Как видите, возможно, если даже такой, как Петя, окажется в нужном месте в нужное время. В тот вечер небо над нашими героями представляло собою не просто роскошный звездный пейзаж, оно чертило фатальную линию судьбы для каждого из них, оно было открытой книгой только для астролога, а для них – зашифрованной криптограммой их жизней, встреч и связанных с ними внезапных открытий. Все совпало в тот вечер: руки, звезды, губы, имена, море, но главное – предпраздничная готовность к неожиданности, приключению, интриге, к тому, что – вот-вот – и что-то в жизни произойдет, случится…
Каждому – свое, поэтому если бы наши герои обратились к хорошему астрологу, то он составил бы им гороскоп, согласно которому Вете суждена была неожиданная, знаменательная и радостная встреча с поэтом, а значит, и поэтичная сердечная история; Сашу ждал – не первый и не последний, но, может быть, самый значимый и драматичный эпизод в любовной части его биографии; Пете предстояло пережить первую в его жизни сердечную муку, а Анжелике – не предстояло ничего, так как в ее гороскопе ничто бы не указывало на то, что ее вояж в город Севастополь станет для нее чем-то важным. Ничего не случится с Анжеликой в этом городе, даже девственность останется при ней, она потеряет ее в свой срок, как и положено "порядочной" девушке из хорошей семьи, когда выйдет замуж сразу после школы за нормального руководителя нормального малого предприятия и будет жить с ним долго и спокойно, лишь изредка пошаливая и погуливая в разумных пределах; не давая ни одному увлечению развиться до размеров опасных, угрожающих семейному благополучию. И Анжелика всю жизнь будет уверена, что никогда не изменяла своему мужу. Погуливать – да, было! Но изменять – боже упаси! "Изменить, – думала Анжелика, – это значит влюбиться в кого-то", – а вот этого она себе никогда не позволяла. А плановое совокупление пару раз в неделю с новым знакомым, в строго отведенные часы, днем, в его квартире, с обязательным соблюдением правил безопасного секса – разве это измена? Так, баловство, не более того. Если бы сегодня, в эту звездную шальную ночь случайный звездочет предсказал бы Анжелике такое скучное, планомерное будущее, – она бы расхохоталась ему в лицо. Эта ночь, это магическое полнолуние – сводило с ума и заставляло быть безрассудной. Анжелика и собиралась совершать безрассудства, но звезды ей предсказывали другое, и карты Таро ложились иначе, чем ей бы хотелось. Пока она должна только быть первой, кто посетит Петину каюту и постарается удовлетворить его сладострастные мужские капризы. Но даже этого не произойдет, и она еще об этом не знает, сидит за столом, все больше пьет шампанское, чтобы заглушить тоску по Буфетову, который куда-то отошел, и пытается помириться с Наташами, обиженными на то, что у них почти отбили их идолов в то время, как они их выстрадали и заслужили.
Наташам – хуже всех. На этом параде женской грации и вызывающей сексуальности – они даже не практикантки. Они здесь – ученицы мойщиц посуды в начальной школе обольщения младших официантов при шашлычной "Парус", располагающейся неподалеку от набережной. Они проникли на корабль чудом; их подобрали, как бездомных собачек, жавшихся к трапу и ждущих всего лишь автографа. К тому времени они на большее уже и не рассчитывали. Они уже отчаялись ждать, замерзли, а тут вышел (видимо кого-то встретить) Володя Буфетов, посмотрел с трапа вокруг, потом на часы, потом, наверное, решил не ждать и уже повернулся, собираясь уходить, как вдруг его остановил крик подстреленной чайки, одной из Наташ.
– А-а-а! – вскрикнула девочка, – это он!
И только тут Буфетов обратил внимание на двух девочек, дрожавших от холода, волнения и беспредельного счастья видеть его – воочию, а не на экране.
– Это… вы? – потрясенно спросила одна из них.
– Я, – подтвердил Буфетов, купаясь в лучах собственной славы.
– Живой… – на грани обморока произнесла другая.
– А что, я должен был умереть? – ввязался Володя в разговор, чего делать не следовало. Все ведь знают, что если уличную собачку погладить или даже просто посмотреть на нее чуть дольше, а не скользнуть взглядом, как всякий случайный прохожий, то собачка сочтет это за знак внимания и будет долго идти за вами в надежде, что ей что-нибудь дадут поесть или даже возьмут домой. Так и здесь: Володя задержался с ними на несколько секунд дольше положенного, и теперь резко отвалить – было все равно, что плюнуть в ладонь, протянутую для подаяния.
– Ну ладно, где у вас расписаться-то? – охваченный приступом великодушия Буфетов полагал, что сейчас автографом ограничится и спокойно уйдет, но не тут-то было.
Обратившись к пословицам, мы поймем, что так всегда и получается. "Коготок увяз – всей птичке пропасть" или еще масштабнее: "Ни одно добро не остается безнаказанным". Поэтому он тут же услышал, что девочки всю сознательную жизнь мечтали с ним встретиться и получить от него автограф, что он – кумир, тыр-пыр, тыр-пыр, но хотелось бы все-таки получить автографы и остальных членов группы, но как это сделать, они не знают, и что такой счастливый случай представляется раз в жизни, и что больше никогда, никогда… и как же им теперь быть, и стали уже всхлипывать, вытирая беспризорные носы слабыми ручонками. И что оставалось Буфетову, как не сжалиться. Он провел девчушек на лайнер и осчастливил их еще больше, познакомив в баре с остальными и с самим Гарри Абаевым. И все им расписались и, что уж совсем превосходило их самые смелые надежды, пригласили посидеть с ними в баре, а затем повели и на танцевальную палубу. Пригрели собачек, что называется, и тут же о них забыли, едва только появились новые девушки и новые знакомства.
Ну, а Вета – королева стола, палубы, – да, чего мелочиться – всего лайнера, – рассказала между тем Саше о знакомстве с Наташами и все о той же девичьей мечте, влекущей девочек к освоению корабельного пространства, мечте – отдаться героям. Сама же она была вне конкурса, она здесь и так, без борьбы была уже негласно титулована званием "Мисс Теплоход". Остальные пусть там внизу копошатся у трона, толкаясь и выцарапывая себе 2-е и 3-е места и право называться "вице-мисс", а она будет поглядывать на них сверху с монаршей снисходительностью. И с монаршей же милостью – утешать покинутых девочек, призвав себе в помощники еще и Сашу. Саша утешал Наташ всеми возможными способами, говорил, что они красавицы, только еще маленькие и через годик-второй у них отбоя от поклонников не будет, и что Сeмкин с Буфетовым – просто избалованные дураки, недостойные такого обожания. Девочки кивали головами, но все равно роняли слезы в свои бокалы.
А Сeмкин тем временем напивался с пугающей скоростью, и чем пьянее он становился, тем церемоннее. Он старался говорить витиевато и красиво и был светским до безобразия. Находясь внутри черной майки, только что заляпанной мороженым, он странным образом ощущал себя во фраке, на званом ужине у короля Испании, с которым он постоянно играет в гольф на одном поле и всегда обыгрывает. Ну, а в действительности был похож на лакея Яшку из Чеховского "Вишневого сада", который вкусил парижской жизни и теперь вернулся ненадолго на русскую помойку. В очередной раз, с усилием встав, он попытался еще раз пригласить Вету танцевать.
– Графиня, – сказал он (у него получилось сокращенно – "графин", после чего он разозлился, набычился и слово с разбегу все же преодолел), – Гра-фи-ня! – Сeмкин победно зарегистрировал взятую высоту, немного передохнул и пошел на штурм следующей. – Окажите мне честь… – тут он движением головы попытался белую, крашеную прядь волос откинуть назад, потерял равновесие и чуть не упал, но гордо выпрямился и откинул непокорную прядь уже рукой, так было надежнее.
– Имею честь, – продолжал он, будто вызывая Вету на дуэль, – пригласить вас на кур… – тут он споткнулся, соображая, что произнес, а Гарри, брезгливо посмотрев на него, сказал:
– На каких кур, Леша? Совсем охренел? На окорочка приглашаешь или на танец?… Сядь лучше и кончай пить, тебе уже хватит.
– Нет, я могу, – упрямился Сeмкин. – Я могу и хочу пригласить ее, – он ткнул пальцем в Виолетту, – на тур! Вот на что! На "тур де франс" в Париж или на тур вальса сейчас.
– Где ты слышишь вальс, парень? – уже строже спросил Гарри. – Сейчас что играют, послушай?
Действительно, звучал сейчас вовсе не вальс. Совсем не вальс, а песенка с устрашающим припевом: "Милая киска, пришли свои глазки".
– Все равно хочу, – Сeмкин капризно нахмурил брови над своими знаменитыми глазками цвета застиранной джинсы, такими – блекло-голубенькими. – Хочу и все! Вы же не откаже…сесь, – игриво поклонился он в сторону Веты и… – вот этого делать не следовало, потому что тут Сeмкин, уже непоправимо потеряв равновесие, рухнул на стол и тем самым прекратил свое присутствие на светском приеме у испанского короля.
– Все! – сказал Гарри, – повеселился.
Он посмотрел куда-то в сторону и щелкнул пальцами. Тут же с той стороны появились невидимые доселе двое крепких бритоголовых ребят, надо полагать – телохранителей.
– Уведите его, – приказал Гарри, – в каюту. И спать!…
– Запереть? – спросил один из ребят.
– Нет, запирать не надо. Он теперь не встанет до утра, давайте.
Ребята, видимо, не в первый раз проделывали эту процедуру, поэтому привычным автоматическим жестом подхватив Сeмкина под руки, повлекли его к выходу.
– Не обращайте внимания, – равнодушно процедил Гарри, – продолжаем фестиваль. "Show must go on", – процитировал он всемирно известную песню Фреди Мэркьюри.
Шоу продолжалось, но приближалось, тем не менее, к своей финальной фазе. Петя уже, видимо, совсем утомился от женского внимания, он уже несколько раз уходил с палубы с разными девушками, что он там с ними делал – было непонятно, потому что скоро возвращался. Может, берег все-таки силы для интимного свидания с коварной Анжеликой, свидания, которое станет одновременно и местью. Поскольку Анжелику с Буфетовым Гарри, во всяком случае на сегодня, – практически разлучил, и Буфетов куда-то отошел в поисках лучшей судьбы, то она сидела одна, досадливо глядя на Петины выкрутасы и изредка вступая в кватролог Саши и Веты с огорченными Наташами.
Саша сколько ни пытался развеселить девочек, которым кроме полученных автографов уже ничего не светило, – успеха не достиг и пошел по малой нужде – не столько потому, что хотелось, сколько потому, что уже все надоело и надо было немного проветриться. В коридоре, недалеко от туалета, он увидел лежавшего на полу "певца своей печали" Сeмкина, который все-таки вышел из своей каюты, наверное – сразу по нескольким нуждам. Сeмкин лежал в двух своих лужах: мочи – с одной стороны тела и блевотины – с другой. Истерзанный количеством "Мартини" с водкой, организм Сeмкина изверг из себя все лишнее, не дожидаясь, пока хозяин организма дойдет до туалета. Сeмкину не хватило буквально пяти метров до гальюна, когда организм решил послать все к свиньям и взорваться прямо здесь в коридоре.
Саша решил было сразу вернуться к Гарри и сообщить о постигшей Сeмкина неприятности, но потом подумал, что вначале все-таки следует показать нетленный образ кумира той самой Наташе, которая по нему убивалась. Показать в качестве решающего аргумента в пользу своей правоты, когда он уговаривал ее не переживать по такому ничтожному поводу, что, мол, интима с Сeмкиным сегодня не будет. Саша быстро вернулся на палубу и, не доходя нескольких метров до стола, энергичным жестом подозвал Наташу, которая очень кстати посмотрела в этот момент в его сторону. Наташа безмолвно показала на себя обеими руками, словно спрашивая – "Я?". "Да-да!! – закивал Саша, и опять и рукой, и головой позвал: – Иди сюда! И побыстрее!" И тут же прижал к губам палец, мол, – не говори никому ничего, спокойно встань и выйди из-за стола! Наташа подошла.
– Что? – испуганно спросила она. – Случилось что-то?
– Ничего, сейчас увидишь, пойдем. Я хочу тебе кое-что показать.
Они осторожно приблизились к месту лежки центральной персоны Наташиных снов. Сeмкин лежал все так же, никто не успел прибрать ни его, ни за ним. Изменилось только выражение лица. Сейчас Сeмкин улыбался во сне, и изо рта у него стекала слюна, намереваясь вот-вот соединиться со второй лужей, которая была у головы. Они постояли.
– Смотри, смотри, – поучительно изрек Саша. – Ну что? Нравится? Вот с этим ты хотела?! Ты вот так хотела лишиться невинности, да?! Гляди, гляди-и!! – все тыкал Саша ее носом в этот распластанный кошмар, потом посмотрел на нее, увидел результат и с педагогической гордостью подумал, что хоть одну заблудшую девичью душу он спас.
Наташа стояла, прижав руки к губам, из ее глаз текли слезы, и она неотрывно глядела на тело Сeмкина, лежащее у ее ног. Потом медленно повернула к Саше мокрое от слез, счастливое лицо, молитвенно сложила руки на груди и с неколебимым восторгом прошептала вдруг совершенно неожиданное:
– Господи! Какой же он все-таки красивый!
– Фу-у,…твою мать! – только и смог выдохнуть наш обломанный "Песталоцци", безнадежно махнул рукой и, оставив Наташу в немом упоении наслаждаться даже таким видом любимого существа, пошел сказать Гарри, что его телохранителям предстоит сейчас грязная работа: все убирать и защищать не только самого Сeмкина, но и его репутацию, для чего их, собственно, не нанимали.
Поручение было воспринято ребятами тяжело, без радости, но, Гарри тут же подкрепил его купюрой в 100 долларов, отчего оно перестало казаться таким уж противным. К тому же можно было сунуть кому-нибудь из обслуги рублей 500, чтобы они там все вытерли, а оттащить Сeмкина обратно в каюту, раздеть и бросить в постель – это дело плевое.
– Посторонись, – сказали хранители тела Сeмкина Наташе, так и продолжавшей стоять в столбняке у этого тела и глядеть на него с неоправданным обожанием.
Морщась от смешанного запаха не совместимых друг с другом ингредиентов, то есть – любимого одеколона артиста "Хьюго Босс" и того, что он из себя изверг, ребята поволокли его в каюту. Назвать их в этих обстоятельствах словом "ребята" – мало и недостойно. Они были сейчас санитарами имиджа, охранниками образа веселого и нежного паренька, сантехниками засранного дворца девичьих грез, дворниками глухих переулков нашего праздничного шоу-бизнеса – никак не менее!
Наташа проводила их до каюты, и так, чтобы санитары не заметили, сквозь полуоткрытую дверь стала наблюдать, как они сбросили его на койку, небрежно и грубо, будто какой-нибудь мешок, а затем, сопя и тихо матерясь, начали его раздевать. Не без вожделения наблюдала девочка за этим процессом, хотя эротики в нем было, честно сказать, столько же, сколько в полостной операции кишечника. Джинсы в облипку, да к тому же еще и мокрые, никак не снимались. Один из ребят, расстегнув пояс, остервенело сдергивал эти джинсы с бедер артиста, но было видно, что профессиональных навыков работников вытрезвителя у него нет. У него не получалось, и он зверел все больше. Наконец он поставил тело Сeмкина на голову в азарте погони за решением проблемы, которая казалась поначалу элементарной, и даже не заметил, как поставил, продолжая воевать с непокорными штанами. Этого делать не следовало, потому что Сeмкин тут же блеванул еще раз. Второй все это время просто стоял, хамски ухмыляясь и не помогая товарищу. Товарищ, потерпевший поражение в неравной схватке с телом Сeмкина и его штанами, обрушил остатки своей ярости на коллегу: "Хуля ты стоишь, ржешь?! Чупа-чупс ты обсосанный! Мог бы и помочь!" Коллега действительно сосал в это время упомянутый леденец. Но он не обиделся, а только сказал, продолжая ухмыляться: "Да брось ты его так, козла вонючего. Чего ты возишься с этими несчастными штанами? Тебе такого задания не было, ну и успокойся".
Наташе хотелось вскричать: "Да как вы смеете! Ведь это же Сeмкин!" Но она вовремя сообразила, что, во-первых, ей обнаруживать свое присутствие сейчас никак нельзя, а, во-вторых, они все-таки наверное смеют, и камердинерами певца они выступают не в первый раз. Поэтому Наташа промолчала и попыталась даже спрятаться подальше в боковой коридорчик. Ждать оставалось недолго, терпение телохранителей было истощено, и уже минуты через две они плюнули и ушли, продолжая тихо переругиваться и позабыв даже притворить дверь в заблеванную каюту обожаемого артиста.
Наташа выждала еще несколько секунд, потом осторожно выглянула из своего коридорчика. Магистральный коридор корабля был пуст. Никого. Ни одной живой души. Путь был свободен, и ничто, казалось бы, уже не мешало вплотную приблизиться к милому сердцу предмету. Наташа на цыпочках преодолела несколько метров, отделяющих ее от мечты, боком протиснулась в полуоткрытую дверь и плотно прикрыла ее за собой. Все! Они были наедине! Она и он, ее герой, ее любимый певец, ее божество!! Не имело никакого значения, в каком виде он тут лежал, какой запах тут стоял, – все это мелочи, главное – он здесь, миленький, родненький, славненький, такой знаменитенький, золотце, зайка такая… такой… И она, вот, рядом, руку можно протянуть и коснуться – лица, груди его обнаженной и даже… А что, если посмотреть… У Наташи вспыхнули щеки и задрожали пальцы, но адская мысль – посмотреть, что у Сeмкина там, внизу, – все не уходила, а наоборот, все настойчивее билась в пламенеющем девичьем мозгу.
Наташа погладила трепещущими пальчиками дорогое лицо и, подчиняясь приступу нежности, накрывшим ее, как лавина, – парализующим, отнимающим остатки разума, – стала целовать его щеку, лоб, шею. До губ добраться было трудно, так как Сeмкин лежал на боку, и губы большей частью были утоплены в подушке. Хотя… остатки разума или хоть какой-нибудь логики – все же были: Наташа понимала, что все это, быть может, первый и последний шанс, и скорее всего, такого случая больше не представится никогда. Поэтому только сейчас, больше она его так близко никогда не увидит и, тем более – не почувствует. Так что моментом надо было пользоваться. И быстро! Пока его не пришли проверять. Эта тревожная мысль стимулировала и оправдывала крепнущую с каждой минутой тягу к объекту. Ну, а кроме того, этот объект вобрал в себя всю любовь девочки к отечественной популярной музыке. И теперь эта застывшая музыка неподвижно распласталась на запачканной, смятой постели.