Никогда Бланк не видел таких довольных физиономий - лоснились и сияли все до единого; был доволен министр торговли, и министр финансов потирал руки, и миниср экономики улыбался, даже министр здравоохранения - и тот был рад. Кризис, граждане! Очень непростое положение в мире, господа! Но - просим народ не волноваться: у страны имеется неприкосновенный запас на случай беды! Стабфонд нас спасет, граждане! Это означало, что их пустили к припасам, открыли дверь в погреба - припрятанные на черный день четыреста миллиардов долларов теперь можно рвать на части. И - ринулись в двери, сшибаясь лбами, толкаясь локтями, грызя друг другу холку.
- Правительством накоплены средства, - сказал Бланк.
- Надолго хватит?
Правительство объявило, что денег хватит надолго, потом скорректировало информацию: денег хватит ненадолго. Сначала сказали, что средств хватит на три года; потом сказали, что на год; потом подумали и сказали, что деньги уже кончились.
- Должно хватить на пару лет.
- Когда они все деньги украдут, они людей начнут сажать, да, Саша? - спросила Лиля Гринберг.
- Да что ты такое говоришь! Кто и кого начнет сажать?! Что, тридцать седьмой год у нас, что ли?
- Они когда между собой грызутся, то других людей убивают тоже.
- Умоляю тебя! Прекрати истерику! Зачем им между собой воевать? Сообща… - и Бланк не нашел, как продолжить фразу. Что - сообща? Сообща у нас только воруют.
- Перегрызутся, как пауки в банке, - сказала Лиля Гринберг.
- Здравствуйте, - раздался голос, который Бланк опознал сразу же: за их спинами появился Борис Кузин.
- Рад вас видеть, Боря.
- Гуляете?
Они приглядывались друг к другу, и каждый думал: он пришел на демонстрацию или для того, чтобы следить за теми, кто придет на демонстрацию?
- Гуляем. Красивая у нас Москва.
- И какая стала ухоженная.
- Следят за порядком.
4
Ахмад собрал пятнадцать тысяч рублей, и Маша отнесла деньги Расулу, однако Расул, пересчитав, сказал, что этого мало.
- Сами же сказали, пятнадцать тысяч. Мы все продали.
- А товар? Товар, который сгнил? Это что, денег не стоит?
И не поспоришь: Расул достал накладные, показал Маше - вот, все прописано. Было? Нет, ты сама посмотри - было? Оказалось, надо отдать еще десять тысяч. И отдать надо быстро - все это Расул объяснял резким голосом, колючими черными глазами смотрел на Машу.
Это требование Маша передала Ахмаду.
- Попрошу у моей хозяйки, - сказала Маша. - Не может ведь человек всегда обманывать. Я ее жильцу пожалуюсь, иностранцу. Я скажу ему так: вам должно быть стыдно за Москву.
- Вместе пойдем.
- Нет, ты не ходи. Она тебя испугается. У нас не любят… - Она хотела сказать "черных", но не сказала так, а сказала осторожно: - У нас не любят, когда на террористов похожи.
- А я похож?
- Может, ты шахид. А то пугают нас шахидами.
- Шахид - это святой, - сказал Ахмад.
- Много ты знаешь. Шахиды - это у которых гранаты на поясе висят. Они всех вокруг убивают.
- Нет, у шахидов нет оружия.
- А то я не знаю. Шахиды - это которые кинотеатры взрывают.
- Ты не знаешь.
Маша покачала головой, взяла за руку своего татарчонка и пошла к дому Зои Тарасовны. Ахмад шел рядом.
- А ты хорошо по-русски говоришь.
- Так я же русский.
- Разве русский? Али был узбек, значит, ты тоже узбек. Но по-русски оба хорошо говорите. А то вот я с татарином была. Еще до твоего брата, до Али. Хороший человек, добрый. Но по-русски плохо говорил. Мало мы с ним поговорили.
Маша рассказывала о себе, хотя Ахмад ее и не спрашивал.
- Я его почти не знала - приходил поздно. Пустил к себе жить, сам дворником работал и на вокзале тоже подрабатывал. Комната у нас была хорошая, вход прямо с улицы, на первом этаже. Пока ребенка ждала, целыми днями там одна сидела. Жду-жду, а он все не идет. Но не пил, плохого о нем не скажу. Приходил трезвый, чистый. Вы мне чем нравитесь - пьющих среди вас мало. Я всегда девочкам говорила - хочу мусульманина.
Она рассказала, что татарин был ее первым мужчиной, до него никого не было. Он был старше, а сколько точно ему лет, она не знала.
- А однажды пропал. Не пришел домой. Два дня ждала, все не идет. Я в милицию пошла, мне говорят: вы ему кем приходитесь? Жена, говорю, на седьмом месяце жена. А паспорт нам покажи, девушка. Так не расписались мы с ним - нет штампа. На живот мой посмотрите, штампов не надо. Так и погнали меня из милиции.
Маша рассказала, что к начальнику милиции ее даже не пустили. Сержант прогнал. Она ему сказала: "Ради Бога, ради Господа Бога, помоги мне, мальчик!" Он действительно казался ей мальчиком, чистый, в наглаженной рубашке, наверное, мама гладила рубашку. "Бог при чем тут? - резонно сказал сержант. - У нас с татарами Бог разный". Маша погладила себя по животу и сказала сержанту: "Бог у всех один". Но сержант Машу все-таки прогнал. И ее татарина так и не нашли. Фамилия у сержанта Сорокин, она запомнила. Веселый такой, с веснушками. Но прогнал.
- Пошла в общежитие, уборщицей. Поначалу комнату обещали. Потом говорят: плати за комнату. А как платить - вся зарплата туда уходит. Али тогда меня с маленьким взял, добрый у тебя брат. Сам сказал: давай вместе жить. Но тяжело, конечно, в Москве жить. Дорогой город. Некоторые, как Расул, устраиваются.
Маша рассказала, что Расул имеет восемь ларьков и два магазина на Рязанском шоссе, а еще есть человек, который важнее Расула. Приезжает на черной машине, учит. Всегда нам говорит: "В бизнесе надо строго". А Расул в конце месяца всегда убытки считает. Морковь сгнила, помидоры пропали, дыня стала мягкая - и деньги вычитает. Он бизнесмен.
- В ларьке семьсот рублей в день платят, без выходных. В месяц выходит двадцать одна тысяча, снимаем комнату за десять. Это нам, считай, повезло. А вот теперь и этих денег нет. А мне еще хозяева, у которых полы мою, за три месяца должны. И не платят.
Маша сказала, что хотела бы вернуться в Тулу, там тихо и хорошо, там родители и счастье. Там ровный свет, поют птицы и колокола звонят на горе. Но боится вернуться с татарчонком. Почему боится, Ахмад не спросил.
- Вы меня что же, к себе в аул берете? Или как там называется? Пятой женой к себе в аул возьмете? Или что там у вас? У тебя сколько жен, Ахмад?
Первую жену Ахмада убили в восемьдесят шестом. Он взял ее еще в первую службу в Афганистане, приходил к ней в увольнение. Стояли под Кандагаром - а она жила в городе, и соседи сперва гневались на нее, а потом простили: он приносил им еду, отдавал свой паек. Жену и всех соседей убили при бомбежке города советские летчики. Пьяные летчики по ошибке разбомбили площадь Кандагара и убили сотни людей. Били ракетами, штурмовая авиация, так называемые "грачи", ракеты смели жилые кварталы в щебень, в пыль, только прах столбом стоял на том месте, где жила семья Ахмада. Командир, полковник штурмовой авиации Сойка, любитель шотландского виски, "отработал", по его собственному выражению, город, а спустя сутки узнал, что бил по мирному населению и союзным войскам. Неделями шли из Кандагара в Кабул транспорты с безногими и безрукими детьми, со слепыми людьми, с умирающими женщинами. Их переправляли в Узбекистан и Туркмению, сбивали статистику войны.
Считали жертвы не по реально убитым, а по тем, кто найден мертвым на поле боя, кого положено отправлять домой в цинковом гробу. Официально считалось, что за время кампании погибло пятнадцать тысяч солдат, - эта цифра не соответствовала реальности нисколько. Если был записан в раненые, а умер в госпитале - в статистику не попадал. Если умирал от раны через год, в списках потерь не числился. Как говорил Ахмаду полковой врач: "Разве у нас есть раненые? Это все самострелы по койкам лежат". И если убили беременную женщину, ее тоже в жертвы войны не записывали. Ни советская статистика, ни американская, ни английская - никто не записывал убитых женщин в жертвы войны.
- Я так слышала, в Афганистане женщины красивые. Али мне рассказывал.
- Али у нас никогда не был. Откуда знает?
Полковника Сойку отозвали в Москву и сделали генералом, а Ахмад вернулся в Афганистан уже в девяностых и опять нашел жену, узбечку из Мазари-Шарифа. Вторую жену убили бандиты - им платили саудовцы, саудовцы платили большие деньги за штурм города и за сожжение деревень. Иногда платили миллионы афгани. Банды собирались сами собой - многие шли заработать; бандиты приходи в деревни сытые, с хорошим оружием. В тот раз пришли, женщин облили бензином и сожгли. Больше жен у Ахмада не было.
- Квартир у вас нет, правильно поняла? Живете в сакле, или как у вас там? Пьете кумыс, или как это там?
Ахмад сказал, что дома у них есть. Он рассказал про Кабул, большой город.
- Правда большой?
- Обычный город. Кафе, улицы - все как в Москве.
- Скажешь тоже.
В Кабуле плоские крыши, синий воздух, горы, которые встают за домами. Рассказывать не умел, получилось неинтересно.
- В горах живут?
- Почему? На земле, как все. Горы за городом.
- Как вы там живете?
- А здесь как живут? Без воздуха, без неба. Зачем так жить?
- Больших домов у вас совсем нет?
- Почему? Дворцы есть. Гостиницы есть. "Интер-континенталь", "Серена". Большие гостиницы. Там корреспонденты живут, иностранцы, виски пьют.
- Выходит, не я одна такая глупая? Люди приезжают?
- Приезжают.
- Значит, белые у вас тоже есть? - Она испугалась, что обидела узбека.
- Есть, конечно. Я знаю одного англичанина. Много алкоголя пьет.
Уже когда он был солдатом Дустума, Ахмад познакомился с английским корреспондентом - тот брал у него интервью. Худой британец протянул ему пачку сигарет и сказал несколько слов на пушту, но пушту Ахмад не знал, а сигарет не взял, потому что не курил. Англичанин тогда расстегнул пиджак, достал из внутреннего кармана плоскую бутылку виски. Но Ахмад отказался и от виски. В конце концов они стали разговаривать по-русски, англичанин подивился, что Ахмад из бывшего Советского Союза. "Значит, ты узбек, а воюешь за кого?" - спросил англичанин. "Так Дустум ведь тоже узбек". - "А против кого ты воюешь?" Ахмад хотел ответить: "Против таких, как ты", - но сказал по-другому: "Я не генерал. Генерал командует". Англичанин кивнул, отвинтил крышку у бутылки виски, хлебнул, сказал Ахмаду: "Знаешь, я наполовину аргентинец. Когда война с Фолклендами была, в школе учился. Ребята знали, что я аргентинец. Но для нас всех это было спортом - мы пари держали, где больше народа убьют, сколько Аргентина продержится.
Это спорт, Ахмад. Я входил в класс, а мне все кричали: один-ноль! Два-ноль! Потом аргентинцы потопили английский корабль, я пришел в класс и говорю: два-пять!" Он пил виски легко, как воду, все корреспонденты много пьют.
- А ребенку учиться где? - сказала Маша. - Образование как получать? В Германию хорошо бы послать. Теперь все на менеджеров учатся. Но я не хочу, пусть врачом станет, меня лечить будет. Знаю, дорого. Но я же работать пойду, буду откладывать. Некоторые женщины устраиваются. Из дома напротив одна женщина поехала в Италию, со старичком сидеть. Во дворе рассказывали. Ну скажи, Ахмад, чем плохо? Это ведь правильно - старикам помогать. Постель ему поменяла, обед сварила, телевизор включила. Это ведь нетрудно - ухаживать. А еще одна женщина устроилась совсем хорошо: на Кипр уехала - няней к детям олигарха. У олигарха семья на стороне завелась, он им дом на Кипре купил и няню русскую выписал. Вот как повезло женщине! Ей, думаю, зарплату аккуратно платят. Тепло, море, малышам можно сказки рассказывать. Я бы поехала и своего татарчонка прихватила. У вас там есть море?
- У нас только горы есть. Гиндукуш. И пустыни, много песка.
- И куда ты меня везешь? И зачем мы едем? Работать здесь стану, в Москве квартиру куплю. - Маша сама понимала, что это невозможно. - Скажи, зачем нам ехать?
- Домой едем. - Как странно прозвучали эти слова.
5
Все русские мыслители рано или поздно приходили к имперской идее - начинали, фрондерствуя, но с годами становились мудрее и превращались в государственников. Подумаешь как следует, а кто, в самом деле, привлекательнее - Пугачев или Петр Первый, - да и вывод сделаешь. Петр, он, может быть, тоже распорядится твоей жизнью не самым гуманным образом, но запорет тебя из созидательно-поступательных соображений. Выбор между хаосом русского бунта и организацией общества на основе европейского просвещения - вот что должен однажды совершить ответственный интеллектуал. Борис Кузин лишь следовал традиции - а события политической истории подсказывали ответы на вопросы. Вот и Ленинград переименовали в Санкт-Петербург, вот и новые правители, как оказалось, родом из Петербурга - случайно ли это? Произвол Московского царства в прошлом - современная Россия ориентирована на Петровские реформы. Не царство восточных сатрапов, не социалистический лагерь, но империя западного образца - вот будущее, коего мы достойны.
Мысли о необходимости возрождения империи Борис Кузин решил изложить в форме притчи. Он писал нечто, напоминающее позднего Достоевского, - "Дневник писателя" передает впечатления частной жизни, однако обобщает их до философии бытия.
То была повесть о смерти одинокого ученого. Умирая, ученый делится с миром последними заветами, выплескивает на бумагу завещание тем, кто придет за ним. парадоксально, но именно внезапная болезнь Татарникова подсказала сюжетный поворот: Кузин задумался о возрасте, о здоровье и лишний раз уверился в том, какая хрупкая вещь - жизнь человека. Не то даже важно, что внезапно умрешь, - досадно, что дело не успеешь сделать. Татарникову, вероятно, безразличен вопрос - успел он сделать в этой жизни то, что должен был сделать, или не успел. Вполне вероятно, что никаких внятных целей у Сергея Ильича не было. Однако есть такие люди, что призваны к делам.
Прихлебывая травный настой, приготовленный супругой, Кузин описывал горькие пилюли, что глотал его герой, пригвожденный к койке. Кузин потягивал отвар - действительно, горьковато, - и описание чувств профессора Голубкова, пьющего свою лекарственную цикуту, выходило само собой. Важно пережить то, что описываешь, горечь и боль невозможно имитировать, их надо действительно испытать. Некоторые места удавались настолько, что профессор откладывал перо и отдавался переживаниям. Да, говорил он себе, так и есть. Как же верно, как же больно. Профессор Голубков в его рассказе умирал, не оцененный по заслугам, в унизительной нищете. Ибо что как не нищета - будем называть вещи своими именами! - есть копеечная зарплата русского профессора. Работаешь на трех работах, и всего-то набегает тысячи три долларов, редко четыре - это что, деньги, спрошу я вас, это - деньги?
Борис Кузин, который в жизни обходился малым и был чужд стяжательства, оценивал бытие своего героя объективно - с некоторой досадой, но без слез, принимал Голубков свою судьбу. Профессор был необходим обществу - его не слушали. В сущности, Голубков хотел простых вещей. Он хотел цивилизации, демократии и комфорта. Империя Российская должна восстать из руин, оставленных большевиками, но тяжелое наследие Московского царства мешает новопетровским реформам. Профессор Голубков восклицал (в споре с оппонентами): "Что же предпочесть? Жизнь обеспеченную, в свободном государстве, или жизнь раба?" И противники терялись, не знали, что ответить, ведь все их привычки коренились именно в московском бесправии, а заглянуть глубже - так и в монгольском иге. Так повелось в этой юдоли слез, что зависим мы от темного прошлого, а светлого нового страшимся. Даже близкие не ценили Голубкова по заслугам. Что говорить о начальстве?
Родственники были заняты стяжательством, интригами, а Голубков просто трудился - как трудились на ниве просвещения его предшественники: Соловьев, Ключевский и другие великие ученые. Неблагодарный сын профессора (Кузин изобразил его директором рекламного агентства) и черствый брат его (пусть будет директор медиакомпании) отвернулись от умирающего, друзья Голубкова предали его. Именно так и бывает! Печешься о державе - и, как результат, забыт согражданами. Сын мог бы принести умирающему Голубкову денег на леченье, мог бы прийти и сказать: "Папа! Прости!" Но сын не пришел, брат не позвонил, коллеги предали, и Голубков умирал в одиночестве - с не-дописанной рукописью на столе, с недоеденным борщом в кастрюле, с недообглоданной курицей в холодильнике.
Унизительные подробности быта лишь подчеркивали величие неосуществленного замысла. Почему пенсия не позволяет нанять прислугу? Элементарная, естественная вещь - кухарка в доме; нет, никогда не знал Голубков такого комфорта. Один, всегда один. Казалось бы, люди должны вернуть тебе то, что ты дал им когда-то, так нет же - не дозовешься до их совести! Голубков вспоминал ботинки, которые покупал сыну в детстве - в ущерб покупке ботинок собственных. "Сам в старых похожу, - говорил Голубков в рассказе, - сам похожу в старых ботинках, пусть дождь, пусть протекают! Не важно, я готов носить старье, но пусть мой маленький сын имеет обувь". Понятно, что речь шла не только о ботинках. Мера ответственности перед миром, самоотречение во имя ближнего - вот что выражали ботинки в данном случае.
Ах, если бы только ботинки! Сколько таких мелочей, которые, в сущности, далеко не мелочи. Например, доклад о варварстве и цивилизации - доклад, отмеченный премиями, - отчего бы его не издать отдельной брошюрой? Отчего бы не выпустить собрание сочинений? Люди менее значимые, нежели Голубков, имели в его возрасте собрание своих сочинений - а что сделали с его трудами? Ответ очевиден: не пробил час для просвещенной империи в России, и глашатаи империи сегодня никому не нужны. В сущности, и Петр Первый остался непонятым собственным народом. Нам понятнее разбойник с ножом, чем образованный император с конституцией. Юрист-правовед, вот кто необходим державе в роли лидера. Законы, вот чего не хватает варварскому народу; говорено не раз - а поди, докажи мужику, что подлинная свобода - это разумное подчинение просвещенному начальству!
Написанное делало реальность еще более осязаемой - так поставленный диагноз делает больного еще более больным. В истории часто бывает: произойдет важное событие, ну, скажем, случится война - и сначала люди не понимают, почему они вдруг стали бегать, ползать и стрелять. Проходит время, появляются мемуары генералов- и люди видят вещи как бы заново. Ах, вот что, оказывается, с нами было! Вот с какими целями нас убивали! А мы-то, простаки, не догадались!
Кузин вспоминал, сопоставлял, оценивал события. Прошла перестройка, многие дорвались до чинов. Не всем повезло в одинаковой степени: сказывалось наследие московского царства - по-прежнему коррупция, снова местничество. Особенно остро Кузин переживал слова, которые говорит его герой в тот момент, когда узнает, что премию дали не ему, а недостойному коллеге.
"Голубков отвернулся к стене и прошептал: а на похороны он придет, на похороны мои придет?" Кузин чувствовал, что фраза удалась, он разволновался. Прошел к буфету, достал бутылку виски, подарок некоего генерала Сойки - генерал пристраивал дочку в университет и вот заехал, презентовал бутылку. Это, в сущности, мелочь, другие берут конверты с деньгами, пойми, Ирина!
- Что это за генерал такой? - спросила в тот день Ирина. - Может, он из органов?
- Какая чепуха! Он из авиации, до сих пор ездит на сборы эскадрильи в Сибирь.