Через два дня оформился грузчиком на Москва-товарную, где разгружали вагоны с арматурой, сухой штукатуркой, железной сеткой, подшипниками и "птичками" - дощатыми ящиками, внутри которых находились приборы растянутые на пружинах. Новеньких в свой клан грузчики принимали неохотно и меня долго ощупывали взглядами, потом кивнули, пошли, мол, посмотрим тебя в деле, потянешь или нет.
Мы работали не жалея живота, без перекуров - простой вагонов лишал премиальных. Ко мне не присматривались, меня откровенно принимали за некий измерительный прибор: громоздкую штукатурку клали на спину неровно, хотя все работяги были с немалым стажем и глаз имели наметанный. Делалось это нарочно, чтобы меня "заносило" - устою или нет? И рулоны сетки мне выбирались потяжелее и тоже клались, чтобы одно плечо перетягивало.
- Дня два, солдат, выдержишь, тогда сработаемся, примем в свои, - шепнул мне пожилой грузчик с платком, завязанным вокруг шеи.
Надо сказать, что, несмотря на худобу, я не был слабаком и уже имел навык погрузки, потому и выдержал испытательный срок. Ну а когда грузчики увидели, что я и "козла забиваю" не хуже их, меня окрестили "десятником" (девять наваливай, десятый тащи).
Первые дни, пока ехал в электричке к почтальонше, жутко болели руки и ноги, и спину не мог разогнуть, а по утрам еле вставал. Потом втянулся. До зарплаты жил скромно: покупал рыбу, картошку и лук и варил большую кастрюлю супа на два дня. Деньги тратил только на хлеб и "Приму".
Дальше все пошло как по накатанной дороге: работал, ездил в электричках, завтракал и ужинал в привокзальных забегаловках, читал газеты и слушал радио (наступила бурная хрущевская эпоха); в выходные дни помогал почтальонше по хозяйству: вскапывал участок, ходил с ее списком по магазинам, отстаивал очереди (наши вечные унизительные очереди!) за семенами, удобрениями - на живопись совершенно не оставалось времени. И никаких романов не подворачивалось, никаких изменений в моем одиноком положении не происходило, ни в лучшую, ни в худшую сторону, другими словами - романтические чувства обходили меня стороной; только и оставалось мечтать о "постоянной подружке" да сдерживать сексуальные фантазии.
Как-то с утра сыпал весенний прозрачный дождь: стучал по тротуару, грохотал в водосточных трубах, булькал в канавах, беззвучно стекал по стенам домов, но на лицах москвичей не виделось уныния. "В дождь хорошо работается", - подмигнул один мужчина другому у ларька. В троллейбусе мальчишка что-то выводил пальцем по запотевшему стеклу - "красиво!" - похвалила его мать.
После работы в ожидании электрички я сидел в "стекляшке" на Каланчевке, промокший, продрогший, пил кофе чашку за чашкой, чтобы согреться, и смотрел за окно на прохожих под дождем. Дверь в кафе открылась - с улицы донесся плещущий шум и запах сырости - отряхиваясь, к стойке подошла темноволосая девушка в черной шляпе и черном плаще. "Что за монахиня?" - необычное одеяние незнакомки немного развеселило меня. Девушка взяла чашку кофе и неожиданно села за мой стол, хотя было еще немало свободных мест.
- Какой горячий кофе, - монахиня посмотрела на меня в упор и улыбнулась.
- Почему вы в трауре? Кто-нибудь умер? - я попытался шутить, чтобы не выглядеть самым скучным на свете.
- Это мой стиль. Вам не нравится? - девушка торжествующе улыбнулась и расстегнула плащ, обнажив короткую юбку и прямо-таки точеные колени.
Монахиня моментально превратилась в беспутницу. Меня снова залихорадило, но уже не от озноба, а от ее внешности.
- Прям не дождусь теплых дней, хочется походить в платье, - она отпила кофе. - Когда у меня плохое настроение, я надеваю лучшие вещи, пройду по улицам, все разглядывают, пристают… и у меня снова поднимается настроение.
Она назвалась Сильвой, произнесла фамилию, какую-то чрезмерно красивую, как павлиний хвост, - и пояснила, что ее отец крупный начальник, а мама "конечно, не работает. Зачем? У нас и так всего полно".
За окном продолжал лить дождь; стекла помутнели, и прохожие превратились в призраки из влаги. Мы пили кофе, и она без умолку тараторила:
- …До замужества меня прям замучили молодые люди: дарили цветы, звали в гости. А меня легко уговорить. Я такая дурочка, прям не знаю, - накаляя интерес к себе, она снова улыбнулась и с преувеличенной откровенностью добавила: - Выпью вина - и на все готова, уже в разобранном виде, - она положила ногу на ногу, оттянула юбку и замерла, точно восковая кукла.
Мне показалось - началось землетрясение, я боялся встретиться с ней взглядом.
- …Чтоб не делали предложений, я носила мамино кольцо. Все равно прохода не давали, - она снова заелозила - кукла из восковой превратилась в заводную. - А когда вышла замуж, оборвали телефон, все стали делать предложения…
Я таращился на ее колени, меня бросало то в жар, то в холод.
- Мужа я не люблю. Он-то без ума от меня. Его посылают в Париж. Говорит, без меня не поедет. А мне не хочется. Кстати, извините, мне надо позвонить - приглашали на дачу, но я откажусь.
Виляющей походкой она направилась к вестибюлю по середине зала. Сквозь стеклянную дверь я видел - в трубку она не говорила, но, вернувшись, без зазрения совести объявила, что отказалась от поездки и усмехнулась:
- Я люблю авантюры. Если хотите, пригласите меня к себе. Я ведь так просто возьму и поеду. А у вас соседей нет? Нам никто не будет мешать?
- Есть хозяйка, но она ко мне не заходит, - еле сдерживая волнение, с мужланским простодушием я взял ее за локоть.
- Ой! Не дотрагивайтесь до меня. Я такая чувствительная… Обычно я мужчинам говорю: "Вы мне нравитесь, но спать я с вами не буду". А потом они меня уговаривают… Ну хорошо, я сейчас позвоню еще в одно место, и потом мы что-нибудь придумаем.
Виляя бедрами, она снова вышла в вестибюль, и мне померещилось: вот сейчас выбежит за дверь, перелетит на другую сторону улицы и исчезнет - от нее всего можно было ожидать.
Она снова опустила монету и опять ни с кем не разговаривала. Потом стремительно подошла.
- К сожалению, должна вас покинуть. Меня ждут.
- Давайте встретимся попозже?
- Нет! Я не смогу. Я занята. И не уговаривайте меня.
Мы вышли в вестибюль, и она в третий раз набрала номер.
- Максим, где же ты ходишь? Который раз звоню. Прошу тебя, умоляю, подожди меня… ну пожалуйста! Я возьму такси…
Она выбежала из кафе не попрощавшись и побежала через улицу под проливным дождем. Бежала долго, придерживая шляпу, пока не исчезла за дождевой сеткой. А я стоял на месте, снедаемый ревностью и отчаянием, не в силах понять, для чего она корчила из себя роковую женщину.
Два раза звонил Чернышеву и он назначал мне встречи в пивбаре. В первую встречу коллекционер "левой" живописи и психиатр (он закончил институт и работал в больнице) разразился руганью, отчитал меня за то, что из армии не писал "как последний свинтус", что очутившись в Москве, первым делом не позвонил "как неблагодарный поросенок", что забросил живопись и таскаю "железки", "превратился в порядочную свинью".
- …Ты не для этого родился! Потом будешь жалеть, называть эти годы - годами упущенных возможностей! - Чернышев топал на меня и вновь рисовал мое "удачливое будущее".
При повторной встрече Чернышев олицетворял доброту:
- Сейчас в живописи образовалась пустующая ниша, - доверительно сообщил мне, - ты один из тех, кто должен ее заполнить. Во всю мощь. То есть, стать мощным живописцем. И вот еще что: за одной хорошей мыслью у меня обычно следует другая - тебе надо завести роман с какой-нибудь классной девчонкой (легко сказать "надо завести!" да еще с "классной"!). Без романа твоя жизнь носит бессмысленный характер. Думаю, ты и в этом деле продвинешься далеко.
Исаев и особенно Чернышев подстегнули мое честолюбие - я выполнил первую часть их заповеди: с получки купил грунтованный картон, кисти, краски и стал выкраивать время для живописи; писал этюды, натюрморты, но то и дело бился над элементарными вещами и часто заходил в тупик - мне явно не хватало учителя, только где его было взять? Со второй частью заповеди моих наставников дело обстояло сложнее.
Несколько раз заходил к тетке, но теперь она встречала меня менее приветливо, а частенько ставила удручающий диагноз:
- Вроде повзрослел, а все болтаешься. Жениться тебе надо! Парень ты видный. Вон у нас на фабрике девки, все как на подбор. Таньку взять. И хороша собой, и работящая. Чем не жена? Уж кто-кто, а я умею разбираться в людях. Прописался бы у нее, а там, глядишь, и комнату получите… Раньше люди боролись с трудностями, а сейчас сами себе устраивают…
Теткину критику я воспринимал спокойно - точнее, не брал во внимание - был уверен, рано или поздно выйду на солнечную дорогу и наступят благодатные времена. Как и прежде, тетка посылала меня на кухню, посмотреть супчик (или чайник), и пока я ходил, выпивала у шкафа. Когда я возвращался, она уже кряхтя укладывалась на кровать, морщилась, потирала виски.
- А любовь это сказки одни… Я вон с Федором уже скоро как тридцать лет живу… без всякой любви… И ничего, слава богу…
Она снова посылала меня на кухню, опрокидывала очередную рюмку, ложилась, закрывала глаза - проспиртованный организм быстро сдавался под натиском сна, но тетка продолжала сбивчиво бормотать:
- …И специальность тебе надо заиметь. Иди к Федору в ученики. Хорошо платят. Сам знаешь, все упирается в деньги…
В те дни произошло важнейшее событие. Как-то после работы я направился к тетке. Была середина мая, но столбик термометра уже зашкаливал за двадцать, и на небе - никаких признаков дождя. Я вышел из метро и внезапно увидел - навстречу вышагивает стройная девушка, в одной руке несет торт, в другой - цветы. Она шла необыкновенно: летящей походкой, пританцовывая, раскачивая коробку с тортом, устремив взгляд в небо, и при этом что-то напевала. Сердце у меня сильно застучало. "Романтическая мечтательница", - подумалось и, когда девушка прошла, я двинул за ней. Через Крымскую площадь, мимо ИНЯЗа на Метростроевской ковылял за "мечтательницей" и трусил подойти и заговорить. На троллейбусной остановке она обернулась и, увидев меня, улыбнулась, просто и приветливо. Казалось бы, ее улыбка должна была придать мне смелости, но я, чудило, почувствовал обратное - что трусость переходит в страх.
"Мечтательница" вошла в троллейбус и села в середину салона. Я тоже вошел. Место рядом с ней было свободным, но предательская слабость парализовала меня - "надо было подойти на остановке, а теперь все, упустил момент".
Она вышла на Тверском бульваре, взглянула на меня, нахмурилась и быстро направилась в сторону Пушкинской. Я шел за ней медленно, делая вид, что нам случайно по пути, - даже перешел в сквер, чтобы она не подумала, что выслеживаю ее. Мы шли параллельно друг другу, я чуть позади. "Мечтательница" по-прежнему посматривала в мою сторону, но вдруг вошла в подъезд и скрылась. "Все! - мелькнуло в голове. - Потерял навсегда". Остановившись в сквере напротив подъезда, я растерянно смотрел на окна дома. И внезапно… она появилась в окне третьего этажа с какой-то девушкой, показала на меня, и они засмеялись.
Я отошел и некоторое время кружил за деревьями, но не спускал глаз с окна и подъезда. Торчал в сквере, пока не стемнело. В том окне зажегся свет, но сквозь шторы ничего не было видно. По моим подсчетам она и ее подруга уже выпили не один чайник чая. "А может, у них день рождения? Но и ему пора закончиться - такие девушки не могут поздно возвращаться - наверняка у нее строгие родители", - в голову лезла всякая чепуха; сердце уже успокоилось, я продрог, устал и ужасно проголодался, но продолжал ходить взад-вперед, точно часовой, потерявший надежду на смену караула. Я сел в последний троллейбус и, когда он отъезжал, все посматривал на подъезд.
Ночевал у тетки, но уснуть долго не мог - все казалось, как только отъехал от сквера, "мечтательница" вышла из подъезда.
В тот беспокойный день, когда во мне бушевал опустошительный пожар влюбленности, я написал первое письмо девушке - как теперь понимаю, бездарное (а может, как раз наоборот, замечательное), в конце которого назначал свидание.
На следующее утро приехал на Тверской бульвар, по окну вычислил квартиру и позвонил.
Дверь открыла девушка, которая накануне выглядывала с ней из окна. Она была в халате, непричесанная.
- Вам кого?
- Понимаете… вчера к вам зашла девушка… с тортом…
- Ирка Квашевская, что ли?
- Я не знаю ее имя… Вы не могли бы передать ей письмо…
Девушка взяла конверт.
- Да она здесь. Ирк! Это к тебе!
И тут я увидел ее… в переднике, с тарелками - она направлялась, видимо, на кухню; за ней вышагивали двое парней.
Сломя голову я бросился вниз по лестнице; сделав крюк, забежал в сквер и впился в окно - она стояла с подругой у окна, они читали мое письмо и смеялись. Это выглядело предательством и было не похоже на "романтическую мечтательницу".
Предательство всегда неожиданно, и, ясное дело, оно нешуточно подкосило меня, тем не менее я настроился на свидание и подготовился к нему как нельзя лучше: чтобы изменить свой пресноватый вид, съездил к Исаеву и одолжил у него костюм и ботинки; брюки были коротки, но я ослабил ремень и приспустил их; ботинки оказались тесноватыми, но терпимо. После этих манипуляций взглянул в зеркало и отметил - мой внешний вид облагородился, в гражданской одежде я выглядел получше, чем в солдатской форме.
Затем на рынке купил большой букет пионов (мне казалось, что большой букет говорит о щедрости поклонника). Цветы купил утром, и в течение дня они вяли один за другим. Что только я ни делал: ставил их в бидон с водой и бросал туда таблетки пирамидона, срезал увядшие лепестки, но к вечеру от букета осталась половина, и все равно он выглядел внушительно.
К месту встречи я пришел раньше времени и курил одну сигарету за другой. Погода вновь стояла как по заказу.
Это было мое первое свидание. В преддверии романтической встречи сердце чуть не выскакивало из груди. Я просматривал улицу от одного выхода из метро до другого, но она опаздывала. И вдруг я увидел ее и замер от напряжения - меня охватила тревожная радость. Она подошла, поздоровалась. Я протянул букет и предложил "погулять в Парке Горького" (заранее запланировал - где ж как не в парке гулять с "романтической мечтательницей"? Кажется, мои планы простирались еще дальше - как она в моих объятиях забывает обо всем). Мое предложение не вызвало энтузиазма, она усмехнулась, взглянула на меня, как на дуралея, но пошла.
Я медленно переступал рядом с ней, вдыхал запах ее духов, и никак не мог унять дрожь в теле, и, как назло, не мог выдавить ни слова. Потом собрался и, не слыша собственного голоса, вякнул что-то о "прекрасной погодке" и "прекрасных спортивных лодках" на Москва-реке, попросил ее рассказать о себе.
- Модный вопрос. Вам что, прямо всю анкету?
От этой резкости сразу набежала облачность.
- Нет, что-нибудь. Что хотите.
Закатив глаза к небу, и как бы окружая свою жизнь непроглядным туманом, она произнесла несколько фраз:
- Учусь в институте… Послезавтра уезжаю на юг… А сегодня не знаю, куда себя деть.
"Уезжает на юг!" - тучи сгустились, потемнело; на меня накатил пронзительный приступ тоски. Я-то настроился видеться каждый день, настроился на ослепительный роман, а она уезжает!
- А вы работаете, учитесь? - вдруг спросила она и, не дождавшись ответа, что-то запела.
Я почувствовал духоту и снял пиджак.
- Для чего вы раздеваетесь, вы ж не Аполлон?! - хмыкнула "мечтательница".
Тучи рухнули на землю. Ее "остроумное" замечание сразило меня наповал, я снова напялил пиджак и надолго умолк. Еще с полчаса мы бродили по набережной в парке, наконец она вздохнула:
- Здесь холодно. И вообще мне пора домой, - она поежилась, давая понять, что является хрупким капризным созданием.
Я предложил встретиться на следующий день. Она согласилась - солнце пробило облачность, - но… не пришла. Я ждал ее полтора часа, думал, перепутала время. Вечером подошел к дому подруги в надежде встретить ее или увидеть в окне…
В последующие дни у меня постоянно болела голова, щемило сердце, и я уже не надеялся на скорое выздоровление, и никак не мог понять причину своего поражения, почему эта Ира Квашевская жестоко отвергла меня? Понадобилось несколько лет, пока до меня дошло, что столичной девице нравились современные молодые люди, а с неуверенным в себе дремучим провинциалом попросту было скучно. Что и говорить, с сердечными делами обстояло плоховато. Светлана, Сильва, Ира Квашевская - одни поражения, а мне уже шел двадцать второй год и девушки все больше занимали мои мысли, временами вообще не выходили из головы. Несмотря на чувствительные поражения, я не сломался и убедил себя, что эти поражения - ничто в сравнении с целью - стать художником. "Вперед!" - твердил я и представлял, как все эти девицы сбегаются на мою выставку и просят прощения, умоляют о встрече, но я даже не подаю им руки.
Как-то в начале июня я застал у тетки маленькую худую девушку с кудряшками; они с теткой пили чай. На кофте девушки висели бусы, брошь, значок и еще какие-то причиндалы. Я спокойно относился к женским украшениям, но в тот момент они ослепили меня, а еще больше ослепила короткая юбка, из-под которой выглядывали отличные колени (такие юбки входили в моду и тогда, как и сейчас, девушки в коротких юбках пользовались огромным успехом).
- Вот, познакомься - Таня, - сказала тетка. - Я тебе говорила о ней. Посиди с нами.
Девушка ласково улыбнулась, тряхнув кудряшками, всячески показывая, какая она милая. Тетка налила мне чаю и пошла на кухню делать бутерброды. Наступила неловкая пауза. Таня хитро посматривала на меня и улыбалась, а я молчал, как дурак, чувствуя, что степень моего стеснения подходит к идиотизму. Наконец, брякнул:
- Давайте выпьем… за знакомство.
- Чаю? Это вы так шутите? - Таня поджала губы и пододвинула ко мне сахарницу, как эмблему встречи и выпивки.
Пришла тетка с котлетами и, пока я ел, завела говорильню:
- Вот зашли после работы. Таня ни разу у меня это… не была… а работаем вместе пять лет, да, Тань?
- Ага.
- Таня - передовица, - тетка настойчиво расхваливала Таню, а мне было невдомек, что все идет по четкому плану, что тетка просто подбила Таню заняться безмозглым племянником.
В конце концов тетка нас выпроводила:
- Ну вы это… идите погуляйте. Я прилягу, что-то давление… Съездите к Тане.
- Ко мне-то нельзя, - сказала Таня, когда мы вышли на улицу. - Ксения Федоровна забыла, я живу с сестрой и соседей у нас - жуть. Сейчас позвоню подружке. У тебя монетка есть?
Это "тебя" мне сразу понравилось. Я настолько осмелел, что в телефонной будке обнял Таню и поцеловал. Она ответила, потом усмехнулась:
- Это ты так шутишь?
Подруги не оказалось дома. А вечер был теплый, парочки спешили в Парк Горького. Я вспомнил, что в Нескучном саду полно укромных уголков.
- Пойдем в конец парка, - буркнул.