Итак, Саша пребывал в упомянутой "печальной радости" по поводу успешного продвижения Виты по этапам конкурса. Радовался он за нее потому, что она по всем параметрам, а главное – человеческим, того заслуживала. А печалился от того, что они больше совсем не общались. Ни разу на протяжении следующих пяти дней. Саша в первый же день увидел, что порезанные пальцы никак не обращают на себя внимания ни членов жюри, ни публики. Телесного цвета пластырь удачно скрыл раны, и не помешал никому разглядеть личные достоинства Виктории. Как она тогда, отмазалась или нет от требуемого рэкетирами заявления – он не знал, бандиты пока не появлялись, но определенно где-то тут, конечно, околачивались. Вита в тот первый день соревнования красавиц, пробегая (наверное – не случайно) мимо по коридору, убедившись, что никого нет вокруг и привстав на минуту, успела ему сказать:
– Саша, не подходи ко мне, пожалуйста, до финала, я прошу тебя. Папины наемники пусть никогда не видят нас вместе и думают как можно дольше, что я с ними, а не с тобой, что я вынуждена играть на их стороне. А там посмотрим. Хорошо? – Она, оглянувшись опять и рискуя провалить задуманное, чмокнула Сашу в губы, с которых готовы были сорваться наболевшие вопросы, и быстро побежала по коридору.
Один вопрос, вдогонку, все же вылетел из Сашины уст:
– А заявление? Про пальцы они поверили?
– Не очень! – уже убегая, крикнула Вита. – Но это не важно. Я ничего не на-писала! – и исчезла за поворотом.
В первый день конкурса Вита чувствовала себя довольно скованно, и это было видно если не всем, то уж Саше во всяком случае. Но дальше уверенность ее в своих силах росла на глазах Саши, жюри и публики. Метаморфозу, происходившую с Витой, которая с каждым днем становилась все краше, – все объясняли именно крепнущей уверенностью в своих силах и амбициозностью девушки, стремящейся к победе. Но если по правде, то не было в ней ни уверенности, ни тем более – амбициозности. Никто и не подозревал даже, что у нее таких полезных свойств характера попросту нет. Уверенность в своих силах и своей правоте проявлялась в ней только по отношению к другим людям, а не к себе. Она будто не осознавала даже собственной привлекательности. Что "будто" – члены жюри даже не сомневались, полагая, что такой стиль поведения – не что иное, как тщательно продуманный и классно выполняемый прием. В то время, как это было чистой правдой, без "будто". Вита действительно не осознавала своей привлекательности, поэтому никак ею не оперировала; ничего не показывала, она была такой. А поверить в это очень трудно, особенно искушенным в таких вопросах членам жюри, на чьей морали уже давно отдохнул их собственный "аморальный кодекс".
Начинал верить только Саша, но и он пока не дозрел до осознания ценности в женщине такого рудимента прошлого, как порядочность. Само слово казалось скучным и ассоциировалось с чем-то занудным. То, что принималось в Виктории за уверенность в победе, на самом деле было обычным спокойствием, обретенным ею после того, как каждое ее появление стало приветствоваться аплодисментами зала; она попросту перестала бояться – множества людей, телекамер, яркого света и прочего и с похвальным равнодушием воспринимала горячую поддержку со стороны публики и возросшее внимание журналистов к своей особое. Пришедшее вовремя спокойствие позволило ей в последний день, день моды, показывать одежду так, будто она всю сознательную жизнь провела на подиуме, и профессиональные манекенщицы рядом с нею выглядели бледновато.
Все финалистки конкурса красоты должны были поучаствовать также и в конкурсе красоты одежды, а победительницы-красавицы должны были демонстрировать самые интересные наряды. Вита в число трех победительниц не вошла (места и голоса членов жюри были раскуплены и распределены еще до начала), и поэтому оглашение имен выигравших девушек вызвало гул возмущения и даже свист зрительного зала, вместе с довольно вымученными улыбками призерок. Но зато она под самые настоящие овации всех собравшихся и даже операторов ТВ, – получила приз зрительских симпатий. Справедливость, таким образом, восторжествовала. Отец Виктории мог быть доволен своей дочерью и своей новой заочной победой, соответствующей ее имени…
Отец был доволен, но не его спортивные наемники, которым уняться бы наконец и успокоиться на достигнутом, потому что папа на радостях выплатил им все, что обещал, несмотря на нулевую долю их участия в триумфе дочери. Шантаж режиссера ведь действия не возымел, дочь отказалась от чьей-либо помощи, она и так обошлась. Не только потому, что "прекрасное должно быть величаво", но оказалось еще и очевидно. И все же радость папы повлекла за собой и широту жеста, да и ребята все-таки старались, сделали все, что могли, все, что им было поручено, поэтому были щедро вознаграждены.
Но аппетит бандитов, оказывается, возрос, и жадность их приняла неразумную и опасную форму; недальновидную и опасную для них самих, в чем мы вскоре сможем убедиться. Не однажды "жадность фраера сгубила", но они себя фраерами не считали, скорее наоборот: они считали себя "крутыми парнями", способными и без папы добывать деньги. Ну, а папе даже в голову не приходило, что он имеет дело с совершенно новой формацией мутантов уголовного мира, которые могут жить и действовать "не по понятиям", то есть не по правилам – неписаным законам "деловых" людей. Он с ними честно расплатился и вправе был думать, что с этим делом покончено, что команда спортсменов и дальше способна выполнять всяческие деликатные поручения, что им можно доверять. Про 15 тысяч в случае неудачи он уже и не вспоминал, он был полностью удовлетворен и держать Сашу на крючке больше не собирался. Он эту тему закрыл и атлетам об этом сказал при расчете. Он-то закрыл, а вот они – нет. Они таки решили провернуть свой личный бизнес и 15 тысяч с Саши все же слупить. Поэтому Сашу встретили после прощального банкета и не где-нибудь, а снова в его гостинице. В его номере они и ждали.
На банкете Саша все искал глазами Виту, потому что в самом начале она здесь была, но (и Саша это видел) – вся была как натянутая струна и всего один раз переглянулась с Сашей. А Саша в тот момент был занят важной и приятной беседой с мэром города. Он принимал от него поздравления и памятные подарки: книгу о городе, весом, примерно, в три килограмма, а также часы, видимо, специально изготовленные Чистопольским часовым заводом для ижевской мэрии с гербом города и поясняющей надписью "Ижевск" на циферблате. Тут же был и Тофик Тураев, веселый и довольный удавшимся во всех (и финансовых в первую очередь) отношениях – мероприятием. Саша догадывался, что Вита хочет ему что-то важное сказать, назначить свидание, быть может, или даже незаметно улизнуть вместе с ним из ресторана, но когда он уже отошел от мэра, Тофик повлек его в сторону, вручил ему конверт с гонораром и стал увлеченно рассказывать о том, как американская кинозвезда небесполезно для себя провела отведенные ей два дня.
Конкурсанткой на ночь артист, оказывается, тоже не пренебрег, в первый же день выбрал, но, слава тебе, Господи! – не Викторию. У него оказался вкус, продиктованный содержанием мужских журналов "Плейбой" и "Пен-клуб". Выбранная девушка с восторгом приняла приглашение провести сутки в обществе "центровой" персоны конкурса. Для нее это было – "супер!" и, к слову сказать, Тофик ее за это отблагодарил: она оказалась в тройке призеров и, так сказать, бронзовая медаль Ижевской олимпиады почетно украсила ее биографию, не говоря уже о значительном улучшении ее материального положения. Тофик очень занимательно рассказывал Саше о скромной, неприхотливой, можно даже сказать, домашней – оргии на зафрахтованном речном пароходе. Такую оргию Тофик изысканно называл "маленький бардельеро". В свальном грехе, которым завершилась ночь, американец участия не принимал, уединившись со своей избранницей в лучшей каюте парохода и, по всему, улетел из города вполне удовлетворенным: все официальные и неофициальные условия контракта были выполнены.
Саша безответственно увлекся рассказом Тофика и Виту из поля зрения потерял. А когда вновь стал искать, ее уже не было. "Вполне возможно, что она обиделась", – подумал Саша, но не слишком озаботился этим, и продолжал праздновать. Когда же все-таки возвратился в свой временный ижевский дом в игриво-нетрезвом виде – даже не обратил внимания на испуганное лицо портье, отдававшего ему ключ. Часом раньше портье мягко, но внушительно порекомендовали помалкивать, когда явится жилец номера 47 на втором этаже. У Саши никак не получалось открыть ключом дверь, потому что она была уже отперта другим инструментом. Он все возился с ключом, не понимая, почему он не поворачивается, пока не услышал приветливый знакомый голос из глубины своих апартаментов:
– Входи, входи, открыто.
Саша похолодел. Войдя, он увидел всю троицу, комфортно расположившуюся на диване перед телевизором.
– Ну вот и явился соколик, – ласково и как всегда напевно изрек главарь, – явился наш витязь ясноглазый.
Он встал, вынул из вазы букет увядших роз, подаренный Саше еще на открытии, и глумливо поднес его к Сашиному носу. Затем он вдруг хлестнул букетом Сашу по лицу, и шипы больно оцарапали его щеку. Саша отшатнулся, а главарь, продолжая изгаляться, рассыпал розы у его ног и душевно сказал:
– Поздравляю.
– Спасибо, – машинально ответил Шурец, и спортсмены при этом радостно осклабились.
– Ну, лады, – произнес парень свое любимое слово. – Увертюра закончена. Сейчас пойдет главная тема, – он помолчал, обдумывая подходящую формулировку (видно, издеваться над людьми в интеллигентной манере – было его главным хобби, его фирменной фишкой). – Тематика, значит, будет у нас такая: "Материя определяет сознание" или по-другому "Деньги и их неослабевающее влияние на экономику Ижевска, а также на улучшение благосостояния и настроения простых ижевских трудящихся". Не всех, конечно, а отдельных представителей рабочего класса. А? Как вам темка? – он обернулся к своей свите, они зааплодировали.
– Да какой же ты рабочий класс! – не выдержал Саша, прижимая руку к исцарапанной щеке. – Кем ты работаешь?
– Тих-тих-тих, – молвил главный, – ты не выступай, дорогуша, а то я тебя опять ударю… цветком, – и он похабно изобразил голубого из анекдотов, – цветком тебя, цветком, да по ланитам, по ланитам. Сначала цветком, а потом и кулачком, два зубика за тобой, помнишь? У нас тут с тобой не диспут, и тему диктую один я, сечешь? А твое дело сидеть и слушать с напряженным вниманием, – перешел он на свой обычный тон. – Можешь даже записывать, хотя все элементарно, ты и так запомнишь. Ты не забыл, что должен нам теперь 15 штук? Вот сейчас можешь подать голос. Не забыл?
– Да как же, – опешил Шурец, – она же выиграла.
– Что она выиграла, любвеобильный ты наш? Ее даже в призерках не было. Значит, ты не постарался, не оказал влияние на судейскую коллегию, так? А мог бы… молчи, не возражай, я твой микрофон отключаю.
– Ну, она же получила приз зрите…
– А вот твой говенный утешительный приз зрительских симпатий, – оборвал Сашу главный, – нужен нам, как ежику электробритва. Этот приз в наших условиях не фигурировал. Или три первых места, или пункт первый не выполнен. И переходим ко второму этапу, к деньгам, которые должны возместить нам моральный ущерб, так пацаны? – обернулся он опять к собратьям по рэкету, и те, понятное дело, энергично закивали, а тот, кого звали Жорой, даже открыл рот и сказал: "А как же!".
– Какой моральный ущерб? – попытался возразить Саша.
– Иду за цветком, – пригрозил главарь. – Еще слово без разрешения и ударю по другой щеке. Будешь похож на бурундучка полосатенького, лады? Но я, так уж и быть, тебе объясню: моральный ущерб, голубок, потому что мы переживали, исстрадались все, прямо глаза все выплакали, когда наша Киря в тройку-то не попала. Нервы у нас теперь – ни к черту. Поэтому собирай деньги. На сбор средств тебе дается два дня. Дай-ка сумочку свою сюда, милаша моя. – Он отобрал у Саши сумку, открыл ее, порылся и нашел там паспорт и конверт с его гонораром. Затем открыл конверт и сказал: – Вот и бабулечки, которые наш режиссер, наверно, за работу получил. Это они?
– Да, – трагично произнес Шурец, уже понимая, что в Ижевск он слетал бесплатно.
– Ну-ка, пересчитай, Витек, – бросил он конверт одному из помощников.
– Можете не считать, там 3 тысячи, – сказал Саша.
– Нет, Витек сейчас пересчитает. Но если правда, тогда ты должен нам только 12 штук. Не грусти, остались 12 – всего ничего. Начинай заботиться. Телефон у тебя есть. Всего два дня.
– Мне никто столько и не одолжит, – размышлял Саша вслух.
– А вот это уже твоя головная боль, – ответил предводитель и с благородным осуждением добавил, – юбочник! Раньше надо было думать. Твоя фамилия как? Велихов? Тебе ее надо поменять на "Блядкин". Будешь называться Александр Блядкин. Красиво и правильно, – ребята заржали. – Все, базар окончен. Если через два дня не будет оставшейся суммы, то тебя ждут вначале телесные повреждения, а потом – этап № 3. Помнишь? То есть, конкретно "по этапу" и петушком, петушком. Я доходчиво объяснил?
И тут Саша рискнул спросить:
– Насчет "этапа". Что, Виктория заявление уже написала?
– А ты как думал? – позеленел командир. – Что она к тебе так душой прикипела, что не напишет? А, Блядкин, скажи, ты так думал? Ее заявление у меня! Сомневаться тебе – только время терять, понял, сучонок?
"Что-то он в этой фазе разговора уж больно разозлился", – подумал Саша и, опасаясь быть ударенным еще раз, все же спросил:
– Можешь показать?
– Зачем? – зловеще спросил главарь.
– Да просто хочу увидеть, что она про меня написала. Хочу степень подлости понять. Чтобы иллюзий не было.
– А-а-а, – понимающе улыбнулся Сашин мучитель, – значит, все-таки "ля мур", "лав стори", "аморе миа", люб-э-эвь все ж таки!.. М-м-м, ну ты, дурашка, похоже, всю жизнь будешь об нее спотыкаться, об любовь эту. Я тебе по-дружески советую, не люби больше никого, тебе же будет лучше. А про заявление Кирино не заикайся пока, тебе его следователь покажет, если до этого дойдет, лады? Так что давай, шевели мозгами в поисках средств, чтобы не попасть в места, которые тебя сильно огорчат, ты меня понял? – Саша кивнул. – Ну и ладненько, – подвел итог собеседования с клиентом капитан сборной по рэкету. – Твой паспорт я пока забираю, – он открыл паспорт. – О-о! Да тут еще и билет! Авиабилет Ижевск-Москва! И на завтра уже?! Ой, как не повезло-то! "С грохотом рухнули мальчика кости. Нет, не поедет он к бабушке в гости". Ц-ц-ц! Как нехорошо-то, уезжать, с нами не попрощавшись. Все, билет мы пока порвем, – сказал он и сделал это тут же, немедленно, – потом купим тебе новый. Сами. Мы потому что в целом – ребята неплохие. Добрые. А вот паспорт берем с собой, чтобы у тебя не возникли ненужные мысли и нехорошие намеренья. Счастливо. Удачи тебе, сам знаешь в чем. В поисках… чего?
– …Средств, – закончил Саша.
– Молодец, – сказал главарь, и тройка вышла из номера, оставив Сашу в более чем удрученном состоянии.
Обратиться за помощью было не к кому. Наутро Саша позвонил, было, Тофику, но оказалось, что он уже улетел в Москву ночным рейсом. Дела Тофика не терпели отлагательств, и Саша, по сути, остался совсем один в чужом городе. Весь следующий день он ожидал, что каким-то образом объявится Виктория, только она могла бы что-нибудь придумать, но не пришла она и даже не позвонила. Тупая, вязкая апатия овладела Сашей. Деньги в бумажнике у него еще оставались (бандиты забрали только конверт с гонораром), и Саша в 12 ч. дня – расчетный час для всех гостиниц – пошел и оплатил номер еще за двое суток вперед, потом купил в баре водку "Банкир" и весь день провел на диване перед телевизором в тяжелой депрессии и ожидании звонка Виты или еще какого-нибудь чуда. Как ее найти, Саша не знал, а все варианты спасения (милиция, оргкомитет фестиваля и даже мэр) казались нереальными и даже глупыми. Если у папы ее весь город в руках, то чего дергаться-то?.. Что же касается Виктории, то сейчас Саша остро жалел, что не подошел к ней во время банкета. Она, наверное, обиделась. Ей надо было Саше что-то важное сказать, а он вместо этого слушал скабрезные байки Тофика Тураева и думал, что разговор и все другое приятное с Витой – от него никуда не денутся. А она, видно, подумала, что она для него – ничто, так, случайный эпизод в жизни большого художника, попавшего в маленькую провинцию, экзальтированная девчонка, любящая его стихи, которую можно забыть так же легко, как вчерашний, пусть вкусный и необычный – но всего-навсего ужин. Он проявил непростительное равнодушие к девушке, по которой после конкурса вздыхало пол-Ижевска, и сейчас казнил себя за это. "Но ведь это не так, не так!" – вступал Саша в воображаемый диалог с нею, – в нем нет равнодушия, а есть и влечение к ней, и восхищение даже, и благодарность, и что-то еще, совсем-совсем новое, что он не в состоянии пока выразить словами. Он бы все это сказал Виктории, если бы она только появилась, только позвонила, лишь бы только захотела его хоть раз увидеть, но… пусто было в гостиничном номере, и телефон молчал.
В муторном и липком предощущении расправы над собой Саша провел целые сутки. И на утро следующего дня, презирая себя за безволие и полную неспособность к сопротивлению, побрел все же в театр, где проходил конкурс, чтобы там у кого-нибудь узнать, каким образом можно найти Викторию или хоть кого-то, кто знает, как ее найти.
Он не видел, как в двадцати метрах позади следует за ним левый крайний из тройки нападающих вымогателей – Жора и на ходу разговаривает по мобильному телефону со своим интеллигентным центровым. Невдалеке от театра, почти на подходе к нему, его уже ждали. Двое, а третий подходил сзади.
– Пойдем, касатик, перекинемся парой слов, – приобняв Сашу за плечи, сказал главарь и властно направил обнимающую руку в глухой тенистый переулок в сторону от театра. – Мы решили чуть пораньше, чтобы не было между нами недомолвок, экивоков и ухищрений, – сделать тебе, Вахтангов ты наш праздничный, – некоторое внушение. Обращаться к Кире и, как следствие, к ее папе за деньгами – тебе не следует. Нет, я просто подумал, что такая непродуктивная мысль может вдруг прийти тебе в голову, поэтому решил упредить.
– При чем тут ее папа? – решил Саша на всякий случай проявить неосведомленность.
– Не надо парить. Папа Кири – богач, а для него 15 тысяч баксов – все равно, что для тебя 15 копеек. Может, ты о нем пока и не узнал, но я что-то в этом сильно сомневаюсь.
– А с чего это Ви… в смысле, Киря, стала бы мне помогать? Она же с вами в одной шайке, – продолжал Саша гнуть свою линию.
Главарь с минуту испытующе глядел на него, потом лениво произнес:
– Ну, мало ли. Вдруг она тебя пожалеет. Она же девушка чуткая, отзывчивая, вдруг у нее сочувствие к тебе, бабнику непутевому, петуху щипаному – возникнет. И тогда она совершит ошибку, голубок, и позвонит папе. А нам этого вовсе не надо, разумеешь, – продолжал он, увлекая Сашу в глубь переулка. Двое подельников держались сзади в двух шагах.