* * *
В какой-то момент Николаю захотелось обдумать и понять, где он, в какой точке пространства и времени? И как себя ощущает? А когда хочешь обдумать и понять, требуются тишина и уединение. Мысли имеют особенность роиться в такие мгновения голове, и не надо им мешать. Начнешь их приводить в порядок, в систему – а они от испуга могут взлететь воробьиной стайкой и… не вернуться. Он вспомнил, как когда-то в школьные годы писали сочинение на тему: "Высшая цель жизни. В чем она?" И вот только теперь, кажется, пришел к ответу, одновременно сложному и безумно простому – в том, чтобы жить.
А что касается Ани, то он решил, что в ней есть редкое по нынешним временам, счастливое сочетание, гармония телесного здоровья и душевной доброты. И к этому следовало добавить разумность. Как-то в аэропорту "Шереметьево" они бродили по галерее вдоль магазинов "дьюти фри" и, когда дошли до секции парфюмерии, Николай предложил ей выбрать духи или туалетную воду. Она уверенно отыскала какую-то непрезентабельную серого цвета, коробочку, оплатила покупку на кассе. И только потом, брызнув из нее на тыльную сторону ладошки, спросила, нравится ли ему запах? Он удивился – какое это имеет значение?
– Если не нравится, может быть, чересчур сухой или, наоборот, чересчур сладкий, то я их выброшу. Понимаешь, я буду ими пользоваться для тебя. Остальные мужчины меня не интересуют и не волнуют. Представляешь, что может быть, если тебе не нравится этот запах?
– Что?
– Самое страшное. Ты посмотришь на меня другими глазами и бросишь. А я этого очень не хочу.
Николай неожиданно для себя пришел к выводу, что ему не так легко понять, как и о чем думает Анюта. Ну ладно, пять лет разницы в возрасте достаточно существенны, но… И вдруг он рассмеялся.
– Вспомнил что-то смешное? Расскажи.
– Да вот пытался проанализировать, почему иной раз я не могу понять, как ты думаешь.
– Так чего проще – спроси! Но все-таки смеялся ты по другому поводу.
– Близко к этому. Один приятель поучительную историю рассказал.
– И мне расскажи, ну, пожалуйста!
– Хорошо. История про то, как встретились Господь Бог и… Джакомо Казанова.
– Тот самый – великий греховодник и неутомимый любовник?
– Самый. И первый, и второй. Да. Грешил он себе неутомимо, но и его час пробил, и он предстал перед всевышним, который неожиданно оказался к нему добр. "Слушай, Джакомо, ты все-таки немало настрадался за свою жизнь, – обратился Господь к Казанове. – И вот я хочу сделать для тебя доброе дело. Скажи, что ты хочешь напоследок?" – "Сделай мост между Сицилией и Италией!" – просит Казанова. "Джакомо, подумай, что ты просишь, это сколько же надо поставить опор, сколько сделать пролетов на таком расстоянии?! Может, другое желание?" – "Всевышний, что скрывать – ты знаешь, что у меня было много женщин! Очень много! И я все время пытался понять, о чем они думают, как они думают, понять их поступки. Сделай так, чтобы, наконец, я их понял!". Господь задумался, а потом спрашивает: "Джакомо, а движение по мосту от Италии к Сицилии должно быть в одну сторону или в обе?".
Они вместе рассмеялись, и, когда смех утих, Николай констатировал:
– Конечно, я не Казанова, но в постановке этого вопроса мы с ним сходимся. И ведь даже Всевышний не дал ему ответа…
* * *
– Аня, а ты никогда не интересовалась своим генеалогическим древом? – по обыкновению Николай зашел издалека, и понять, к чему он хочет привести разговор, было непросто. При этом он копался в отделениях своего портфеля, пытаясь найти что-то, должно быть, интересное.
– Ну, знаю кое-что о папе-маме, дедушках-бабушках, но ведь сам понимаешь, в век прошлый столько всего случилось. Перестройка, застой, холодная война, оттепель, – начала вспоминать Аня в обратном порядке. – Железный занавес, война вторая мировая и отечественная, сталинские лагеря, индустриализация, раскулачивание, НЭП. Так далеко в историю, к семнадцатому году, не подбиралась. А что это тебя так заинтересовало?
Николай достал из портфеля пластиковый файл, в котором была цветная фотография, на которой был он, а рядом – пожилой, элегантно одетый мужчина с красивой, приветливо улыбающейся дамой и молодой человек, судя по небрежности одежды – студент.
– Этот снимок был сделан год назад, но вот этот юный разгильдяй только недавно прислал мне его по "мылу". Так вот мужчина – это князь Меттерних из рода тех самых Меттернихов. Юный разгильдяй – его племянник Эмиль, а дама – Натали Васильчикова, жена Меттерниха. Не может ли она быть твоей родственницей?
И хотя на пожилом мужчине был явно дорогой костюм, внешность у князя была самая простецкая, можно сказать, крестьянская: большой пористый нос с синими и красными прожилками, глубокие морщины на лбу и румянец на щеках ближе к глазам. Такой бывает у тех, кто подолгу находится на ветру в поле.
– Дама красивая, породистая, – оценила Анна стройную женщину на снимке в английском костюме – серые жакет и юбка. – Но я ведь Василькова, а она – Васильчикова?
Но в Николае "проснулся" несостоявшийся филолог.
– Василькова – как-то неестественно для фамилии, Васильчикова – естественнее. По крайней мере, для русского языка, – рассуждал он. – Попробуй порыться в семейных архивах, в документах. У тебя ведь фамилия по отцу?
– Коля, тебе все-таки хочется, как иным новым русским, найти княжну или графиню с родословной? – при этих словах Аня смотрела на него с лукавой улыбкой. – Хочется, как в том анекдоте: мог ли ты, крестьянский сын, предполагать, что будешь спать с женой генсека ЦК?
– Ответ я прекрасно знаю: "Да, мог предполагать, что буду просыпаться в постели жены доктора наук, изобретателя и вообще красавца-мужчины, но вот, чтобы с женой генерального секретаря!" – Николай хотя и подхватил шутку, но был вполне искренен.
На самом деле у них как-то еще не было случая поговорить на тему "родословной". Но раньше или позже такой случай обязательно подворачивается.
* * *
Аня действительно по наследству носила фамилию Василькова. И у отца ее в паспорте было записано – Васильков, но далекий пращур был действительно… Васильчиков, тот самый поручик сумского гусарского полка Андрей Васильчиков, вошедший в Париж весной 1814 года. И он действительно приходился дальним родственником генералу, князю Васильчикову, но никогда не говорил об этом, то ли в силу природной скромности, то ли из соображений иного порядка.
А то, что из фамилии выпали две буквы, так письмоводители во все времена не отличались особенной аккуратностью, особенно в начале двадцатого века. Да и какое значение во времена Советского Союза имело столь далекое, хотя и славное, высокое происхождение! Записывались в разнообразных анкетах наследники княжеского рода просто – "из служащих", и все тут. А о том, что одна из бабок была графиней, до конца восьмидесятых лучше было и не вспоминать, хотя где-то дома и лежали в папках бумаги, переходившие по наследству, но нигде не предъявлявшиеся за ненадобностью. Ни на улучшение жилплощади, ни на размер пенсии заслуги далеких предков никак не влияли в положительном плане. Так, только тешило самолюбие сознание того, что были представители рода людьми зачастую достойными и полезными для державы.
* * *
1814 год. Париж, 2–13 июня.
… Для следующей поездки – в Тулон – Андрею требовался попутчик, все-таки одному отправляться было небезопасно. По стране болталось много бывших наполеоновских офицеров, которые не знали, куда приложить свои силы, а потому или просиживали часами в кафе, или задирались с пруссаками и австрийцами. Попутчик образовался как-то случайно, но при весьма необыкновенных обстоятельствах.
Андрей Васильчиков вместе с двумя бывшими сослуживцами по гусарскому полку сидел в ресторане "Роше де Канкаль" на углу рю Мандар и Монмартр в обществе двух симпатичных и весьма веселых девиц. Им было весело, благо вино оказалось неплохим, а парижанки словоохотливыми, к тому же смеялись каждой шутке. Неподалеку сидел какой-то пруссак в цивильном с симпатичной брюнеткой, по каким-то неуловимым признакам дамой "легкого поведения", постепенно напиваясь и, в силу того, декламируя все громче и громче.
"…Пьяный пруссак становился невыносим. Сначала он шумел, что французы грязнули, что они не умеют держать свои города в чистоте и порядке. Потом стал называть Наполеона "пузатым узурпатором", а потом дошел до того, что только благодаря руководству прусских офицеров, тупые русские смогли дойти до Парижа, – описывал ситуацию в письме к другу в Петербург Васильчиков. – Мы уже намеревались справиться с этим дураком, как из-за столика неподалеку поднялся офицер нашего гренадерского корпуса. Эдакий прямо-таки человек-гора: гигантского роста, широкоплечий, с огромными ручищами. Он подошел к болтуну, но тот лишь глянул на него и продолжал верещать, не оценив ситуации. Гренадер на хорошем французском посоветовал ему замолчать, но в ответ услышал какое-то ругательство на немецком языке, после которого пруссак, довольный собой, расхохотался.
Тут наш гренадер взял его за ворот и начал поднимать, затем второй рукой взялся за штаны, где пояс, и поднял повыше. Пруссак лишь болтал руками и ногами, как лягушонок. Дама, которая сидела за столом с пруссаком, сначала растерялась, а потом улыбнулась русскому офицеру, который с этой необычной ношей подошел к двери, пнул ее ногою и выкинул пруссака на улицу, а после того вернулся за свой стол, где сидела небольшая компания. Я подошел к нему пожать руку и представился. "Поручик Михаил Черкасский!" – назвал себя гренадер в ответ.
Через полчаса обе наши компании объединились, завершая вечер тостами на брудершафт. Славно повеселившись, мы расплатились, в том числе заплатили и даме пруссака, которая из-за нас оказалась без вечернего приработка, и вышли на бульвар. Метрах в пятидесяти справа я увидал двигающихся в нашем направлении четверых солдат – двоих русских и двоих пруссаков, впереди которых шли два офицера. Меж ними был и тот самый пруссак. Я сразу понял, что пруссак наябедничал и теперь за Мишелем идет караул. Чтобы избежать неприятностей, я взял его за руку и увлек в противоположную сторону. Судя по всему, он вышвырнул какого-то неординарного прусского офицера, и тот добился присылки караула. Это уже грозило английской гауптвахтой.
Поскольку завтра мне предстояло ехать в Тулон, я решил помочь этому гиганту избежать ненужных объяснений и угрозы попасть к кому-либо из генералов на скорый суд. А то еще влепят ему наказание в назидание другим! Быстро объяснил я Мишелю свой план: немедля же идем к дежурному офицеру свиты и просим подготовить приказ о направлении капитана Михаила Черкасского в Тулон, в качестве моего сопровождающего.
Дежурным офицером в тот вечер оказался мой знакомый Петр Алексеев, адъютант князя Петра Волконского, который с большим уважением относился к графу Чернышеву. Отблеск эполет этого яркого генерала уже падал и на меня. Без лишних расспросов Алексеев приказ подписал сам и вручил Мишелю, чтобы тот сию же минуту отнес его своему командиру. Беспокоить Чернышева я не решился, да и где его было искать, днем-то он поручил мне самому найти попутчика. Ну, может быть, и поругает за некоторое самоуправство. Но это уже будет потом…
В общем, наутро мы с Мишелем Черкасским отправились в Тулон, намереваясь пробыть в нетях десять дней. По моим расчетам, за это время дело должно стихнуть, никто следом за нами никого не посылал.
В поездке я убедился, какого хорошего попутчика направила мне судьба. Мишель оказался человеком необыкновенной доброты, сочетающейся с невероятной физической силой. У него было великолепное чувство юмора, смеялся он раскатисто и долго, при этом крутя большой головой. Ел он на удивление мало, хотя в кафе или трактирах, когда он входил, готовились, что он затребует целого каплуна или вепря. Женщины всяких возрастов смотрели на него с интересом и ластились к этому гиганту-богатырю. На его фоне я был неприметен, оставался в тени, что меня вполне устраивало.
По возвращении в Париж я рассказал всю историю Александру Ивановичу, и он лишь посмеялся. Но, поскольку результатом нашей поездки был удовлетворен более чем, то взялся помочь решить судьбу Михаила. На первое время Черкасского нарядили быть офицером безопасности при Поццо ди Борго, что льстило послу. Так что и сам посол, и посольство оказались под надежной защитой – капитан взял с собой нескольких гренадер, которые затем несли службу при посольстве".
* * *
Париж-Москва, Россия. 1985–2005 годы.
Аня Василькова родилась в Париже. Но не в том, где "…тихо Сена течет под мостом Мирабо", а в том, что в Челябинской области, ближе к Южному Ур а л у.
Как-то Галя и Саша Васильковы поехали теплым сентябрьским днем из Магнитогорска на семейном "Жигуленке" за грибами. Галя бодрилась, хотя и была где-то на исходе восьмого месяца беременности. Нагибаться в поисках грибов ей уже было тяжело, она просто составила компанию мужу. И еще была одна конкретная цель – полюбоваться красотами лесов и озер. Доктор рекомендовал ей смотреть на природу, он полагал, что это влияет на формирование сознания будущего младенца. И вот, когда парочка расположилась рядом с машиной, приготовившись перекусить перед обратной дорогой, у нее началось…
– Ой, Саша, сейчас рожать начну, кажется мне! – испуганно выдохнула будущая мама. – Давай прямиком в Париж, до Магнитки я не дотяну!
Они влетели в Париж и только притормозили, чтобы справиться, по какой улице доехать к больнице. Успели.
На их счастье, дежурила в больнице в тот день врач с необычным именем-отчеством – Мария Изяславна. Настоящая нагайбачка – на первый взгляд простолицая, но с очень добрыми серыми глазами, решительная и все понимающая. И хотя в последние почти три десятка лет рожали не так часто, но все-таки практика у нее была, и она только крикнула сестре, чтобы сбегала за акушеркой, а сама взялась решительно за дело. В уральском Париже не было принято звать мужей, чтобы они смотрели на роды, перерезали пуповину или еще что. Мужьям объявляли только, кто родился и чтобы шел за цветами или еще за чем-то менее романтичным.
На Ур а л е, в южной его части, есть и Берлин, и еще какие-то городки и села с французскими названиями. Происхождение их объяснено историками и закреплено в государственных бумагах начала девятнадцатого века. Дело в том, что в походе 1814 года отличались казаки атамана Матвея Платова. Это были ногайцы – темноволосые, косматые. Так что в "живописания" императорских щелкоперов, стращавших французского обывателя, что нагрянут русские дикари в чудовищных одеждах, с дикими лицами, кое-что соответствовало правде. В военных делах ногайцы были дерзкими, жесткими, быстрыми на расправу и не чуравшимися грабежей. Правда, по этой части до пруссаков им было все-таки далеко. А когда пришло время, они ушли из Франции, и позже казакам для обустройства указом государя в 1842 году отвели земли на южном Ур а л е. И от центра подальше, и чтобы не было у них желания выказывать свое недовольство тем, что вот, мол, царь-батюшка не оценил их воинских доблестей по достоинству. А что может быть ценнее земельного надела? Вот и поселили в Париже и нагайбаков, и калмыков, и русских казаков и солдат, всем места хватило, к тому же все они были крещеными.
В парижской больнице Васильковы пробыли неделю, все шло складно, а потому Александр и Галина заехали в поселковый ЗАГС и зарегистрировали рождение дочки Анечки. Так и появилось у нее в зеленой "корочке" метрики место рождения: "Город Париж, Челябинская область", а затем оно перешло и в паспорт. Для многих в дальнейшем это было предметом шуток, но, видимо, был в том и свой "перст провидения".
В школе девочку звали "васильком" не только из-за фамилии. У нее были голубые, почти синие глаза и соломенного цвета волосы. Сочетание, которое во все времена было мечтой многих женщин. Да и мужчин. Для дам это означало дополнительную привлекательность, яркость без использования дорогой косметики, частых посещений парикмахерских и прочих салонов. Мужчины же, как известно, прежде всего, во все времена обращали внимание на блондинок, а быть замеченным рядом с такой яркой персоной тешило слабую сторону "сильного пола". Правда, со временем волосы стали темнеть. И, миновав стадию блондинки, Анюта стала шатенкой. Скорее всего, все-таки с помощью "химии".
Как и многие девушки, в юности она мечтала о настоящем Париже, о путешествиях по всему свету и, конечно, о счастливой любви. А поскольку у нее оказалась сильная генетическая наследственность, что проявлялось в целеустремленности и твердости характера, то и родным, и школьным друзьям было ясно: не останется девушка на всю жизнь на Ур а л е, иного она полета.