Физику Вирко, который за всю жизнь не забил ни одного гвоздя (два раза пробовал - отбил пальцы), но во время строительства проявил высокие человеческие качества - благородство и порядочность (в некотором роде), брался за самую тяжелую работу (кроме заколачивания гвоздей) и, в отличие от Доменова, делал это не только когда на него глазели женщины. В опасностях обострялась его восприимчивость, но он не терял чувства меры - сам никогда не рисковал, но любил смотреть, как рискуют другие - и не терял чувства юмора - его юмор (без пошлости и циничных острот) работал безотказно, а его выдержка и обходительность сглаживали разногласия, то и дело возникающие в нашем клане. Только при закладке фундамента Вирко дал маху. Когда-то он неудачно шабашничал и, используя свой болезненный опыт, осмелился заявить:
- На таком фундаменте дом завалится, как пить дать. Возмездие не заставит себя ждать. Конечно, можно стены подпереть балками - это даже будет оригинально. Всяким ротозеям скажем, что так и задумали. Что-то вроде башни в Пизе.
К счастью, его мрачные пророчества не подтвердились.
Гидрологу Куклеву. Этот ярый противник всякой привязанности к земле, все-таки смилостивился нам помочь и по-настоящему трудился на участке, и, кажется, впоследствии изменил свои искаженные представления о застройщиках. Только напрасно он постоянно бахвалился мускулатурой и, что совсем отвратительно, мгновенно забрасывал работу, стоило появиться на улице какой-нибудь дачнице; как правило, до конца дня его больше не видели. Эти его пристрастия к женскому полу оказались настолько живучи, что не помогали никакие уговоры и угрозы. Возможно, он прикидывался ловеласом, чтобы увильнуть от работы, возможно, им и был.
Инженеру Зайцеву, который, несмотря на уважительные причины - огромную занятость на работе и в семье - несколько раз приезжал на стройку и не рассматривал это как подвиг. Сторонник непререкаемой власти, он не признавал "всякие интеллигентные штучки" (компромиссы), сразу присвоил себе полномочия прораба и дал нам понять, что быть его учеником почетно. Зайцев зычно отдавал команды, которые мы не всегда выполняли - чаще поступали наоборот, но он не рассматривал это как удар по самолюбию, поскольку убежден в своей исключительности - считает себя великим человеком, а великий человек, естественно, и должен быть великодушным. Правда, иногда Зайцев вставал в артистическую позу и произносил странные слова:
- Чтой-то вы не тем тоном со мной разговариваете, не радуетесь общению со мной?!
Понятно, в этих словах сквозила мания величия. И все же главное - своими руководящими словами ("Проверь отвесом!.. Держи угол наклона!.. Не забывай про технику безопасности! Техника безопасности - святое!") и безудержной активностью Зайцев задавал энергетический ритм работе, подстегивал других и никому не позволял отлынивать. Кстати, именно благодаря Зайцеву мы и заполучили брус. Именно он заметил, как брус выгружали из вагонов и настоял, чтобы заведующий отпустил нам высококачественный материал. Помнится, заведующий выслушал пламенную речь нашего друга и раздраженно спросил:
- Да кто у вас, в конце концов, хозяин?
- Хозяин у нас дурак! Решаю все я, а на него только оформляем, - Зайцев показал на меня и остальные друзья активно закивали.
Заведующий шмыгнул носом и выписал брус.
Что и говорить, Зайцев настоящий друг… В свой последний визит, когда уже заканчивались отделочные работы, он водрузил на крыльце российский флаг (с простыню) и сказал:
- Ну а теперь продайте дом и на вырученные деньги купите яхту, благо водохранилище под боком. Покупателя вам найду.
- Неплохая мысль, - брат вопросительно посмотрел на меня. Потом перевел взгляд на наше сооружение и погрустнел.
Дача действительно нам не нужна, но мы слишком много вложили в нее сил, слишком добросовестно ее делали, слишком много внесли в нее находок, собственных строительных законов - ведь от незнания всегда открываешь новое, уходишь от схем - короче, мы вложили в дачу душу, и она дорога нам, как лучшее из всего, что мы сделали своими руками, как деревянный памятник самим себе.
Дорога, раскаленная солнцем
Послеполуденное солнце было ярким и жгучим, в раскаленном воздухе тускло блестели неподвижные облака. От жары покрытие дороги плавилось, и на обочине виднелись стекающие сгустки асфальта. По обеим сторонам шоссе тянулись луга с бочагами, над которыми кружили чибисы, изредка мелькали поросшие травой проселки и дома под развесистыми деревьями.
Уже больше пяти часов они находились в пути, но их не покидало радостное возбуждение. Она, раскрасневшаяся, со сбитыми встречным ветром волосами, попеременно выставляла в окно руки и без умолку рассказывала о своей больнице. Он улыбался, понимающе кивал, то и дело поглядывал на свою спутницу, любуясь ее красотой и молодостью. Новизна всего происходящего наполняла его бездумным счастьем, уводила за пределы повседневности. В какой-то момент, отвлекшись, он вспомнил, что такое состояние уже испытывал, но когда-то давно, в юности, и ему стало жаль последние годы, которые прошли в монотонных буднях. "Сколько я потерял из-за вечных семейных обязанностей, из-за ложно-счастливой жизни, из-за того, что у меня не хватало духа что-либо изменить, - подумал он, и гримаса злости от своей нерешительности появилась на его лице. - Но ничего, теперь все будет иначе", - взбадривал он себя. Предстоящие беззаботные дни у моря представлялись ему праздником, с постоянными открытиями в его знакомой, необычной женщине, и открытиями во всем окружающем, поскольку он все увидит новым, просветленным взглядом.
- …Наш особняк решили реставрировать, - говорила она, - но главврач, рохля, так и не смог выколотить денег и решил сделать освежающий ремонт. Освежающий - умора! Часть палат закрыли, больных перевели в другой корпус, понаехали рабочие, просто сбили лепнину и все замазали белой краской… а люстры вообще стащили.
- Куда же смотрела охрана памятников старины?
- Хм! Эта охрана - собрание старых дев. Соберутся, охают, ахают: "Какой домик!". И ничего не предпринимают. На них надо все время давить… А наш главврач слишком мягкий человек, слабак. Всех называет "уважаемый", "милейший", а нас, медсестер, - "барышнями"… Хотите, расскажу, как я начинала работать в больнице?.. В первый день иду по коридору, вдруг меня окликнул главврач: "Пожалуйста, барышня, отвезите это в морг". Я взглянула на каталку и увидела покойника. "Я боюсь", - сказала ему. А он нахмурился: "Вы, барышня, медицинский работник или кто? И чему вас там, в училище, учили, непонятно…". И сам покатил каталку… А наш хромой Иван - видели его, разнорабочий при больнице? Этот Иван доставляет на кухню продукты и отвозит покойников в морг. Каждый раз кричит в окна больным: "Когда за вами-то приезжать?" И скалится от своего тонкого, как ему кажется, юмора. Дуралей! Кое-кто в палатах начинает смеяться, а мне всегда жутковато… К счастью, у нас редко кто умирает… А вообще этот Иван чудак. Недавно доверительно сообщил мне: "Некоторые больные бегают на ночь к любовникам. Больных шибко тянет на любовь".
Они познакомились в больнице, куда его послали на обследование желудка. Ей было двадцать три года, она выглядела полудевочкой-полуженщиной с тревожной красотой: глубокие темные глаза, лоб с челкой, выпяченные, как у негритянки, губы и тонкая, женственная фигура. Ее стремительная походка, чрезмерная живость и резкие суждения говорили о независимом нраве и уверенности в себе. Когда она разговаривала с мужчинами, в ее глазах появлялись насмешливые искорки, а пухлый рот растягивался в ироничную улыбку. Как бы ласково поддразнивая мужчин, она отпускала колкости в их адрес и заразительно смеялась, обнажая ослепительно белые зубы.
- Вы живете в упакованном, законсервированном мире, у вас сплошные условности, - сказала она ему, когда он уходил из больницы. - Живите свободно, раскованно, старайтесь делать то, что вам хочется. Положительные эмоции излечивают от всех болезней.
На следующий день он заехал за ней, и они весь вечер провели в загородном кафе, а потом он подвез ее к дому, и, перед тем как расстаться, они долго разговаривали в машине.
Домой он вернулся в полночь. Жена встретила его обеспокоено; он начал было невнятно что-то объяснять, но поморщился и, сославшись на головную боль, отправился спать.
Его жена, застенчивая и послушная, никогда не заговаривала первой, только отвечала и улыбалась; голос у нее был мягкий, уютный, домашний; в ее глазах виднелась какая-то прекрасная усталость, а в движениях - неторопливость, даже некоторую леность. Она считалась примерной женой и матерью. Они прожили вместе пятнадцать лет и за это время ни разу не расставались.
- Живем обыденно и пресно, - объяснял он своей новой знакомой в тот вечер, когда они разговаривали в машине. - Какое-то тепличное существование. Все вечера сижу дома, смотрю телевизор, проверяю уроки дочери, жена вяжет - она молчунья и тихоня. По праздникам ходим к родственникам, отпуска проводим в доме отдыха…
- Долгое, бесконечное занудство, - заключила она. - Но кто вам мешает заиметь увлечения, заниматься спортом, например? И потом, разве вы не любите свою работу, ведь вы, кажется, инженер, творчески мыслящий человек?
- Да, в душе я изобретатель. Когда-то, как говорили, имел хорошую первооснову, но повседневные заботы все как-то заглушили. Теперь я просто надежный исполнитель.
- Все вы, семейные, рабы вещей, быта, - усмехнулась она. - Благополучие, роскошь - чепуха, главное - внутренняя свобода, раскованность… Но вам еще не поздно изменить свою жизнь, - с непонятным намеком, лукаво добавила она. - Вы отлично выглядите для своих лет.
- Не знаю, может быть, и не поздно. Но я уже встал на колею, с которой не так-то просто свернуть. Работы много, некогда передохнуть, осмотреться. К тому же, я всегда был осторожным, совершал только сбалансированные поступки, мне не хватало решимости. А вообще, семья - основная причина того, что я не стал личностью.
- За этой ширмой прячутся многие. Жалок мужчина, который подчинил себя семье. Это удел женщины, а мужчина должен быть созидателем, - она посмеивалась, словно упиваясь его слабостью. - Странно, но почему-то слабые мужчины ищут себе тихих, робких женщин, рядом с ними они чувствуют себя значительнее, что ли?
Он промолчал, уязвленный ее резкостью, а про себя подумал: "Как она здраво рассуждает, несмотря на возраст. Но такая резкая, с ней трудновато. Хотя, если человек с характером, с ним всегда трудно, зато интересно. Главное - она личность, и молодая, красивая".
До отъезда в течение трех недель они встречались почти ежедневно. Она познакомила его со своими друзьями, полубогемной молодежью, ведущей сумбурный образ жизни. Что его поразило - в той компании ее просто боготворили, к ней прислушивались, с ней советовались, перед ней оправдывались. Казалось, она имеет какое-то собственное притягательное пространство, в которое невольно вовлекает людей. Он и не заметил, как тоже очутился в этом пространстве и стал у нее в полном подчинении: ходил с ней в подвальные кафе, выпивал, курил, слушал "крутые группы", выучивал молодежный жаргон, и невдомек ему было, что со стороны он смешон и нелеп в своем подражании молодежи. Тем более что молодые люди всерьез его не принимали, относились к нему снисходительно, звали "старик", и пользовались его влюбленностью в вождя-медсестру - он возил их на машине, покупал вино и сигареты.
Но он был уверен, что его жизнь наполнилась новым смыслом, впервые за многие годы внутри себя он почувствовал свежий исток настоящего чувства, и в нем произошла переоценка взглядов: то, что было существенным, разные каноны пристойного семейства, оказались чепухой, "почти похоронной процессией", как их называла его новая знакомая. Он пришел к выводу, что настоящая жизнь в радостях, в любви, в развлечениях. Это запоздалое открытие, прямо-таки подхлестнуло его, он стал жадно наверстывать упущенное, отбросив всякие понятия о приличии, даже купил гитару и стал разучивать современные ритмы.
Теперь дома его раздражала безропотная покорность жены, ее вялый, пригашенный темперамент, ее вечно извиняющаяся улыбка и даже избыток нежности. Их отношения казались ему каким-то притворством, а вся семейная жизнь - "заменителем счастья, высоким обманом", как выражалась медсестра. Все чаще он возвращался домой к полуночи.
Жена обо всем догадывалась, каждый раз взволнованно оглядывала его, но старалась делать вид, что ничего особенного не происходит. Она мужественно сносила измену, но засыпала в слезах.
В выходные дни они почти не разговаривали, если он что-либо и говорил, то с явной неприязнью, после чего жена съеживалась, краснела, ее подбородок дрожал, а руки нервно теребили одежду. Случалось, он и в выходные дни, под разными предлогами, уходил из дома. Он особенно и не скрывал свой "роман", и вскоре о медсестре узнали его сослуживцы и знакомые.
В начале лета он сказал жене:
- Мы должны отдохнуть друг от друга. Могу я хотя бы раз в жизни провести отпуск один?
Она потупилась и спросила дрогнувшим голосом:
- А как же я? Дочь поедет в лагерь, а что буду делать я?
- Возьми путевку в санаторий, - безжалостно ответил он и вскоре уехал с новой знакомой на юг.
И вот теперь ощущение легкости не покидало его - казалось, он сбросил тяжелый груз, который долго тащил по однообразной унылой дороге.
Она предложила остановиться в Гурзуфе. Он хотел бы провести время в спокойном, укромном уголке, но она сказала, что Гурзуф самое красивое и веселое место на побережье.
Они въехали в Гурзуф поздно вечером, но в городке никто не спал; в домах горел свет, из ресторана слышалась музыка, повсюду гуляли шумные компании. На улицах стоял сухой жар.
- Там, около автостанции, старухи всегда ждут квартиросъемщиков, - со знанием дела сказала она, показывая рукой в сторону, где за кипарисами виднелись яркие фонари.
Они сняли комнату недалеко от моря, в доме из белого туфа. Распахнув окно, она убрала из комнаты "неэстетичные безделушки" и разложила на столе и подоконнике свои вещи.
Он проснулся, когда солнце уже светило высоко над горами и все отдыхающие давно были на пляже. Она стояла во дворе умытая, причесанная, в оранжевых шортах и пестрой рубашке, и о чем-то разговаривала с хозяйкой. "Какая она красивая, - подумал он. - И сколько в ней энергии и жизненных сил. А хозяйка, наверно, в полном недоумении, что нас связывает. Впрочем, если разобраться, я еще вполне молодой мужчина, и рядом мы неплохо смотримся - экспансивная девушка и спокойный мужчина". В приподнятом настроении он вышел из комнаты.
- Сразу видно, вы прирожденный лентяй, - полушутливо ответила она на его приветствие. - Мужчина, который привык работать, просыпается рано. Утренние часы самые продуктивные для работы.
- В городе я каждый день встаю в половине восьмого.
- А я в семь. Завтра вас подниму чуть свет, пойдем в горы.
- Ты диктатор, тебе нужно было родиться мужчиной. Неужели на отдыхе нельзя пожить без всякого режима?
- Я за активный отдых.
Они позавтракали в близлежащем кафе и отправились к морю. День был знойный. У домов на лавках, накрыв головы платками, дремали пожилые отдыхающие; по набережной, разморенные жарой, взад-вперед лениво слонялись отдыхающие средних лет; молодежь потягивала прохладительные напитки за столиками в открытых кафе. Весь Гурзуф напоминал огромную театральную сцену.
На пляже было многолюдно. Переодевшись, они искупались и, чтобы не обгореть, устроились под тентами, среди уже сильно загоревших курортников. Он смотрел на ее покрасневшее тело в каплях воды и, счастливо улыбаясь, чувствовал себя вернувшимся в юность. "Как странно… - подумал он. - И солнце, и воздух, и деревья, и камни ежедневно меняются. И вообще все неповторимо - ни один день не похож на предыдущий, ни один час. И странно, что раньше об этом я не задумывался. Только теперь… благодаря своей жизнелюбивой спутнице".
Она лежала царственно, раскинув руки, но время от времени приподнималась и оглядывалась по сторонам, точно кого-то выискивая. Даже на отдыхе от нее исходило внутреннее напряжение - она казалась заведенной до отказа пружиной, которая вот-вот раскрутится и все вокруг придет в движение. Он чувствовал - она изнывает без общества, и испытывал и счастье, и тревожное беспокойство.
- Тебе скучно? - спросил он.
- Нет, мне хорошо, - проговорила она, но вдруг увидела каких-то знакомых и, невероятно обрадовавшись, заспешила к ним.
Подбежала к группе молодых людей, поочередно обняла их; щурясь от солнца, неистово жестикулируя, быстро о чем-то заговорила, ее волосы растрепались, с лица не сходила улыбка.
Вернувшись, она сообщила, что ее знакомые собираются по вечерам у источника в центре Гурзуфа и что сегодня же они туда отправятся.
- Там видно будет, - уклончиво ответил он.
Ее чрезмерная общительность не вселяла в него радости, он настроился провести время вдвоем, уединенно.
Ко времени обеда она заявила:
- Обедать здесь можно только в ресторане, в столовой готовят ужасно.
Он пожал плечами, не удивляясь ее расточительным замашкам, но она подумала, что его смущают подобные планы, и добавила:
- У меня отпускные не меньше, чем у вас. Я думаю, вы заметили, что я вообще привыкла к независимости. В наше время женщина должна полагаться только на себя.
Вечером, накупив фруктов, она привела его к источнику, где уже собрались ее знакомые, вычурно разодетые молодые люди, напичканные разными сведениями о новых фильмах и выставках. Они вели замысловатые беседы, говорили то, что усвоили понаслышке, а не то, к чему пришли в результате собственных взглядов и размышлений. Поддерживая разговор, он с наигранной бодростью начал изображать современного мужчину: расточал деланные улыбки, вставлял модные словечки, но все время прислушивался к тому, что говорила его спутница, которая сразу же ринулась в гущу приятелей и своим сокрушительным темпераментом взбаламутила всю компанию - молодые люди стали притоптывать, что-то выкрикивать, отрывисто смеяться; проходившие мимо отдыхающие сторонились их сборища, укоризненно качали головами.
На мгновенье ему стало стыдно за этих молодых людей, стыдно и неловко за свою причастность к ним, но потом он подумал: "А почему, собственно, на отдыхе и не подурачиться? Быть может, такая раскованность и есть настоящий отдых". Он вспомнил, как она однажды сказала: "Почтительность - ерунда, для меня не существует авторитетов, я не поклоняюсь никаким кумирам. Каждый должен мыслить самостоятельно и иметь собственное мнение. И правила поведения, всякий этикет - ерунда. Они сковывают. Главное - естественность, внутренняя свобода".
Ему нравилась ее категоричность, но пугала ее энергия, непоседливость, непредсказуемость. "Впрочем, - размышлял он, - у незаурядных людей и поступки незаурядные".
Ее знакомые жили на окраине городка в фанерных домиках. Среди девушек самой "раскованной" была блондинка с рыжими глазами; она поддерживала дружбу с актерами и музыкантами и считалась "пламенной охотницей за знаменитостями". Среди парней выделялся красавец великан мощного сложения с огромным количеством значков на рубашке. У него был вид человека, утомленного жизнью, он равнодушно взирал на все и всех, не говорил, а вещал, не смеялся, а издавал короткий смешок, но девушки все равно пожирали его глазами.