После этого диалога нам захотелось выпить еще жгучее, и Снегур отправился на поиски знакомых. Но тоже вернулся ни с чем.
- Не повезло, - вздохнул я. - Ладно, пойдем по домам.
- Давай еще посидим, - сказал Снегур.
- Чего высиживать-то?
- Посидим, покурим…
В этот момент передо мной расшаркался официант и сообщил нечто захватывающее:
- Это вам! - он снял с подноса бутылку водки и какие-то салаты.
- Вы, наверно, ошиблись, - спокойно обронил я.
- Вы Сергеев? - спросил официант и, после моего кивка, пояснил: - Прислали лично вам.
- Но кто? - я окинул зал и не увидел ни одного знакомого хотя бы в лицо. - Скажите кто? В следующий раз я должен ответить.
- Просили не говорить, - понизил голос официант и удалился.
Я так опешил, что не успел его поблагодарить, а Снегур оживился:
- Брось интеллигентские штучки! Ну прислал какой-то хороший человек, спасибо ему! - он откупорил бутылку и разлил водку по рюмкам.
Спустя несколько дней я узнал, что мой друг оставил официанту паспорт под залог.
Зачтется на небесах!
Среди моих знакомых, а их у меня целые тучи (я перечислил лишь маленькую тучку, за ней идет вереница грозовых туч), поэт Игорь Мазнин занимает особое место - он, доброе сердце, всегда готов помочь тем, кто попал в беду и всегда говорит то, что думает (почти всегда), говорит открыто и безбоязненно, поэтому нажил себе массу врагов. Японцы считают: у каждого должно быть семь врагов. У Мазнина их гораздо больше. Зато друзья восхищаются его мужеством.
Ко всему, Мазнин даже в самые пасмурные дни за облаками видит солнце, другими словами - не сгущает неприятности, и в трудном положении не падает духом, да еще сохраняет чувство юмора.
Но я ушел в сторону - хотел-то рассказать не о Мазнине, а о подарке, который он однажды мне отгрохал.
- У тебя есть возможность заняться благородным делом, - сказал однажды Мазнин. - Учить детей рисованию. В Доме литераторов открывается изостудия, меня попросили найти руководителя. Я назвал тебя.
- Ты спятил! - вполне серьезно заявил я. - Чему я могу научить?! Сам всю жизнь учусь!
- Правильно, учись, и других учи. Из камней делай кометы! Студия не профессиональная, а любительская. Твоя задача - выявлять способных ребят и направлять их в художественные школы. Это даже мне по плечу, хотя я не умею держать карандаш, а ты столько работал для детей. Так что хватит бузить, не мямли, берись за дело и действуй решительно! Тебе зачтется на небесах!
Долго я раздумывал над этим предложением, над строем мыслей Мазнина, раздумывал с тяжелым сердцем - на меня давила ответственность. В конце концов решился.
Директор Дома литераторов встретил меня с распростертыми объятиями, как ближайшего родственника; прямо-таки обрушил на меня поток дружелюбных чувств. Помнится, я все хотел подольше сохранить эти чувства, не расплескав, донести до учеников, но, к сожалению, через год этот поток иссяк.
- Под изостудию мы отвели Малый зал, - возвестил директор, почти заключая меня в объятия. - Там огромные окна, фигурный паркет… Мы организация солидная, так что не стесняйтесь, сколько надо денег на бумагу, краски, кисти, мольберты?
Я прикинул в уме, но явно притормозил раньше времени.
- Рублей двести.
- Всего-то?! - директор разочарованно вздернул плечи. - Берите две тысячи!
У меня захватило дух. Я скромно отказался от этой баснословной суммы, и вскоре пожалел. Через год директор ушел на пенсию, а на его место пришел менее щедрый человек, вернее - слишком экономный, еще вернее - скупой. С его приходом нам выделяли минимум бумаги и карандашей, краски и кисти надлежало покупать за свой счет, да еще мы постоянно испытывали притеснение - в зале то и дело намечались разные мероприятия.
Официально надлежало записывать в студию только детей писателей, но я брал всех ребят, которые любили рисовать. Даже тех, кто рисовал неважно, поскольку знал, что многие способные - лентяи и забрасывают рисование при первых же трудностях, а менее способные, но усидчивые добиваются успеха.
Конечно, по одному рисунку, даже по нескольким линиям, можно сразу определить способности человека, так же, как по одной музыкальной фразе понять - есть у него слух или нет. И нельзя вселять в ученика ложные надежды - они могут привести к жестокому разочарованию и тем самым поломать всю жизнь. Лучше сразу говорить все как есть. Но я не спешил выносить суровый приговор и, чтобы не ошибиться, даже явно неспособным ребятам давал возможность порисовать несколько занятий и если у них совсем ничего не получалось, советовал родителям развивать в ребенке другие способности.
Известна истина - все дети способные, но по мере взросления чаще всего эти способности куда-то улетучиваются. У одних - от семейных условий, у других - от лени, у третьих - от плохих учителей. Сколько не раскрылось, заглохло талантов от того, что в детстве некому было помочь?! Ведь в наших общеобразовательных школах учат "правильному" рисованию, заставляют рисовать пирамиды и кубы, то есть прививают детям ремесленничество, да еще пытаются обуздать пытливых, своенравных, непокорных (как раз из таких и получаются личности). А надо бы развивать у ребят воображение, поощрять инициативу, самостоятельное мышление, будить спящие таланты, заражать своим предметом. Садовод, чтобы получить обильный урожай, ухаживает за яблоней: утепляет, обмазывает известью. Так и преподаватель должен бережно и терпеливо выращивать учеников.
До двенадцати лет детям, пожалуй, следует давать только свободные темы: "подводное царство", "ветер", "праздник", "летний отдых", "зимние каникулы", иллюстрации к рассказам и сказкам. И на примерах, объяснять, что такое композиция, перспектива, освещенность, теплые и холодные тона. Например, перспективу я объяснял торжественно, но просто:
- Видите, на окне цветок, - говорил ученикам. - А за окном дерево, и оно меньше цветка. Почему? Потому что цветок близко, а дерево далеко… Муха может быть больше собаки?
- Может! - голосили сообразительные ученики. - Если муха рядом, на стекле, а собака очень далеко.
- Правильно! Каждый из вас может быть выше телеграфного столба. Если вы нарисуете себя в начале улицы, а столб?
- В самом конце! - уже кричали все.
Еще проще, но менее торжественно, я говорил об освещенности, роли света.
- …Если мы сидим под зеленым абажуром, наше лицо и одежда будут с зеленоватым оттенком (хотя ясно - лицо может быть зеленым от горя и от гнева и после бессонной ночи)… При красном закате солнца все будет каким?
- Лиловым! Розовым! Пурпурным! - слышались голоса.
- Да. И даже в зеленой листве будет чувствоваться тепло заходящего солнца. И в тени будет много цвета. Кстати, в тени всегда много цвета и внутри тень прозрачна. Поэтому черную краску сразу выкиньте, чтобы не рисовать ею тени. Для нас ничего нет белого и черного. Как известно, в белом цвете все цвета радуги, а в черном масса всяких оттенков.
В заключение я рассказывал о художниках по свету в театрах и показывал репродукции с картин великих колористов, поощряя ненасытное любопытство тех, кто дотошно вникал в детали.
В другой раз я говорил о том, как цвет создает настроение: мягкие зеленые тона - успокаивают, вселяют умиротворенность; синие, изумрудные - наводят грусть; желтые, оранжевые - радуют, бодрят; ярко-красные - возбуждают…
- Возьмите цветную посуду! - самозабвенно вещал я. - Тарелки с оранжевым орнаментом поднимают аппетит, а синие и зеленые тарелки для тех, кто сидит на диете… Красивые вещи устанавливают приподнятое настроение, оптимизм.
Я рассказывал о знакомой художнице, которая выкрасила стены своей комнаты в серый и черный цвета, а потолок - в красный, и ее гости постоянно испытывали душевный дискомфорт, а то и приходили в страшное возбуждение. Кстати, в еще большее возбуждение гости приходили от самой хозяйки, ведь ее наряд обычно соответствовал характеру беседы - она ходила в "сетях" - в платьях крупной вязки на прозрачное белье. Об этом, понятно, я ученикам не говорил. Говорил о другом:
- А ведь приятно находиться в комнате с обоями теплых, приглушенных тонов. Или с голубыми обоями. Голубой цвет дает ощущение свежести… Даже маленькая комната со светлыми обоями кажется шире, кажется в ней воздуха больше, чем есть на самом деле… Точно так же, как полный человек в яркой и узкой одежде кажется еще полнее, и значит, чтоб быть поизящней, ему следует носить какую одежду?
- Не яркую! Не узкую! Широкую, свободную, приглушенных тонов! - вразнобой подсказывали ребята.
- В чем радость рисования? - подводил я аудиторию к главной мысли. - В том, что мы можем сделать весь мир таким, каким хотим, чтобы он был. Зимой можем сделать лето, когда пасмурно, можем все наполнить солнцем, побывать там, где пока не можем побывать, сделать несчастных людей счастливыми - и все на чем?
- На белом листе бумаги! - дружно подхватывал хор, чувствуя причастность к великому.
Радость открытия
Мы занимались по воскресеньям полтора, иногда два часа. Ребята до десяти лет рисовали за столами, постарше - за мольбертами. На первых затруднительных занятиях, еще не перезнакомившись, ребята садились группами: "столовщики" у стены, "мольбертщики" у окон, но уже через пару недель рассаживались вперемежку, кто с кем хотел, при этом старшие опекали младших.
А иногда случалось и наоборот. Например, очень способный третьеклассник Игорь Новиков с трогательной серьезностью помогал рисовать выпускнице техникума Юле Цимайло, у которой был слабый рисунок.
"Столовщикам" я давал полную свободу творчества (например, рисовать "мечту")… Было интересно наблюдать противостояние ребенка один на один с листом бумаги. Вначале - растерянность. Еще бы! Такой простор перед глазами, и все, чем заполнять лист, надо придумать самому!.. Смотрю - задумался, припомнил что-то, что когда-то поразило. И вот уже первая линия, первая краска и… радость открытия; лист бумаги наполняется еще непрочными постройками и полуживыми существами, но они начинают самостоятельную жизнь, даже как бы подсказывают юному художнику, что собираются делать. Теперь ребенка не остановить! Я только слегка направляю его бурлящую фантазию. И не учу, а выявляю и развиваю то, что в ребенке заложено. Позднее помогу ему из нагромождения линий и красок выбрать стройные и красивые, четче обозначить слабую, еще еле различимую цель. Другими словами, зароню в ребенка стремление внести в жизнь что-то свое, прекрасное, самобытное…
Почти все дети открыты, восприимчивы и ранимы, чувствительны к несправедливости, к иронии, к назиданиям или наоборот - к сюсюканью. Именно поэтому я говорил с ними только как с равными, словно у нас одинаковый запас знаний, но они кое-что забыли и я напоминал.
- Ведь ты же знаешь, что цапли спят в воде, спрятав клюв под крыло. Так и рисуй, - говорил я.
Ребенок мог этого и не знать, я нарочно завышал его знания, но после занятий он уже стремился расширить свой кругозор и рисовал с двойным старанием.
И еще одно обстоятельство: конечно, можно ученику давать задание - рисовать "от и до", но лучше его заинтересовать темой, подвести к ней. При таком методе отдача намного полноценней. Кстати, "заинтересовывая темой", я не только водил карандашом, но и корчил гримасы, таращил глаза - изо всех сил старался зажечь ученика.
"Мольбертщикам" я давал вольные темы по композиции и через занятие ставил натюрморты, причем не эстетские, а самые обычные, чтобы умели различать красоту и красивость.
- Вот на полу ведро с тряпкой и разлитая вода, - я показывал на инвентарь уборщицы. - Смотрите, какие отражения, какие складки на тряпке, вмятины на ведре! Живописная тряпка, живописное ведро! Красота вещей в их простоте, полезности, удобстве… Стул, если он сделан с любовью, красиво, может быть произведением искусства.
Каждый человек - особый мир; объединить несколько миров - задача не из легких, особенно если учесть, что в студии занимались ребята от семи до семнадцати лет. Как мне это удавалось - не знаю, сам удивляюсь, но скажу без ложной скромности - мы жили одной дружной семьей, даже дни рождения каждого отмечали в кафетерии и в подарок именинник получал десятки рисунков.
Родители говорили, что дети тянутся ко мне, с нетерпением ждут воскресений, дома пересказывают всякие истории, которыми я расцвечивал занятия (а я болтал без умолку), что верят мне, поскольку видят мои работы в журналах и книгах, говорили еще какие-то приятные слова.
Во всем этом была доля правды. Ребята действительно любили студию. Но что ее было не любить, когда после занятий они еще целый час валяли дурака в кафетерии, где буфет ломился от лимонада и пирожных, а ребята постарше всегда могли подняться в Большой зал и посмотреть заграничный фильм. Так что я и это учитывал, и особенно не обольщался, особых иллюзий на свой счет не питал.
После наших занятий в Малом зале проводились различные мероприятия, чаще увеселительного характера, но иногда и грустного, когда состоялись похороны. Хоронил писателей старший рабочий Пал Палыч, известный тем, что знал абсолютно всех писателей, а также где что можно достать; и тем, что постоянно потягивал "винишко", своеобразно объясняя свое пристрастие:
- Нам, творческим людям, без выпивки никак нельзя.
Эти мысли, и близкие к ним ("выпивки - это желание вырваться за рамки быта, взлететь над землей", "выпивки с друзьями - это исповедальня"), Пал Палыч высказывал и знакомым и незнакомым людям. Последним, кстати, громко представлялся "дизайнером сцены" и тише добавлял:
- По совместительству заведующий ритуальным бюро.
- Ты это, скоро закруглишь занятия? - спрашивал меня Пал Палыч. - И это, чтобы ускорить дело, выдели мне двоих-троих ребят постарше. Помогут натянуть тюль, да собрать постамент под гроб. За мной не встанет. Лимонадом их напою, сколько влезет. Да, собственно, что я?! Помоги-ка сам, для разминки.
Вот так и заканчивали мы занятия вокруг стола с цветами и яствами, если намечалось веселье, или вокруг постамента в траурном обрамлении, если предстояли похороны.
Так кто гений?
Крепко сбитого, солидного пятиклассника Диму Климонтовича все, и я в том числе, звали по имени-отчеству - Дмитрий Иванович. Словно Тартарен, Дмитрий Иванович ходил увешанный с головы до ног оружием: ружьями и саблями всех образцов и калибров. Он врывался в студию, палил из пробочного пугача и объявлял о своем очередном подвиге (начитавшись детективов, он всюду видел преступников и находился в постоянной боевой готовности).
Выявляя могучие силы, Дмитрий Иванович рисовал только сражения со множеством действующих лиц и разнообразной боевой техникой. Рисовал быстро и при этом выкрикивал команды, подражал грохоту орудий, чем вызывал усмешки "мольбертщиков" и восхищенные стоны у "столовщиков". Случалось, в запале Дмитрий Иванович выхватывал пугач и стрелял в воздух. "Мольбертщики" вздрагивали, "шикали", грозились разоружить Дмитрия Ивановича, а у "столовщиков" тихое восхищение переходило в бурный восторг, с уклоном в потасовку - столы напоминали встревоженный рой пчел.
Сорванец Дмитрий Иванович рисовал с таким напряжением, что ему становилось жарко. Он сбрасывал куртку, снимал рубашку - готов был остаться в одних трусах. От напряженного рисования у него часто поднималась температура и он покрывался пятнами. Каждый рисунок Дмитрий Иванович выставлял на подоконнике на всеобщее обозрение. Я был не против батальных сцен Дмитрия Ивановича, но вскользь говорил о гуманизме и о том, что на свете много и другого, достойного внимания художника. И все старался внушить воинственному ученику, что вначале на листе все надо набрасывать, идти от общего к частному, чтобы рисунок не рассыпался, чтобы его держали крупные детали. Дмитрий Иванович кивал, но продолжал мельтешить.
Раз в месяц Дмитрий Иванович не рисовал, а "подвергал себя испытаниям"; "назло себе" сидел перед мольбертом и "закалял волю". Отсидит полтора часа и, попрощавшись, уходит, с гордостью за выполненный долг перед самим собой.
Дмитрий Иванович был наделен редкостным видением мира: рисункам соседей давал меткие определения, часто неожиданного характера. Так акварели соседок, писавших цветы и бабочек, называл не иначе, как "ведром духов".
Доказано, что девочки лучше мальчишек чувствуют цвет, но десятилетняя Саша Букова, по прозвищу Мимоза (она носила только желто-зеленую одежду) и среди учениц являла исключение. У нее было природное чувство цвета; она интуитивно угадывала благородные сочетания красок, и что встречается крайне редко - рисовала размашисто и смело, прямо-таки в мужской манере. Я думал - ее родители художники. Оказалось - нет, обычные служащие. Вот и получалось - ее дар от Бога.
Сашу Мимозу отличало искреннее восхищение работами других студийцев. Когда мы обсуждали рисунки, кое-кто позволял себе вольности:
- Это не солнце, а блин, - мог сказануть Дмитрий Иванович.
Саша находила только прекрасные слова:
- Замечательное, жаркое солнце! И такие мягкие и теплые облака! Вот мне бы написать так! - И это говорила она, лучший цветовик студии! Похоже, она еще не осознавала свое творчество, так же, как и многие малыши, которые восторженно прищелкивали языками около работ старшеклассников и бормотали:
- Все, как настоящее.
Они не догадывались, что их "не настоящее" подкупает чистотой и наивностью, что непосредственность и раскованность не менее ценны, чем сдержанность и вдумчивость.
Тринадцатилетний Андрей Маленкович рисовал так, как рисует в его возрасте один из тысячи. Он сразу мне дал понять, что умеет обращаться с пространством: заполнил лист бумаги по спирали, от центральной исходной точки раскрутил сюжет до краев. Все получилось целостно и емко; и как он это представил в своей маленькой голове? К сожалению, когда я его похвалил, он перестал рисовать и стал делать замечания соседям. А когда я вышел покурить, подошел к первокласснице Ксении Талызиной, которая рисовала принцессу, и бросил:
- Это кто?
- Принцесса, - выдохнула рисовальщица.
- Ишь отъелась! Какая же это принцесса, это же бегемот! - и подрисовал красавице усы.
Довел девчушку до слез; правда, когда я вернулся уже "усаживал принцессу в карету" - усердно водил кистью, замаливая свою грубость.
- А вы царя видели? - задыхаясь спросил однажды Андрей, когда я во время занятий рассказывал о декорациях и своей работе в театрах.
- Вы царя видели? - повторил "мастер спирального рисования" и впился в меня взглядом.
- Нет, не видел, - признался я. - Конечно, я старый, но не до такой степени.
- Андрей, ты что? Совсем глупый? У тебя по истории кол? - вступился кто-то из учениц-старшеклассниц. - Цари-то когда были? Как ты можешь такое спрашивать? А еще мой будущий жених!