Характерно, что простой информации о встрече в верхах, о визите госсекретаря Америки, о выступлении премьера в Давосе, о полете министра в Пекин - хватало Вите на день, и он не раз и не два возвращался к данной теме.
- В Пекин он поехал! Скажите, пожалуйста! А у народа ты спросил? Туда один билет, может, тысячу рублей стоит! Ты лучше ребятишкам молока купи! Поехал, вишь ты! В Пекин! А в Рязань не хочешь? В колхоз "Красный луч"? В Пекин он полетел! - и так далее.
Вова-гинеколог вразумлял Витю как мог, призывал на подмогу Татарникова, чтобы втолковать Вите, как устроена демократическая власть, почему у министров столько привилегий, зачем нужны выборы. Говорил в основном Вова, иногда прибегая к авторитету историка.
- Вот ты скажи, Сергей, свободные у нас выборы или нет? - горячился Вова. - Скажи этому рязанскому гражданину!
- Так я и сам не знаю, Вова, - мягко говорил Татарников, - свободные выборы, значит?
- А что, не видно? Не заметно, что свободные? - Вова багровел и энергично шевелил пальцами ног. - Раньше ты, Витя, права голоса даже не имел, понял? А теперь сам хозяин своей судьбы! Кого захочешь, того и выберешь в правительство!
Но Витя был к доводам глух. Он бранными словами аттестовал министерства и ведомства, а некоторых политических деятелей именовал "мандавошками". Унизительный этот термин применительно к лучшим людям отчизны шокировал Вову. Солидный значительный мужчина в дорогом костюме, весьма богатый, вершащий судьбы страны, нисколько не походил (так, во всяком случае, считал Вова) на лобковую вошь.
- Что?! - кричал Вова. - Председатель Центробанка Кучкин? Министр труда Загибулин?
- Мандавошка, - непреклонно говорил Витя.
Вова-гинеколог пробовал найти аргументы, он обращался к таким незыблемым авторитетам, как председатель Международного валютного фонда, спикер парламента, лидер консервативной партии, - но для Вити авторитетов не существовало вообще.
Витя был несведущ в политике, он даже отказывался признавать тот простой факт, что в российской власти понятия "президент" и "премьер-министр" уже давно взаимозаменяемы и не выражают реальности управления. Витя придерживался буквальных представлений о том, что верховная власть дана от Бога, а министерские посты достаются людям алчным.
- У тебя монархическое сознание, Витя, - говорил ему Татарников.
- Ты меня, Сергей Ильич, не путай. Президент, он и есть президент. А остальные крадут.
- Не крадут! - кричал с досадой Вова-гинеколог. - Не крадут, а рационально используют бюджет! Министр Толкачев все объяснил!
- Мандавошка, - отвечал Витя.
Старик в дебатах участия не принимал, лежал неподвижно и лишь один раз обратился к Татарникову.
- Воевал? - спросил старик, и Татарников понял, что выглядит он не особенно свежим. Родился он через пять лет после войны.
- Не пришлось, - ответил он.
- В Ташкенте, значит, отсиделся? - и старик засмеялся редкозубым ртом. - На юг подался, к солнышку?
- В Москве был, - сказал Татарников правду.
- Я Берлин брал, - сказал старик и больше не произнес ни слова.
- Берлин брал? - оживился рязанский житель Витя. - Что ж ты его, дед, обратно не положил?
Взял, так положи обратно! А то пропал наш Берлин! Ищем, найти не можем!
И Витя изложил свое виденье вопроса объединения Германий и падения Берлинской стены.
- Такие вот лопухи, как ты, дед, корячились, на Рейхстаг лазили, давили фашистов, а потом пришел один лысый деятель - и все пошло коту под хвост. Где он, Берлин, который ты брал? Куда дел?
Особенное негодование вызывал у Вити термин "общеевропейский дом", внедренный Михаилом Горбачевым. Витя отзывался о данном проекте скептически и даже позволял себе резкие замечания в адрес бывшего президента бывшего Советского Союза.
- Ага, общий дом! - говорил он. - Кому это он общий! Пустят меня, рязанского дурака, в этот дом, жди!
- Ничего ты не понимаешь, Витя, - сказал гинеколог Вова, отрываясь от журнала GQ, где он читал высказывания колумниста Киселева о демократии и репортаж с выставки нижнего белья, - а если не понимаешь ничего про Европу, так и рот не открывай!
- Во-во, - сказал Витя. - Чуть что - рот не открывай. А я, может, у себя дома. В своем общеевропейском бараке. Придешь в общий дом, а тебе покажут, где твое место.
- Что тебе не нравится? - спрашивал Вова, и полоски на носках ходили волнами, пока он шевелил пальцами.
- А то, что Берлин профукали! Вот что!
- У меня сестра в Берлине живет, - заметил Вова, - и хорошо живет! По демократическим стандартам живет!
- По каким таким стандартам? - кипятился Витя. - Ты мне скажи про ваши стандарты!
- А такие стандарты, что вышел на улицу - а там тебе и сосиски, и клубника, и мясо свежее, и все копейки стоит!
- Карман шире держи, Вовчик. Вон, в газетах что пишут. Накрылись твои сосиски!
И верно, сведения, коими Вова-гинеколог делился с соседями, были неутешительными. По всему выходило, что сосиски в опасности.
4
Татарников выложил на тумбочку все свое добро - больничный набор напоминает солдатский: жестяная кружка, алюминиевая ложка, пачка сигарет. Сигареты вызвали нарекание врача.
- Это что такое?
- "Честерфилд", - сказал Татарников, - раньше "Яву" курил, но вот поддался соблазну.
- Немедленно уберите, - сказал доктор Колбасов. - Вы в больнице!
- Именно поэтому. Последнее желание.
- Интеллигентный человек, должны знать. Вся Европа давно не курит.
Татарников развеселился.
- Отрадно, что заветы Гитлера выполняются. Медленно, непросто, но планы фюрера проводим в жизнь.
- Прекратите паясничать, - резко сказал Колбасов, у которого были свои счеты с германским фашизмом. Доктора Колбасова многие больные звали гестаповцем - за напор, за рыжий цвет и за фамилию, намекающую на немецкие пристрастия. - С вами здесь жестоко обращаются? Напомнило лагерь?
- Что вы! Но Гитлер не одни только лагеря строил. Он еще и больницы возводил. Дворцы культуры.
- Считаете Гитлера хорошим?
- Даже плохие люди иногда правы, - примирительно сказал Татарников. - Если Гитлер считал, что дважды два четыре, надо ли опровергать его?
Колбасов ничего не ответил, но таблица умножения потеряла в его глазах статус истины. Говорят иные: "ясно, как дважды два" - и напрасно говорят.
- А Гитлер наверняка так именно и считал, - гнул свое Татарников. - Так примем мы сторону фюрера в этом вопросе или нет?
- Вы демагог! - сказал доктор. - Вы сюда пришли лечиться, верно? Вот я и буду вас лечить. А дебаты о фашизме оставим.
- Помилуйте, я осуждаю Адольфа за Холокост! Но похвалим его как автора кампании против курения.
- Гитлер запрещал курить?
- А как иначе? В Гестапо должна быть здоровая атмосфера. Конечно, евреев и коммунистов преследовали. Но попробовали бы вы, доктор, закурить на Альбрехтшрассе!
Колбасов повернулся к Татарникову спиной и пошел прочь; умеют врачи резко развернуться на каблуках, хлопнуть в воздухе полами халата. Больной должен понять, что внимание врача - драгоценность, многие днями ждут, чтоб их заметили, так и помирают, не дождавшись. Если не одергивать больного, то растратишь все силы на такого вот остряка.
Татарников посмотрел вслед Колбасову и подумал: этот человек в лаковых ботинках зарежет меня. Меня привезут к нему в комнату, он возьмет нож и зарежет. Как странно знать заранее, кто именно тебя убьет.
А утренний обход продолжался, и врачи летели белыми птицами по вонючему коридору, и хлопали их белые крылья в душном воздухе урологического отделения.
5
Разумеется, знать, что доподлинно сказал министр финансов, тем более что он подумал, люди не могли. Народу показывали министра в телевизоре - и крайне недолго. Министр сказал примерно так: что будет, то и будет, и нечего гадать. Он привел некоторые цифры: валовой продукт снизился на столько-то, безработица выросла на столько-то, отток капитала из страны составил столько-то. Но цифры меняются каждый день, и министр сказал, что верить цифрам наивно. Скоро станет хуже, это ясно: прошла первая волна кризиса, а скоро накроет второй.
Президент строго отчитал своего министра. На кой ляд сдались такие министры финансов, которые провидят катастрофы? Министр финансов должен порхать как бабочка, жалить как пчела и тащить запасы как муравей! А сеять панику министр не должен. Так и боцман на тонущем корабле не имеет права нервировать пассажиров. Мало ли, что тонем, - а ты все равно сходи к пассажирам на палубу и спляши качучу.
Со своей стороны президент высказал более здравые прогнозы: кризисная ситуация, заявил он, может развиваться по трем сценариям, ее график может напоминать букву V, W или L. Вниз и вверх, или - вниз-вверх-вниз-вверх, или резко вниз - и там, внизу, мы и останемся. Граждане завороженно смотрели на буквы латинского алфавита - теперь, после анализа ситуации, им многое стало ясно.
Сенатор Губкин позвонил министру финансов и сказал:
- Напрасно связываешься.
- Знаешь, некая ответственность у меня все же есть.
- Тогда не связывайся. Если тебя снимут, придурка поставят, от бюджета вообще ничего не останется.
- Это правда.
- Чекисты есть чекисты, - сказал Губкин, - не надо с чекистами ссориться.
- Губернаторов раньше выбирали, а теперь назначают.
- Слава богу, что назначают. Хотя бы на людей отдаленно похожи. Прежде выбирали таких бандитов, что дело сделать невозможно. Если нашему народу разрешить выбирать - он такое выберет!
- Но президента выбираем, - усмехнулся министр.
- Положено, чтобы демократия была. Руками есть удобнее, чем вилкой - но ведь берем нож и вилку, принято так. Соблюдаем этикет.
- Кому это нужно? Мне, что ли? Тебе?
- Людям нужно.
Действительно, многим людям демократический этикет был необходим. Знаменитая российская тяга к твердой руке прекрасно уживалась с желанием обрести свободу - и противоречия в этом не видел почти никто. Ведь совсем необязательно, чтобы твердая рука секла или сдирала шкуру, - твердая рука может, например, покровительственно трепать по щеке. Вот и сосед Татарникова, Вова-гинеколог, каждый день спорил с несговорчивым Витей о том, что демократия и империя в принципе совместимы.
- Какая демократия? - говорил грубый рязанский житель. - Командуют богатые мандавошки.
- А ты не опускай рук! - кричал ему гинеколог и тряс шлангом катетера. - Используй свой шанс!
- Сам используй! - говорил ему Витя язвительно. - У тебя своя склянка с мочой, у меня - своя. И больше ни хрена нету. Вот ты свой шанс и используй как хочешь. Хочешь - писай в эту банку, хочешь - какай.
- Не понимаешь ты ничего! Средний класс в стране образовался! Средний класс - это гарант демократии, - Вова-гинеколог поправил трубку катетера, чтоб моча стекала равномерно. Подача мочи в банку напомнила Вове процесс заправки машины бензином, и он сказал: - Вот, скажем, ты владелец бензоколонки, имеешь бизнес…
- Нет у меня бензоколонки!
- Нет бензоколонки, так, значит, построй ремонтную мастерскую.
- Ага, построй! - и Витя выворачивал пустые карманы халата.
- Ну, квартиру приватизируй и сдавай!
- Банку с моими ссаками могу тебе сдавать. Нет у меня квартиры.
- Ты, Витя, приватизируй свои анализы, - говорил Татарников, - выпустишь акции, исходя из определенного содержания лейкоцитов и эритроцитов, а потом будешь следить за показателями. Однажды эритроциты взлетят - и тогда…
- Серьезная тема, не до смеха! Вот такие люмпены, как ты, - в раздражении говорил Вова-гинеколог, - вместо того чтобы работать и становиться средним классом, устроили революцию! Отбросили Россию на сто лет назад!
- А сейчас она где?
- На сто лет впереди!
- Хорошо тебе стало впереди? Что ты там такое интересное увидал, Вовчик?
Вова-гинеколог нервно объяснял, что такое финансовый капитализм и почему даже бездельник Витя может стать совладельцем огромного концерна, сделаться партнером "Чейз Манхэттен Банк" или "Газпрома". Приобретаешь акцию, она растет в цене, ты берешь кредит у банка под стоимость своей акции, покупаешь в кредит бензоколонку, аккуратно платишь процент, прибыль растет, что тут неясно? Экскурсы в экономику не помогали - грубый Витя не верил ни Вове, ни журналу GQ, ни экономистам чикагской школы.
Гинеколог приходил в бешенство:
- Экономика символического обмена - понимаешь ты, рязанский болван, что это такое?
- Сам ты болван! Подотрись своими акциями!
- В самом деле, Вова, - говорил Татарников примирительно, - с акциями вышла незадача. Я считаю, надо держаться эритроцитов. Что касается меня, показатели идут вверх. Не знаю, как там Доу Джонс, а мой график стабилен.
- Во-во, еще Доу Джонса вспомни, мандавошку эту. Сталина надо, вот я тебе что скажу. А без Доу Джонса обойдемся.
- Витя, - успокаивал Сергей Ильич, - не торопи события.
- Ты историк, Сергей Ильич, - кричал Вова-гинеколог, - ты объясни ему! Ты с такими людьми знаком! Ты такие книги читал!
Вова-гинеколог проникся доверием к Сергею Ильичу после того, как увидел, что главный редактор демократической газеты, Александр Бланк, пришел проведать умирающего.
- Вот к нему сам Бланк ходит! - орал гинеколог. - Ты бы хоть с умными людьми поговорил, валенок рязанский, если сам не понимаешь! Тебе демократию строят, а ты сидишь, в носу ковыряешь! Объясни ему, Сергей Ильич!
Историк Сергей Ильич Татарников объяснял себе все довольно просто - но делиться мыслями не хотел.
К тому моменту, как страна пришла в негодность, граждане уверились в вечном царстве демократии - столь же пылко, как были они уверены в вечном торжестве СССР. Когда сенатор Губкин спросил у своего приятеля, министра финансов, на какой срок, по его мнению, пришла правящая группа к власти - министр не замедлил с ответом: "На триста лет - как Романовы". Даже скептический Саша Бланк рассуждал про долгое правление императора Августа - и вообще, поминать Августа стало принято. Говорили о том, что был некогда в Древнем Риме такой император, который принял под свою сильную руку истомленное раздорами государство. Тридцать семь лет обладал трибунской властью и двадцать один год был императором, несчетное количество раз избирался консулом, брал верховную власть - и устранялся от нее, а потом снова брал, ибо кому и властвовать, как не ему. Август именовал себя отнюдь не "император", но "принцепс", то есть первый среди равных, принцепс - это своего рода премьер. При Августе и демократия цвела, и экономика колосилась, и колонии благоденствовали, и усобицы он замирил. Был такой император - мудрый, что твой полковник госбезопасности.
Обыкновенно Сергей Ильич говорил Бланку: "Тебя не удивляет сочетание: император - и демократ?" Бланк отвечал: "Особенность нынешней империи в том, что ее сила в среднем классе, а средний класс - это и есть демократия". - "Значит, если уберут средний класс, то империя изменится?" - "Средний класс веками создавался! В один день не уберут". - "Помилуй, тот средний класс похож на этот, как древние египтяне на современных. Вот скажи, что наш средний класс производит?" - "Как что? Средний класс - совладелец валового продукта!"
Современный средний класс создали путем символического обмена, вывели обывателя методом банковского кредита, как гомункулуса в пробирке. А вот сколько лет гомункулус проживет - не сообщили, решили не говорить. Те граждане, которые называли себя средним классом, неожиданно обнаружили, что, помимо их символической жизни, существует еще и реальная жизнь - оказывается, никто ее не отменял. Наличие акций, несомненно, уравнивало обывателей с банкирами и президентами - но кроме акций у президентов были еще дворцы и яхты - и, когда акции обесценились, эти дворцы никуда не делись. А у представителей среднего класса дворцов не было; акции у них по-прежнему оставались, а больше ничего и не было.
То, что произошло, следует определить как коллективизацию, думал Сергей Ильич. Это вторая коллективизация в новейшей истории. Произведена новая коллективизация уже не беднотой совокупно с комиссарами, но финансовым капитализмом. То есть это коллективизация не снизу, но сверху, не ради коммунистической утопии, но ради конкретной империи. Жертвой и в том и в другом случае оказался средний класс, и всякий раз во имя государственного строительства. С акциями смешно получилось, думал Сергей Ильич. В Риме изменения начались как раз после битвы при Акции - далее следует императорская история, власть преторианцев, и так далее.
Интересно то, что первая коллективизация последовала за кризисом 1929 года и сегодняшняя коллективизация также неминуемо следует за кризисом. Нет, интересно даже не это. Интересно то, зачем приходит коллективизация. Интересны тридцатые годы.
- Скажи, Вова, - спросил Сергей Ильич, - враги финансового капитализма - они ведь враги демократии?
- Наконец, хоть один разумный человек нашелся. Слушай, рязанская дубина!
- А враги демократии - они ведь враги народа?
- Само собой. Демократия - это же власть народа.
- И что мы будем делать с врагами народа?
- Наказывать, что же еще?
- Вот видишь, Витя, - сказал Сергей Ильич, - и спорить вам, оказывается, с Вовой не о чем. Прищучат твоих обидчиков.
- Ох, боюсь, не доживу.
Вова-гинеколог прекращал спор, уходил, поджав губы, к себе в палату, уносил стопку журналов и газет. Там, в своей палате, он продолжал анализировать исторический процесс, брал красный карандаш, отчеркивал абзацы в передовых статьях - и всякий день делился новой версией происходящего. Он понимал, что все идет правильно, но нечто такое присутствовало, что не давало покоя.
- Ну что ты, Вова, нервничаешь? - успокаивал его Татарников, - Прогресс - дело болезненное. Сталин говорил: "лес рубят - щепки летят". Вопрос в том, с какой точки зрения смотреть на вещи - с точки зрения начальника лесной промышленности или с точки зрения щепок.
Татарников лежал на спине - пошевелиться не мог, в поле его зрения был только потолок. Хорошая у меня точка зрения, думал он, объективная.
Стабильная точка зрения, и поменять ее невозможно. Причина сегодняшней обиды в том, что обывателю хотелось глядеть на рубку леса глазами лесопромышленников, ему даже предложили купить немного акций лесного хозяйства, ему вдолбили в голову, что он практически соучастник рубки леса. История среднего класса - это история простофили, попавшего на большое производство. Вокруг кипит работа, валят деревья, и вдруг обыватель осознал, что он не промышленник, даже не лесоруб, он всего лишь расходный материал. Это его собираются использовать на растопку, вот незадача. А лес как рубили, так и рубят по-прежнему - и щепки летят во все стороны.
И меня вот срубили, думал Татарников, хотя я еще держусь, еще не вовсе труха. Но топор вошел глубоко.