Год молодожены прожили у родителей Тамары, а после рождения сына, как остро нуждающиеся, получили освободившуюся малогабаритную квартиру. Чтобы сэкономить деньги, Борис решил отремонтировать квартиру самостоятельно и взялся за дело с особым рвением. Насвистывая джаз, прослушивая пластинки, наклеил новые обои; затем снял линолеум и у рабочих с соседней стройки за бутылки "коленчатого вала" (дешевой водки) приобрел паркет, но когда начал его стелить, все пошло наперекосяк: в середине комнаты "елка" выглядела более-менее прилично, но к стенам чрезмерно разъезжалась.
- Ничего! - успокоил он погрустневшую жену. - Там поставим мебель. Кстати, шкафы и полки сделаю сам.
Кухню Борис решил отделать кафелем. Целые сутки без передышки приклеивал плитки, а закончив работу, решил отмыться, и, пока ванна наполнялась водой, прилег на тахту отдохнуть. Проснулся от стука в дверь - в квартире плескались волны; вода просочилась на четыре нижних этажа.
Домовый комитет постановил сделать ремонт за счет "безрассудного студента", как окрестили Бориса после его бурной паркетной эпопеи, когда он несколько дней грохотал на весь подъезд.
На ремонт затопленных квартир Тамаре пришлось брать деньги у родителей.
Для шкафов и полок Борис закупил древесные отбросы и пленку "под клен". Первый шкаф (платяной) получился таким аляповатым, что Тамара назвала его "гробом с музыкой" и наотрез отказалась держать в комнате. К тому времени она уже относилась к мужу без прежнего пылкого восторга, а часто и высказывала недовольство его "безалаберной" деятельностью.
Так и остался тот шкаф в мастерской Бориса, как символ дилетантства. Его второе столярное изделие (книжный шкаф) более-менее смотрелось, но опять-таки выглядело далеким от совершенства.
- Его поставь на балкон. Туда буду складывать грязное белье, - сказала Тамара с горечью и на следующий день привезла от матери комод.
На полки у Бориса не хватило времени - он уже начал собирать телевизор, но и его недоделал - принялся застеклять балкон, чтобы устроить оранжерею.
Через год после вселения квартира все еще оставалась не обустроенной, захламленной: в углах лежали обрезки досок, клей, краска, провода (мастерская была забита грудой строительного материала для дачи, которую Борис нацелился возводить и уже видел во сне; там же, в мастерской находились скелет катамарана и "гроб с музыкой" - мастерская напоминала кладбище невостребованных вещей).
Тамара только вздыхала, а в адрес мужа бросала едкие колкости и упреки.
- Живем, как цыгане… И этот недоделанный телевизор! Ящик с внутренностями наружу! А если ребенок подойдет и его шибанет током?! Я думала, ты неповторимый человек, а ты - большой мальчишка, верхогляд, у тебя нет самодисциплины и характер разрушительный. И это не ругательство, а определение, диагноз, твоя суть.
Закончив институт, Борис поступил в аспирантуру, а чтобы приносить деньги в семью, устроился ночным сторожем на стройку кооперативного гаража. С утра убегал в институт, к четырем часам спешил в библиотеку - корпел над диссертацией, в шесть вечера несся в спортзал - покидать мяч в корзину, затем - на курсы иностранных языков; домой приходил поздно, на ходу проглатывал ужин, под тихий джаз (чтобы не разбудить сына) мастерил очередную штуковину, к полуночи отправлялся дежурить на стройку и, перед тем, как задремать в каморке, играл на трубе - готовился к концерту…
Он постоянно не высыпался, ходил с мешками под глазами и часто в метро, по пути в институт, засыпал без всяких сновидений. А от жены уже слышал не упреки - сплошные серьезные обвинения:
- …Мы поспешили расписаться. Нужно было, для профилактики, поближе узнать друг друга. Только теперь мне стало ясно - ты просто еще не созрел для семьи. Никак не утихомиришься, никак не откажешься от своих холостяцких замашек! Какой сейчас может быть баскетбол, когда мы в таком положении?! У нас нет ни приличной мебели, ни сносной одежды, и куча долгов?
Борис пытался найти достойный ответ:
- Спорт мне необходим, Томуся. Я должен поддерживать форму, иначе не хватит сил на большие дела.
- Какие дела?! - следовал резкий выпад Тамары. - Что тебе еще приспичило?! У тебя главные дела: диссертация и ребенок. А этому-то ты как раз меньше всего уделяешь времени, это у тебя на втором, даже на пятом плане. Скоро год, как ты взял тему, исписал кучу бумажек, и все без толку. Если б знала, что так будет, ни за что не брала бы академку и сама уже давно защитилась бы… Конечно, ты живешь насыщенно: гоняешь мяч с дружками, "спикаешь" на курсах с девицами, а я только и знаю магазин и кухню, стирку и готовку. Ты махровый эгоист, себялюбец, не умеешь видеть душу других. Это какая-то клиника.
- Все наладится, Томуся, - успокаивал Борис разгоряченную супругу. - Закончу диссертацию, получу приличный оклад, сына отдадим в детсад, и ты займешься дипломом. Вот только бы ветер удачи…
- Замолчи! У тебя уже есть один ветер! В голове!
Прошло еще два года, и ничего не изменилось - вернее, Борис не изменился.
Тамара, устроив сына в детский сад, вернулась в институт и вскоре получила диплом врача и распределение в поликлинику, а Борис, общаясь в гараже с владельцами машин, загорелся автоделом и решил копить деньги на "Москвич", и начал с того, что вступил в кооператив гаражников - ему, как бдительному охраннику, пошли навстречу (поверили, что вот-вот заимеет автотранспорт) и выделили бокс.
- Большей глупости придумать трудно, - зло проговорила Тамара. - Нет коровы, но покупать подойник. Что за дурацкая прихоть?! Ты весь в этом. Вот теперь еще с этим гаражом влез в кабалу. Какая-то болезнь в острой форме!
Грандиозные планы и всевозможные увлечения в конце концов поставили Бориса перед дилеммой: или умерить свой пыл и ограничить круг занятий, или прослыть "вечным дилетантом"; ни то ни другое его не устраивало - он был слишком нетерпелив, чтобы размеренно и четко идти к определенной цели и хотел сразу иметь все, и во всем хотел добиться успеха. И отступать ему было нельзя - от приятелей и жены уже слышались издевательские насмешки. "Куплю машину и сразу восстановлю свой престиж", - твердо решил Борис и стал лихорадочно обдумывать, каким образом достать деньги. Неожиданно подвернулся случай: прораб гаражной стройки однажды обронил:
- По штату есть ставка дневного сторожа, но никто не идет. Оклад-то мизерный. Давай, Боб, оформим "мертвую душу", будешь днем ненадолго появляться, так, для отвода глаз, а оклад пополам.
Борис согласился без колебаний, не задумываясь, что встает на скользкий путь. В тайне от жены отложил диссертацию и стал приезжать на стройку несколько раз в день.
Через некоторое время прораб предложил Борису продать "налево" рубероид. Борис и от этой сделки не отказался - подстегивало безденежье и он из всего старался извлечь выгоду. Его прежнее невинное собирательство разных стройматериалов и заводских отходов, и расплывчатые ночные видения катамарана и дачи уступили место страсти к гайкам и шестеренкам, и снам о конкретной автомашине. Он тащил в свой бокс все железки, какие находил и мог унести (мастерская уже была забита до отказа).
Когда гаражная стройка закончилась, во всех боксах красовались автомашины, только у Бориса лежали груды "запчастей". По уставу боксы принадлежали только владельцам автотранспорта, а поскольку такового у Бориса не появилось, его исключили из кооператива, предварительно вернув выплаченную ссуду.
Приплюсовав к ссуде накопленные деньги, Борис купил старый покореженный "Москвич" и на троссе за тягячем въехал во двор. Машина не заводилась и вообще требовала серьезного ремонта, но Борис был счастлив - наконец он не просто показал истинное лицо многоборца, но и дал вразумительный наглядный отпор насмешникам.
Теперь по вечерам он взахлеб говорил жене о предстоящих выездах на природу, а по утрам пересказывал сны о летних автопутешествиях. Но Тамара раздраженно фыркала:
- Вся твоя жизнь как дурацкий сон. Просто-напросто выбросил деньги на ветер. На свой ветер удачи. Клинический идиотизм!
Пока Борис посещал автошколу и получал водительские права, его колымага еще больше пришла в негодность: на кузове появилась ржавчина, покрышки потрескались, одно стекло стащили, другое мальчишки разбили мячом.
Борис еще пыжился, говорил, что сделает новый "современный, обтекаемый кузов", что "уже достал матрицу и эпоксидную смолу", но так ничего и не сделал. Его машина, точнее, остов от машины еще несколько лет маячил во дворе как памятник горе-автомобилисту.
К этому времени от Бориса отвернулись все приятели, включая джазменов, ведь он и с ними встречался "по пути". Прибежит на репетицию, бросит: "Как дела?". Минут пятнадцать поиграет, и сразу: "Извините, спешу, дел невпроворот".
А Тамара уже открыто его презирала, и по любому пустяку срывалась на повышенный тон:
- …Жалок мужчина, который в тридцать лет ничего не добился. И что это за муж, который не бывает дома?! Днем носится по каким-то дурацким делам, устраивает себе поигрульки, ночью торчит на стройках, дудит в дудку. Домой заглянет, помурлыкает под пластинку, и только его и видели… И секс у нас какой-то странный - раз в два-три месяца. Я как соломенная вдова, живу любовными впечатлениями от первых лет замужества. Да и были ли они? Иногда мне кажется - я все выдумала, и даже непонятно, как появился сын. Надоело все до чертиков!
Все чаще Тамара поговаривала о разводе. В такие минуты Борис клялся, что закончит диссертацию и начнет "жить мудро". В самом деле, несколько дней пытался быть добропорядочным семьянином: вновь отделывал квартиру, переписывал давний "научный труд", ходил с сыном в зоопарк, помогал жене по хозяйству, попутно, чтобы ее задобрить и выразить "вечную любовь", рисовал ее портрет, посвящал ей стихи… А через неделю являлся домой поздно… с новыми головокружительными планами.
С годами Борис дошел до абсурда: утром сделает гимнастику, немного порисует, попишет, заглянет на пару строек, где числился сторожем, приедет на основную работу (в лабораторию института), через каждые полчаса устраивает перерыв - то забежит в библиотеку, то в спортзал…
А после работы отдаст дань накатанному маршруту: стадион, курсы, бассейн (нигде особо не задерживаясь), посетит джазовое кафе, шахматный клуб (новое увлечение) и партию "зеленых" (из патриотических чувств), ненадолго появится в семье, чмокнет жену в щеку, погладит по голове сына, проглотит ужин, покопается в радиосхемах, поиграет на трубе, одолжит велосипед у соседа - сгоняет к своим старикам, заодно в мастерской что-нибудь попилит, поколотит; вернет велосипед соседу, снова, для приличия заглянет в семью, снова обойдет стройки - и все в сногсшибательном темпе, под несмолкающий джаз.
Однажды он пришел домой, но жены не застал. На столе лежала записка: "Я подала на развод. Выносить тебя больше нет сил. Ищи себе комнату. Мы с сыном пока поживем у моих родных. Не приезжай и не звони. При одном упоминании о тебе, меня бросает в дрожь".
Чтобы глубже осмыслить произошедшее, Борис сходил в магазин за водкой (для него неожиданный поступок), а вернувшись, поставил печальную пластинку и долго рассматривал свою жизнь со всех сторон.
Он прекрасно знал - чтобы вернуть жену, необходимо резко измениться, и впервые всерьез решил расстаться с ореолом многоборца: запаковал прежнюю жизнь и все ошеломляющие планы в ящик и сбросил в пропасть. Но сделал это уже во сне.
Завтра начнется новый день
В подростковом возрасте у меня был приятель Гришка, хилый, рассеянный парень, который вечно что-нибудь забывал и всех поздравлял с днем рождения на месяц раньше. Гришка рос на рыбьем жире и разных соках, занимался гимнастикой и настольным теннисом, но все равно качался словно камышина, а ракетка в его руке дрожала, будто крышка на кипящей кастрюле, - ему легче было разобрать паровоз, чем научиться перекидывать мяч через сетку (в механизмах он разбирался неплохо и собирался стать инженером).
Вокруг Гришки было какое-то магнитное облако: стоило ему упасть, как он увлекал за собой всех стоящих рядом, стоило заболеть, как у его приятелей подскакивала температура. Сам Гришка, подогревая к себе таинственный интерес, объяснял это "сверхсильным излучением".
Одно время, чтобы "избавиться от нескладности", Гришка посещал танцевальную студию. Ученики студии любили "нескладеху", считали добряком и острословом, но ворчали, что он своей "неуклюжестью" всем доставляет массу хлопот и просили его не таскать реквизит, не мешаться; некоторые девчонки даже отказывались и танцевать с ним, называя "неловким", а меж собой - "косолапым и косоруким".
Гришка постоянно болел какими-то непонятными для нас болезнями: аллергией, экземой, бессонницей. Странно, но Гришке нравились его загадочные болезни, он афишировал их при каждом удобном случае, как бы выделяя себя из нашего "нормального" клана. Частенько он и симулировал плохое самочувствие, причем для нас - без всякой задней мысли, просто чтобы поддержать "таинственность", а вот для своей матери с вполне определенным смыслом. Они жили вдвоем, мать просто-напросто боготворила "сынулю" и видела в нем будущую инженерную знаменитость. От нее только и слышалось:
- Мой Гриша… Гриша сказал… Гриша придумал…
От такого обожествления Гришка все больше становился эгоистом, да еще вымогателем. Если мать чего-нибудь не давала, влезал на подоконник и грозился выброситься. Однажды перестарался, довел мать, когда потребовал деньги на какой-то кутеж в своей танцевальной студии.
- Бросайся! - выпалила она, и Гришке ничего не оставалось, как слезть с подоконника.
Мы часто играли в футбол. Наш двор представлял собой небольшой, стиснутый домами асфальтированный пятак. Естественно, на такой площадке не очень то развернешься и, случалось, в азарте мы разбивали окна на нижних этажах. Много раз жильцы грозились заявить в милицию, но ограничивались тем, что жаловались нашим родителям. Все заканчивалось благополучно: провинившихся лупили, а пострадавшим выплачивали денежную компенсацию.
Но однажды во время игры я особенно вошел в раж и умудрился выбить окно на третьем этаже. В той квартире жил отставной полковник, который и до этого считал всех футболистов бездельниками, а после случившегося выбежал, разъяренный, во двор и с полчаса кричал, что двор превратился в "сборище хулиганья" и что пора нас всех отправить "в колонию". Сотрясая воздух залпами ругани, полковник отправился в соседний подъезд, где проживал наш участковый.
Вечером меня вызвали в отделение милиции и неизвестно, чем закончился бы мой визит, если бы одновременно со мной милиционеры не привели маленького, вдрызг пьяного мужчину. Он был весь мокрый, по его лицу и одежде в три ручья бежала вода.
- Вот выловили в реке, - доложили милиционеры начальнику. - Третий раз с моста бросается. Утопиться хочет. Первый раз спасли речники, второй раз прыгнул, попал на мель, третий раз мы рядом оказались.
- Все равно утоплюсь, сведу счеты с жизнью, - бормотал несчастный. - Жить невмоготу… Жена выгнала, на работе друзья отвернулись.
Начальник милиции, серьезный, гладко выбритый майор, вышел из-за перегородки дежурного.
- Безобразие! Люди на фронте гибли! Жизнь отдавали за то, чтобы вы жили. А он!.. Ты воевал?
Мужчина покачал головой, смахнул воду с лица:
- На оборонном заводе работал.
- То-то и видно, что не воевал… Тебя бы в окопы под обстрел… Выбрался бы живым из пекла, тогда радовался бы жизни, как ребенок… А этот герой чего натворил? - майор кивнул на меня.
Дежурный объяснил, в чем заключалось мое преступление.
- Выпиши штраф, - дал команду майор и снова повернулся к мужчине: - Где работаешь-то?.. Кем?.. Что ж пьешь-то?.. Подумай о тех, кто не вернулся с войны. И о жене и детях подумай…
Еще одним чудаком такого рода был наш сосед по квартире шофер Николай. Этот Николай измывался над своей женой более изощренными способами. У него была любовница, и, чтобы по вечерам уходить из дома, он устраивал скандалы. Придирался к жене по каждому пустяку, разыгрывал такие семейные сцены, что, бывало, его жена собирала вещи, чтобы оправиться к матери. Тогда он кричал:
- Уйдешь, вскрою себе вены!
Схватив бритву, он запирался в ванной.
Через некоторое время жена подходила к ванной и, заглянув в щель дверного косяка, видела его бледного, сидящего на табурете с трясущимися руками, а перед ним на полу… целый таз крови. Страшный вопль сотрясал квартиру, жена Николая барабанила в дверь, умоляла о прощении.
Он выходил, бормотал:
- Ладно, ладно, успокойся! - и шел к "приятелю проветриться".
Однажды шофер три дня подряд пытался покончить с собой и до его жены дошло, что потерять три таза крови и остаться в живых - слишком неправдоподобно. В очередной раз, как только он заперся в ванной, она тихо подошла к двери и увидела, что ее муженек разводит в тазу красную краску.
- Негодяй! - вскричала она. - Нарочно мне нервы треплешь?! Хочешь, чтоб над тобой все смеялись?!
- А мне плевать! - спокойно заявил шофер, выходя из ванной.
- На всех плевать слюней не хватит! - зло процедила жена.
Со временем этот садист придумал еще несколько способов "самоубийства", но жена всерьез их уже не принимала. У нее даже появилось чувство юмора. Как-то на кухне сказала мне:
- Вчера опять вешался… Только люстру испортил.
В юности я некоторое время снимал комнату рядом с Домом журналистов и часто по вечерам смотрел там фильмы. После сеанса заглядывал в кафетерий, выпивал чашку кофе, беседовал с завсегдатаями. В том клубе появлялся невысокий плотный мужчина средних лет. Он подъезжал на черной "Волге", как-то легко и изящно выходил из машины, поправлял гладко зачесанные седые волосы и, если замечал знакомых, приветливо кивал головой, потом закуривал американскую сигарету и неторопливо шел к вестибюлю. В отутюженном сером костюме и накрахмаленной рубашке с непременным "дипломатом" в руке, он выражал спокойствие и уверенность преуспевающего человека. Он держался с достоинством, сдержанно, но без всякой заносчивости; его умные глаза всегда излучали доброту, а располагающая улыбка и спокойный голос с мягкой речевой окраской сразу обезоруживали и притягивали к нему всех без разбора.
Он входил в кафетерий, здоровался с приятелями за руку, спрашивал, кому что взять, заставлял стол чашками с кофе, рюмками с коньяком, бутербродами, пирожными.
За столом большую часть времени он слушал; почему-то рядом с ним каждый испытывал потребность выговориться. Может быть, потому что он умел слушать: никогда не перебивал и, когда слушал, внимательно смотрел собеседнику в глаза и, точно мудрец, улыбался всепонимающей улыбкой. Как каждая сильная личность, он был великодушен и снисходителен, умел успокоить, дать толковый совет, найти слова, которые говорят единомышленники и самые близкие, закадычные друзья.