Летние сумерки - Сергеев Леонид Анатольевич 5 стр.


Однажды по вагонам прошелся крепкий парень в ковбойке, объявил себя студентом дипломником, сказал, что родители неожиданно умерли и ему без нашей помощи никак не закончить диплом - так убедительно, с такой горечью описал свое безнадежное положение, что многих прошибла слеза. Почти все вытряхнули карманы. И я отдал какую-то мелочь - у меня совершенно вылетело из головы, что крепыш молодец мог бы подработать на овощных базах. Это я вспомнил вечером, когда случайно встретил "дипломника" в Пушкино, он шел с девицей на танцы: одной рукой обнимал красотку, другой раскачивал транзистор.

Особенно преуспевали калеки. Пока их товарищи работали в артелях, эти бездельники шастали по вагонам и заливали пассажирам о своих подвигах во время войны (позднее от опытных загородников я узнал, что большинство из них, будучи в "большом подпитии", просто угодили под поезда). Все-таки некоторые их них добросовестно "отрабатывали" полученные деньги: объединялись в дуэты, ходили по вагонам с аккордеоном и довольно артистично разыгрывали всякие сцены. Правда, при этом слишком много кричали, не понимали, дуралеи, что глотка - не лучший способ убеждения. Под конец эти дуэты старательно затягивали какую-нибудь морскую песню, причем в середине куплета один из поющих всхлипывал и выкрикивал что-нибудь такое: "А сколько корешей погибло! Морское дно им могила!". Это производило неплохой эффект, и исполнителей щедро вознаграждали.

…Прошлым летом в электричке я приметил дачницу. Она выходила на моей же платформе, но все время была с родственниками. И вдруг в разгар лета меня приглашают в наш поссовет оформить какой-то стенд. Вот тут-то все и началось. Сам не знаю, с чего завелся. Ничего особенного в ней не было. Так себе девчонка. Но она точно околдовала меня. Волосы заложены за уши, на лбу челка, из-под загнутых ресниц лучистый взгляд, а на губах улыбка, и походка слишком уверенная - не люблю таких.

Каждое утро она порхала на террасе дома напротив поссовета: выбивала коврик, развешивала белье и пела звонким голосом, похожим на ручей, журчащий на перекате. Целую неделю по утрам мы здоровались, махнув друг другу рукой, и она улыбалась мне. А если день был солнечным, то и кричала:

- Не хочется работать в такую погоду? Хочется укатить на речку, угадала?

Крикнет и засмеется весело, празднично. Этот смех целыми днями не смолкал в их комнатах. От него в нашей конторе дребезжали стекла и дрожали косые пыльные лучи солнца, нагревающие паркет. От этого смеха ничего не лезло в голову, все валилось из рук. Нужно было работать, а я таращил на нее глаза и слушал ее смех и песенки, пока не подходил председатель и не задергивал штору. Но и тогда от ее голоса по занавеске бежала солнечная рябь.

Вначале надо мной подтрунивали только служащие конторы, потом - знакомые и даже дачники. Нельзя сказать, что я в нее влюбился по уши. Скорее, меня заела ее веселость. Уж если на то пошло, я хотел бы или втрескаться в нее по-настоящему, или не влюбляться совсем. "Ну погоди, - усмехался я, - приглашу тебя на речку, посмотрим, как ты там запоешь!"

В час дня, в самое пекло, на всех нападала полуденная дремота, но эта певунья продолжала щебетать, а то и танцевала на террасе, сама себя развлекала.

Как-то во время обеденного перерыва я вышел на улицу покурить и увидел ее - пританцовывает около магазина повседневного быта и поет, словно рассыпает жемчужины. На ней новое платье - рассматривает себя в витрине. "Все-таки у нее обалденный вид", - подумалось. Поравнявшись со мной, она сказала:

- Здравствуйте, труженик, - и остановилась, раскачиваясь на стройных ногах.

Кстати, ее ноги все время были в движении, даже когда она просто стояла на террасе, или переплетала их, или переступала с ноги на ногу. Какие-то неутомимые ноги! Они меня тоже волновали, и не меньше, чем ее смех.

- Для кого вы всегда танцуете?

- Для себя. Каждая женщина должна танцевать хотя бы один час в день.

- Зачем?

- Чтобы быть гибкой… Вас как зовут? Меня - Таня.

Я назвался и сказал:

- Наверно, вы очень счастливая, ведь все время поете, танцуете?

- В самом деле, счастливая.

- Ну ясно, ваши родные - богатеи.

Она засмеялась.

- Никакие не богатеи, но у нас хорошая дача и беседка в саду… дедушка даже выкопал пруд.

- Я заметил. Возьмите меня сторожем. Соглашусь на любой оклад, только кормите как следует. Люблю поесть, - я изображал неизвестно кого и все думал, как бы повернуть разговор ближе к делу, и вдруг заметил у нее на пальце обручальное кольцо. - Вы замужем?

- Не-ет, - она снова засмеялась. - Надеваю мамино кольцо, чтобы не приставали.

Мы немного помолчали, потом я сказал:

- А вы угадали, на речку и правда тянет. Давайте вечером пойдем. Встретимся прямо на этом месте. В семь.

- Меня не отпустят родители.

- Надо вас похитить.

- Как это вам удастся?

- Вы поможете. И я утащу вас на речку и в дремучий лес.

- Сегодня вряд ли получится. А вот в воскресенье давайте. Я очень люблю плавать… Мы могли бы поехать на велосипедах. У вас есть велосипед?

- Еще бы! У кого ж здесь его нет?!

- Замечательно!

Когда после работы я подходил к дому, поселковые девчонки, выглядывавшие из окон, уже поздравляли меня с новой любовью.

В воскресенье я проснулся рано. Солнце еще только взошло, но в утренней свежести чувствовалось приближение жаркого дня. Мы договорились встретиться около поссовета в десять утра, в половине десятого я был на месте.

Она выкатила велосипед из калитки - красивая (уже по-настоящему красивая!), в широкополой шляпе и коротком платье; как всегда, приветливо махнула рукой, улыбнулась, глубоко вздохнула и, зажмурившись, выдохнула:

- Погода славная!

Мы поехали через весь поселок мимо заборов, откуда лезли калина и бузина, выехали на окраину и покатили по тропам среди цветов и трав.

- Смотрите! - крикнула она. - Ветер колышет цветы; кажется, кто-то невидимый ползет по земле.

Только въехали в перелесок, она, фантазерка, снова:

- Ой, стрекозы! Прелесть! Тельце - соломинка, крылья - прозрачные, с сеточкой!

У реки она бросила велосипед и побежала в низину за кусты; там переоделась в купальник и, вернувшись, как бы приглашая меня в игру, радостно сообщила:

- Я видела следы русалок, их украшения и венки! Догоняйте! - крикнула, и побежала в воду.

Выходя на берег, она подрагивала мелкой дрожью - все ее тело было в мелких пупырышках, - но все равно смеялась. И смеялась, когда легла на траву, вытянув ноги. И только я собрался целовать ее смеющийся рот и опрокинутое лицо, как она заговорила:

- Ой! Небо падает прямо в глаза!.. Я так люблю лето!.. Можно купаться, загорать!.. Я такая счастливая! Мне так во всем везет! У других неудачи, а у меня все хорошо. У одной подружки нет отца, у другой - матери, а у меня и отец, и мама, и здесь на даче дедушка с бабушкой… Девчонки не поступили в институт, а я сдала все на пятерки… Мне даже стыдно иногда перед подругами быть такой счастливой.

Она снова засмеялась и вытянула руки над головой. "Самый момент действовать", - мелькнуло в голове; я нагнулся и припал к ее губам. От неожиданности она даже не сопротивлялась, только перестала смеяться, и ее глаза остекленели. Потом резко отстранила меня, привстала.

- Зачем вы все портите?! Я думала… мы будем товарищами и больше ничего… - Ее глаза заморгали, слова стали сбивчивыми.

Неожиданно солнце скрылось за тучи, в низине собрался туман.

"Тоже мне недотрога", - разозлился я про себя и сказал:

- Отчего ты счастливая? Оттого что, у тебя папа с мамой?!

- Да… И поэтому тоже, - не совсем твердо сказала она.

- Подумаешь! Тоже мне счастье! Все у тебя обычно. Ты просто глупая.

- Наверное. - Ее глаза наполнились слезами.

Стал накрапывать дождь. Длинно и жалобно просипела электричка. Сквозь дождевую сетку в стороне я различил что-то вроде сарая. Подняв велосипеды, мы заспешили в укрытие.

Больше мы не говорили. Сидели рядом, но смотрели в разные стороны: я - на чердачную балку, где мокрые воробьи жались друг к другу, она - на мутное окно, где встречались капли и струйками стекали вниз. Я остыл и немного пожалел, что наговорил ей грубостей. "И почему люди так устроены - всегда жалеют неудачников и недолюбливают счастливчиков?" - подумалось и вдруг захотелось сказать ей что-нибудь хорошее, но было стыдно идти на попятную.

После дождя посветлело, а когда мы въехали в поселок, вновь выглянуло солнце.

…Но это все летом, а осенью идут дожди, и огни соседней станции еле угадываются в тумане. От дома до платформы дорогу развезет: на буграх скользишь, как на лыжах, в низинах утопаешь в вязкой глинистой жиже. Бывает, обувь увязнет, и нога вылетает из ботинка, стоишь в носке, вытаскиваешь ботинок, а он, как присоска, еле поддается. Придешь на платформу, очищаешься, отмываешься в лужах. В метро на Комсомольской все загородники безошибочно определяются по забрызганной грязью обуви.

- Как там у вас за городом? - спрашивают меня на работе.

- Отлично! - говорю. - Я люблю дождь! В дождь хорошо думается. Пока едешь в электричке, как бы смотришь на свою жизнь со стороны. Наша ветка - дорога раздумий.

Зимой приходится туговато. На работу выходишь затемно и до платформы добираешься по колено в снегу. В вагоне подолгу дуешь на промерзшее стекло, пока не появится пятнышко, которое снова быстро затягивается. Случается, поезда задерживают заносы, и попробуй тогда оправдайся на работе! Зато в воскресные дни мы гоняем на лыжах по заснеженному лесу среди пухлых сугробов.

- Как там у вас за городом? - спрашивают меня на работе.

- Отлично! - говорю и хвастаюсь здоровым образом жизни.

Весной до платформы все запружено: шлепаешь по слякоти, под ногами чавкает, булькает, но над головой вовсю брызжет солнце и заливаются птицы. Весной на платформах вывешивают новое расписание, в электричках гуляет сквозняк, пассажиры везут вербу. Снова приезжаешь забрызганный грязью, зато уже загорелый, в одежде, пропахшей весной.

- У нас за городом лучше всего, - говорю я сослуживцам, и они смотрят на меня с завистью.

Прослушивая пластинки

Тягуче-ленивая болтовня, осторожные взвешенные подходы, всякие созерцания, мыльная музыка и связанные с ней кисейные ощущения - все это было не для него. Стихийный человек, переполненный делами и планами, он направо-налево разбрасывал категоричные суждения и любил джаз - зажигательный джаз, как нельзя лучше, соответствовал его характеру. Никто из однокурсников толком не знал, он действительно музыкант и играет на трубе или это только ему снится, но о джазе он говорил постоянно и с утра до вечера насвистывал разные композиции, при этом раскачивал головой и отщелкивал пальцами ритмический рисунок. Частенько забывался - гундосил и на лекциях, а войдя в раж, так стучал каблуками, что на него смотрели как на полоумного. И что доподлинно было известно - соседей по дому он изводил своими пластинками.

Среди студентов МИФИ Борис отличался независимостью: никому не позволял не только определять его жизнь, но даже давать советы, и никогда не следовал не только за толпой, но и за небольшой группой людей, если, разумеется, они не были джазменами.

- Всякая зависимость унизительна, - говорил он. - И всякие сборища - мрачноватая традиция. От неполноценности. Для тех, кто не может самостоятельно шевелить мозгами. А я сам по себе. Я расширил границы свободы, и пробьюсь в одиночку. Вот только бы ветер удачи подгонял в спину.

Он был полон энергии - от него прямо било жаром - с приятелями разговаривал запальчиво, по-мальчишески задорно. Особенно горячился, когда улавливал ветер удачи - тогда то и дело нервно поправлял очки, смахивал капли пота с переносицы.

- Кое-что получилось, но это так, разминка, малый удельный вес. Я ведь многоборец, и у меня многоцелевой план. Так что впереди большая работа. Вот только бы не упустить ветер удачи, да не подкачала бы спортивная форма, да слышался бы джаз!

Кипучий, неугомонный непоседа, Борис силился постичь все: забегал в библиотеку института, набирал кипу книг, перелистывал одну за другой и несся в спортзал - вначале в секцию регби, затем - баскетбола; из спортзала мчался на курсы иностранного языка, с курсов - в бассейн, и в голове все время - джаз, джаз…

По утрам "для закалки" он качал гантели (хотя и так был здоровяк, каких поискать), раза два в неделю ожесточенно бегал по гаревой дорожке стадиона - чтобы поддержать спортивную форму и "получить максимум адреналина"; через день, как на праздник, спешил на репетицию любительского джазансамбля - и не во сне, а на самом деле - и, конечно, ни дня не мог прожить без среды единомышленников - каждый вечер на час-другой заглядывал в кафе, где играли джаз; часто являлся с трубой, забирался на сцену - благо джазмены компанейский народ - и исполнял пару-тройку вещей.

Дома Борис имел четыре стола: на одном писал курсовые, на другом собирал радиоприемники, на третьем занимался фотографией, на четвертом "для самосовершенствования" пробовал силы в живописи и постоянно что-нибудь мастерил - он был жаден до всякой работы и просто не мог сидеть без дела. И без музыки - для настроя прослушивал пластинки, джазовую классику, и время от времени хватался за трубу и проигрывал отдельные темы, несмотря на протесты родственников и соседей. Он как-то болезненно чувствовал быстротечность времени и потому хотел приложить руки ко всему, что охватывал его взгляд. Понятие усталость (тем более скука) для него, двужильного, не существовало.

- Я отдыхаю, когда играю джаз, - говорил он. - А вообще-то мне некогда отдыхать, у меня масса проблем. Кто много работает, у того их всегда полно.

- Могущественный парень, фонтанирует, как гейзер, - усмехались приятели.

Среди сокурсников Борис слыл парнем с немалым творческим потенциалом, который слишком часто меняет увлечения - никак не может разобраться в своих многочисленных способностях. Как только стихал ветер удачи - начатое дело заходило в тупик, Борис сразу его откладывал и принимался за что-нибудь другое.

Следует признать, в некоторых областях он достигал некоторого мастерства (например, в джазе), но продвигаться дальше ему мешало не столько отсутствие ветра удачи, сколько отсутствие терпения и усидчивости.

К тому же, давно подмечено, что ветер удачи сопровождает настойчивых, упорных гораздо чаще, чем всяких других. И яснее ясного: главное в деле - довести его до конца, а профессионализм вообще требует полной отдачи. И следует добавить, что во сне Борис прекрасно видел конечный результат своей неуемной деятельности - во всех областях добивался нешуточного успеха, а как музыкант и вовсе купался в славе. И, конечно, в сновидениях ветер удачи был особенно сильным - Борис жил в просторной квартире, имел машину и была у него любимая девушка, самая красивая из всех ходивших по земле.

А наяву сокурсницы сторонились Бориса - считали его взбалмошным парнем, ненадежным, легковесным поклонником, который увивается вокруг многих студенток, но никак не выберет одну единственную, и похоже, вообще не способен влюбиться; наяву он не имел не только машины, но и велосипеда, и обитал в подвале с престарелыми родителями и младшей сестрой (через подвал проходили трубы, с которых капало и сыпалась побелка; среди кроватей на веревках висело сохнущее белье).

Правда, Борису принадлежала знаменитая на всю улицу мастерская - старый заброшенный сарай, в котором находился верстак с набором слесарного инструмента. В течение двух лет Борис таскал в сарай арматуру, доски, всевозможные заводские отходы, и все это собирал неспроста - планировал строительство катамарана по собственному проекту. В какой-то момент даже начал его строить - ухлопал несколько месяцев на каркас необычной посудины и во сне уже бороздил подмосковные акватории, но наяву внезапно увлекся охотой: купил подержанное ружье, завел собаку сеттера и стал ездить в Мытищи натаскивать собаку и стрелять по тарелкам.

- Катамаран дострою позднее, - заявил приятелям, чтобы обезопасить себя от упреков в легкомыслии, и добавил с внезапным порывом: - Сейчас открываются неограниченные возможности для охоты. У меня появился один знакомый, лесник с Северной Двины, зовет на лето к себе. Там кабаны, медведи…

Но и на Двину не поехал - на то появились особые причины - подвернулась работа в опытном центре НИИ, а Борис никогда не упускал случая подзаработать, поскольку его семья жила в постоянной нужде.

За время работы в НИИ Борис охладел и к охоте. Раза два съездил в Подмосковье, но вернулся с пустыми руками. "Зрение подводит", - объяснил приятелям, давая понять, что отказывается от охоты помимо свей воли. После чего продал собаку и ружье и… ударился в другую крайность - вступил в общество защиты животных.

Некоторые считали Бориса "генератором бесплодных идей", фантастическим суетником, в котором нет стержня, называли его увлечения вздорными бесполезными занятиями, а изучение языков - и вовсе "мертвым багажом", поскольку в стране запрещено общаться с иностранцами; "лучше б плотней занялся специальностью, а то на курсе плетется в хвосте", - говорили такие благоразумники, но они же отмечали напористость, активность Бориса, его перегруженное время, огромные энергетические затраты, и удивлялись, как такое напряжение выдерживает его организм.

Между тем, несмотря ни на что, Бориса можно назвать счастливым, ведь он жил так, как хотел жить, в то время как многие его знакомые жили как должны были жить, и ради практических интересов подстраивались под обстоятельства, прикидывали выигрышные варианты.

На третьем курсе Борис сделал важный шаг - женился. Со своей благоверной он познакомился на стадионе во время студенческих соревнований, где Борис показал в беге неплохой (для любителя) результат, и она с трибуны была свидетельницей его триумфа; после забега подошла и с восторгом поздравила…

Он пригласил ее в джазовое кафе; на свидание, естественно, прихватил трубу, и когда сыграл несколько мелодий, она пришла в еще больший восторг, чем на трибуне во время соревнований, даже чмокнула его в щеку и шутливо бросила:

- Вы самый замечательный человек на свете.

- Я тоже так думаю, - буркнул Борис. - Но все это ветер удачи… А вообще многие считают меня чудаком…

- Все мы немного чудаки, - хмыкнула девушка. - Зато у вас прекрасная душа. Так играть может только человек с замечательной душой.

Девушку звали Тамарой, она училась в медицинском институте и одновременно заканчивала курсы французского языка; она была хороша собой, держалась свободно и умела нравиться, но что особенно привлекло Бориса - любила и знала джаз. Своей открытостью, горячей энергией и многочисленными планами Борис сразу вскружил ей голову.

- Я готова бросить все: учебу, поклонников и пойти к вам домработницей, - уже не совсем шутливо сказала она на второй день знакомства, а на третий, после незначительной размолвки, уже без всяких шуток, сбросив туфли, бежала за ним босиком по тротуару.

Назад Дальше