Саша, сидящий рядом в кадре, хохотнул, не сдержавшись, но тут же перевел звук в фальшивый кашель, чтобы отвлечь внимание телезрителей от последних слов рекламного босса. У телезрителей сразу не спросишь, а вот съемочная группа и – с веселым изумлением обернувшиеся на него – другие оценщики женских достоинств стремление коллеги судить "орально" без акцентированного внимания оставить не смогли. Молодой предприниматель, однако, не смутился и не по причине непонимания того, что он ляпнул, а потому что на свете вообще не осталось ничего, что могло бы его смутить.
В целом, и контингент, и уровень, и направленность предстоящего праздника красоты обрисовался довольно-таки отчетливо. Украсить собой состав жюри, придать конкурсу хоть какой-то блеск и хотя бы чуть-чуть развернуть типичный базар тел в более-менее пристойном направлении – способен был только залетный американец, поэтому случайно постучавшаяся в голову Тофика Тураева идея его пригласить – была почти гениальной.
Ну, а что касается другого контингента – не жюри, а участниц, то тут Саша опять, уже третий раз в нашей истории попался, хотя совсем недавно давал себе зарок свою хроническую влюбчивость – сдерживать. Распахнутость души и постоянную готовность принять в свое сердце каждую смазливую поганку, способную немудрящими способами обмануть Сашину хилую бдительность, можно было бы объяснить только одним: любовью Поэта к любви, как таковой. К тому же сейчас он неосознанно стремился хоть чем-то, хоть кем-нибудь заполнить пустоту, оставшуюся в нем после Виолетты. Так случилось и тут, в Ижевске, но, по счастью, он в этот раз нарвался вовсе не на "поганку"…
Цветник, предоставленный Саше для режиссерской обработки, поражал многообразием форм и свободой выбора. Однако пользоваться им и срывать распустившиеся бутоны уже навострились члены жюри и всяческие спонсоры, а Саша к этой похотливой шайке примыкать не собирался. Он собирался держаться независимо, неприступно и беспристрастно. И вправду какое-то время так и держался. Два дня…
А на третий к нему сама подошла красавица, одна из явных претенденток на финальную часть конкурса и, трогательно смущаясь, попросила Сашу расписаться.
– Автограф? – удивился Саша, так как никто и никогда его об этом не просил.
– Да, – рдея не только лицом, но даже шеей, прошелестело это юное, чудесное создание.
Шеей, впрочем, называть то, чем рдело милое существо, – недостойно и грубо. То была конечно же – шейка, а над нею – совершенно обворожительное личико, именно личико, а никакое не лицо.
– На чем расписываться-то? – тоже смутившись, спросил польщенный Шурец.
– А вот, – протянула девушка ему тоненькую пачку красиво переплетенных листков бумаги, заполненных – Саша вгляделся и обомлел – его, Сашиными, стихами, не переписанными, а аккуратно напечатанными.
И этот чрезвычайно лестный для него Самиздат (да еще, наверное ею же переплетенный, а значит бережно хранимый в доме стоящей перед ним изумительной газели с глазами цвета влажного серебра) – вновь разбудил Сашины иллюзии, задремавшие было ненадолго. Он был вновь пленен. Его поэтическое тщеславие и ее сокрушительное обаяние, объединившись в едином мощном усилии, быстро разбили, как и следовало ожидать, неокрепший Сашин иммунитет к любовному приключению и разметали по небу Ижевска разрозненные остатки его здравомыслия.
Художника, знаете ли, легко подловить на тщеславии. Редко, кто не хочет, чтобы его похвалили за плоды его творческого труда. Причем прижизненно, чтобы укрепить в нем уверенность – что все не зря, не напрасно, что он способен и должен "не отнимать ладоней со лба" и "не оставлять стараний". Но, мама родная, сколько же можно! В который уже раз комплимент подкупает художника. Так было и до Виолетты, так продолжалось и после. Сама Виолетта – случай особый. Она делала с ним то, что ей хотелось, а не то, что ей было нужно. Нужно-то ей от Саши было тогда немного: простые функции первого настоящего мужчины, который будет влюблен в нее, и она тоже… чуть-чуть… но все-таки… Красивый симбиоз Мужчины и Поэта в качестве первого опыта был очень кстати. Не какой-нибудь там типичный скотский акт, сопровождаемый болью и страхом, а напротив – осторожность, бережность, нежность и любовь, то есть – физиология, окрашенная пастелью лирики. (Не приведи, Господи, случится опечатка и прочтется "постелью", и тогда вы подумаете: на кой ему сдались такие неточные и бездарные метафоры? Хотя… если вдуматься, в "постели лирики" тоже что-то есть… И все же объяснимся окончательно. С теми, кто не понял случайной игры слов: пастель – это способ живописи, там есть еще и акварель, и мастихин, и другие приемы, но не будем на этом останавливаться. Остановимся на "пастели лирики" и покончим с этим, закроем скобки.) И, продолжая художественную тему, подчеркнем еще раз, что Вета была иной, чем другие встречные девушки, она не вписывалась в палитру, состоящую из простых и слишком явных красок. Только в самом начале с Сашей она хотела использовать его, чтобы попасть на корабль, но вскоре эта цель показалась постыдно-низменной и вовсе пропала, Вета действительно хотела близости с Сашей, и он это чувствовал. От того-то и не осталось в нем разочарования или того хуже – досады после ее бегства; осталась не "только рана лишь глубокая", как поется в одном эстрадном шедевре, но и чистая, незамутненная никакой грязью память. И, как уже говорилось, – пустота, которую, как он ошибочно думал, возможно заполнить другим увлечением.
Другое увлечение было готово. Оно стояло перед ним, с великолепной грацией поправляя волну светлых волос, рассыпающихся сейчас над самодельным сборником Сашиных стихов. Она склонилась отчего-то так низко, что ее роскошная грива мешала Саше расписаться. И тогда он сам сначала отодвинул прядь ее волос с пути автографа, а затем, следуя неизбежной логике развития событий, провел рукой по всей длине волос и получилось, таким образом, что погладил. Девушка медленно выпрямилась, посмотрела прямо на него с тревожным ожиданием продолжения ласки, затем закрыла глаза и приоткрыла губы, словно созданные природой, как идеальный образец, эталон для лиц противоположного пола, хоть что-нибудь смыслящих в волшебной церемонии поцелуя и его, подчеркиваю, – эстетической ценности, да-да, именно эстетической, я настаиваю на этом, ибо соединение губ, рук, языков и прочего, решенное не в эстетическом ключе – попросту неказисто и автора не интересует.
Девушка едва заметно потянулась лицом к Поэту, и Поэт ее ожиданий не обманул. Если бы он ничем не ответил, это было бы пошло, безнравственно и несправедливо. Чтобы проигнорировать такие губы, надо быть либо ханжой, либо геем, а поскольку Саша не был ни тем, ни другим, то… они и проснулись утром в одной постели, в его гостинице, в которой персонал уже был далеко не так строг, как в период развитого социализма, и закрывал глаза на визиты ночных гостей. Да они и тогда закрывали, партийным вождям позволялось тут многое. А уж теперь и подавно. Все тут было оплачено и оговорено заранее, что кто-то будет приходить не один – подразумевалось, так что Саша с новой подругой абсолютно беспрепятственно вчерашним вечером проник в свой номер. Занятнее всего было то, что ее имя он узнал только после того, как акт полного взаимопознания уже совершился. Такое бывает нередко, однако у Саши это было всего лишь второй раз, но подряд! В первый раз так было с коварной квартиросъемщицей Катей. Этак можно было вообразить себя каким-нибудь супермужчиной, чья притягательность для женщин безусловна и убийственна. Едва только глянут на Сашу – все, пропали! Но нет, Саша оценивал себя довольно трезво, и на свой счет обольщался только в том смысле, что, мол, девушки были заранее подготовлены, что уже заочно любили его поэзию, и до поры не замечал ничего другого. "Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад", – написал когда-то в XIX веке еще один весьма недурной Поэт. Но это опять-таки – Поэт. Другой обманываться – рад не будет, и никогда не попадет в такую ситуацию, в какую попал Саша буквально на следующее утро. Однако, утро в нашем рассказе еще не наступило, и не стоит сразу перескакивать в него, минуя вечер и ночь.
В машине по дороге в гостиницу было не до имен. Они не сказали друг другу ни слова, потому что было нечем: источники звука были заняты куда более приятным процессом. Ну, а дальше… Ах, эта электризующая дрожь при раздевании! Ах, это непередаваемое изящество при сбрасывании на пол сначала кофты, а потом – вечернего платья! Ах, это опьяняющее: "Я на минуту в ванную"! Ах, это белье! О-о! Эта кожа! А эта чудесная родинка на плече (спасибо, что не лилия, как у миледи из "Мушкетеров"). Словом, все существующие междометия на всех языках планеты, включая сюда даже первобытное "уау", и к ним миллион восклицательных знаков, выражающих восторг и экстаз! До имен ли тут?! И все же, когда после скоропалительного утоления первой страсти девушка назвалась, Саша был почти шокирован, потому что его догнало эхо Севастополя, тень его роковой любви.
– Как тебя зовут? – с удовольствием разглядывая лицо своей юной читательницы, догадался спросить Шурец после первой близости.
– Вита, – ответила она просто и без лишнего кокетства, будто Вита – это так же обычно, как и, допустим, Маша.
– Ка-ак?! – привстал Саша на постели.
– А почему вы так удивились? – естественно удивилась его удивлению Вита. – Вита, так меня все зовут, иногда Вика, так сокращают мое длинное имя – Виктория, – так же просто объяснила она. – Родители еще до моего рождения решили: если будет мальчик, назовут Виктором, а если девочка, то Викторией. Наверное потому, что "Виктория" означает "победа". Папа у нас, понимаете, себя победителем считает, – улыбнулась она. – Но уже со школы все почему-то Витой зовут. Так что вы прямо вскочили, вы мне так и не ответили? – опять спросила Виктория.
– Да так, воспоминание, девушка у меня была, ее Ветой звать, сокращенно от Виолетты, Вета и Вита – очень похоже.
– Ну, так она была, а я – есть, – рассудительно сказала Вита, – и вообще – ни капельки не похоже. "Вето" по латыни – запрет, а "вита" – жизнь, – проявила она свою образованность. – Вы же знаете.
– Да, но я об этом никогда не задумывался. И правда ведь – "вето" – запрет… Хм-м… Ну, ладно… А чего это ты – на "вы" опять? – спросил он в свою очередь. – Во время… ну-у… во время… когда мы… это… тогда – "ты", а после – "вы"?
Вита привела убедительный аргумент в пользу своего "вы". В нем, оказывается, не было ничего обидного для Саши, дело, оказывается, было не в том, что он намного старше, а в том, что ее давит авторитет, и только большое уважение к нему, как к творческой личности, не позволяет ей так быстро начать общаться на равных.
– Но ничего, – сказала она, – я скоро справлюсь.
– С уважением? – усмехнулся Саша.
– Нет, – опять пленительно покраснела Вита, – со смущением. Я до сих пор не могу поверить, что это со мной произошло, и что я тут рядом с вами, да еще в постели.
Благодарная ласка Поэта в ответ на эти слова скоро переросла в новое возбуждение, и все продолжалось до утра, вперемешку с тихим лепетом, шепотом губ, щебетом птиц за окном, незатейливыми нежностями, шампанским и даже чтением новых стихов, которыми Шурец не мог не порадовать Вику (или все же лучше Виту – жизнь) – на заре начинающегося дня. Вита плакала. Короче – выражаясь языком возвышенным – занималась заря новой любви…
…будь она неладна, потому что в девять часов утра сильный напор отрезвляющего душа остудил горячий темперамент нашего героя и безжалостно пригнул к земле зелененький стебелек его едва пробившегося к свету чувства. Без ключа (видно, с замками у них никаких проблем не было) дверь Сашиного номера открылась, и на пороге спальни появились трое приветливых ребятишек в спортивных костюмах и со спортивным же – телосложением.
– С добрым утром, дети, пора встава-а-ать, – с ласковой интонацией телеведущей программы "Спокойной ночи, малыши" вымолвил самый приветливый.
Но, поскольку интенсивность ласк и прочего у "детей" ночью превысила их физические возможности, то усталость в конечном счете повергла их в глубокий сон, похожий на потерю сознания. Они не проснулись, мирно лежа в объятиях друг друга и не желая возвращаться к суровым жизненным реалиям. Другой спортсмен подошел к полигону необузданных страстей нашего героя и его новой избранницы. Беспардонно освободив Сашу из объятий возлюбленной, он стал пихать его кулаком в ухо и приговаривать: "Просыпайся давай, просыпайся, козел", не утруждая себя поисками нестандартного оскорбления. Слово "козел" с уст спортсмена слетало, наверное, раз 30 за день и стало таким же привычным и родным, как прежде, в детстве слово "мама".
– Жора, ну зачем так грубо, – сказал самый приветливый. – Мы с ним сначала по-хорошему поговорим, правда? – обратился он к уже проснувшемуся Шурцу, севшему на постели с видом ребенка, которому только что приснился страшный сон, и он вот-вот готов заплакать. Вита все не просыпалась, и приветливый сказал:
– Тш-ш-ш, не буди девочку, ладно, пусть поспит, а мы пока побеседуем.
– А что вы тут делаете? – задал Шурец глупейший в данной ситуации вопрос, и спортсмен опять улыбнулся.
– Мы тут пончиками торгуем, в гостинице твоей. Не хочешь купить десяточек? – тепло и доброжелательно сказал нежданный гость, добавив в вопрос каплю яда, чтобы Саша наконец начинал понимать серьезность момента. – Давай, давай, вставай потихоньку, – он похлопал Сашу по плечу, – пижамку надевай или халатик, что у тебя там есть – и пойдем в соседнюю комнатку, а там мы тебе все разъясним. Ну, живее, Станиславский, – он опять похлопал Сашу теперь уже по щеке, но не больно, и все трое вышли в смежную комнату Сашиного полулюкса.
Саша двинулся в ванную за халатом, соображая по дороге, что приветливый спортсмен последней своей репликой обнаружил хотя бы поверхностное знакомство с историей русского театра, а это, в свою очередь, намекало на его вероятную интеллигентность и давало надежду, что бить не будут. И хотя Саша пока и не понимал за что, собственно, его могут бить, но опасность почувствовал. Но главное – другое… В том, что гость назвал его Станиславским, содержалось знание того, чем Саша тут в Ижевске занимается и, следовательно, вот это и явилось основной причиной визита. Саша вернулся в комнату, в которой за журнальным столиком в креслах расположилась команда спортсменов.
– Ну, присаживайся, – по-хозяйски пригласил его самый приветливый, который по всему был у них за главного, и показал в сторону дивана напротив. – Поговорим теперь по-мужски.
Саша сел в напряженной позе, не облокачиваясь.
– Тебя зовут Саша Велихов и ты режиссер конкурса, так? – Саша кивнул. – А Киря, которая там спит, – его участница, так? – Саша опять кивнул.
Парень почему-то называл девушку Киря, что превращало ее имя в какую-то воровскую или проститутскую кличку, и намекало на связь Виктории с гостями – более тесную, чем хотелось бы Саше.
– И, наконец, третье, самое важное обстоятельство, – продолжал главный. – Кире еще не исполнилось 16 лет. Поэтому ты, парень, крепко попал. Сейчас мы ее отвезем в специальное заведение, там у нее возьмут мазок, и результат медицинской экспертизы, датированный сегодняшним днем, будет у меня. А потом она напишет соответствующее, нужное нам заявление, и ты в результате автоматически идешь по статье "за изнасилование несовершеннолетних". Я доходчиво объясняю? – Саша снова кивнул, понимая с растущей тоской, что юная его почитательница в сговоре с этими бандюганами.
– А что в тюрьме, и тем более на зоне делают с насильниками, – знает сегодня каждый второй гражданин нашей необъятной Родины, – додавливал Сашу приветливый спортсмен. – Но если тебе по каким-то причинам неизвестно, то я поясню. Тебя, голубок ты наш сизокрылый, сделают петушком, – тут оба его напарника гнусно хихикнули, – если опять не понял, что такое "петушок" – еще объясню: тебя "опустят" по полной программе, ты будешь работать любимой девушкой для всех сокамерников, без перерыва на обед, потому что обед тебе не понадобится, ты будешь все время сыт по горло, у тебя их сперма из ушей будет лезть. Я доступно объясняю? – опять ласково поинтересовался он. – "Петушок" – значит пассивный гомик. Доступно объясняю?
– Доступно, доступно, – тихо ответил раздавленный Шурец.
– Нет, я беспокоюсь, может ты чего не понял.
– Я понял, не беспокойся, – обречено сказал будущий подсудимый.
– Во-от, – удовлетворенно подытожил главарь. – Стало быть, все изложенное – это исходные данные нашей задачи, которую нам вместе и предстоит решить.
Саша, похоже, верно заподозрил в нем интеллигента, правда ерничающего и специально смешивающего грамотную русскую речь с уголовным сленгом. Но робкий луч надежды где-то далеко все-таки забрезжил. Если, как он сказал, вместе решить задачу, значит, есть выход, значит им что-то нужно, и сейчас они скажут – что именно, а если он выполнит их условия, тогда, может быть, не так все и страшно. Догадаться об этом можно было и с самого начала, но неожиданность и страх повергли Сашу в такой тяжелый ступор, что он совсем плохо соображал.
– Теперь ты должен выбрать наиболее оптимальный для тебя путь решения проблемы, – цивилизованно глумился над ним главный. – Их, путей, общим числом – четыре, и каждый из них я тебе назову. Слушай и вникай с неослабевающим вниманием. Номер 1 – ты, как режиссер, имеющий влияние на распределение мест в конкурсе красавиц – не спорь, имеешь, от тебя многое там чего зависит – и как девушку подать, и как о ней сказать, и не надо меня перебивать, что за манеры у этих москвичей, – обернулся он к ребятам. Те со смесью угрозы и укоризны в глазах посмотрели на Сашу. – Так вот, ты делаешь нашу Кирю если не победительницей, то призером конкурса, ясно? Но лучше постарайся, чтобы победительницей. Не буду вдаваться в подробности, но этого хочет один очень влиятельный в наших краях человек. Кто он ей – тебе знать не обязательно, но хочет сильно. Более того, ты имеешь шанс не только сохранить жизнь (но об этом в пунктах 3 и 4), но и получить за это приличное вознаграждение. Заметь, я начинаю с самого хорошего, дальше – по убывающей. Теперь второй путь: ты ничего не можешь сделать, у тебя при всех стараниях не получается выполнить первый пункт. Допустим, облом, ничего не вышло: члены жюри, у каждого свой интерес, всех не купишь и т. д. И тогда (тут главарь поднял вверх указательный палец, призывая Сашу к особому вниманию) – тогда мы ждем окончания конкурса, и если в числе победительниц Киря отсутствует, ты должен нам 15 штук, догоняешь? Хочешь в евро, хочешь в долларах – нам без разницы. Но лучше – в евро. Все это время, пока конкурс идет, документики-справочки для возбуждения уголовного дельца об изнасиловании будут у меня, они будут гарантией того, что ты никуда не рыпнешься. А рыпнешься – я пущу их сразу в ход и ты, голубок, окажешься в розыске, и настроения это тебе никак не прибавит, ведь правда?
Саша вновь кивнул, ожидая теперь уже узнать о двух последних пунктах, самых страшных, которые должны будут внушить ему подобающий ужас.
– Честно говоря, – сказал спортсмен, – я бы на твоем месте постарался осуществить первое предложение. И нам хорошо, и тебе хорошо. А главное – все безболезненно. И деньги твои целы, и жопа, и весь остальной организм. Это я тебе по дружбе советую, – ухмыльнулся он.
– Огласите, пожалуйста, весь список, – слабо пошутил Шурец, пытаясь попасть в тон главарю.