И она приехала первой. Укоризненно качая головой, врач, начальник отделения, разрешил Саше покинуть больницу под подписку о том, что это – личное решение больного, и за жизнь его врачи теперь не отвечают. Саше выдали его перепачканные джинсы и замшевую куртку, непоправимо залитую кровью, и он снял больничную пижаму, пошатываясь от слабости и головокружения. Потом переоделся. Зазвонил мобильник, и Вита сказала, что машина здесь, и она идет к нему, чтобы помочь спуститься вниз по лестнице.
– Зачем, я сам, – неуверенно возразил Саша, понимая тем не менее, что без поддержки он и шагу не сделает. Вита и тут была права.
Внизу стояла семиместная "мицубиши", предоставленная, как видно, папой для перевозки младшей сестры на лоно природы. Сашу осторожно погрузили на заднее сиденье, на переднем сидела девочка лет 11-ти-12-ти с куклой на руках и в шапочке с помпоном. Шапочки своей детской девочка при появлении Саши застеснялась и вскоре сняла ее, обнаружив при этом красивые волосы, почти такие же, как у старшей сестры. После этого обернулась к Саше и, протянув ему ладошку, очень серьезно, по-взрослому, представилась:
– Надежда.
– Александр, – в том же тоне ответил Саша, потом улыбнулся и спросил: – А можно, просто Надя?
– Можно, – великодушно согласилась девочка. – Только в таком случае я буду звать вас Сашей, можно?
– Можно, – в свою очередь разрешил Саша.
Во время обмена, так сказать, верительными грамотами Саша успел заметить, что девочка Надя наверняка вскоре составит сестре достойную пару, что не пройдет и пяти лет, как она сама запросто победит в конкурсе "Ижевской красоты", ничего особого не предпринимая для достижения успеха. Надя, скорее всего, догадывалась об этом, поэтому старалась изо всех сил казаться взрослой и побыстрее покинуть детство. Но от куклы, однако, пока отказаться не могла. Впрочем, мы знаем и вполне взрослых женщин, основная слабость которых – не драгоценности или шубы, а мягкие игрушки.
– Можно я на вас еще посмотрю, – неожиданно сказала Наденька, пристально разглядывая Сашино лицо.
– Да чего на меня сейчас смотреть-то, – отчего-то смутился Шурец, – видите же, что половины лица нет. – Саша с удивлением для самого себя отметил, что называет девочку на "вы". Ну, значит, она сумела так себя поставить. С уважением к ней надо; если как к ребенку относиться – обидится наверняка.
– Чего на это лицо смотреть? – повторил он и мрачно пошутил: – плюнуть туда надо.
– Не скажите, – серьезно ответила девочка и упрямо встряхнула волосами, совсем как сестра. – Пол-лица мне достаточно, чтобы понять… – она замолчала.
– Что понять-то тебе надо, что? – вступила в разговор Виктория, шутливо толкнув сестру в лоб.
А Надя, так же серьезно отведя в сторону ее руку, и продолжая сверлить взглядом Сашин левый глаз, сказала:
– Понять, за что Вита вас так любит.
Своей простодушной и честной репликой Надя вогнала сестру в краску, а Вита, как мы уже знаем, краснела внезапно и ярко – и не только лицом, но и всей видимой наружностью. Она не умела и даже не пыталась скрыть замешательство, или же, по отношению к ней уместнее будет сказать по-старинному – сконфуженность. Словом, Вита сконфузилась, тем самым невольно подтвердив правомерность последней Надиной фразы.
– Надь, ну ты что, совсем обалдела? Ты зачем это говоришь? – накинулась она на младшую сестру.
– А что такого? – рассудительно сказала Надя. – Я честно говорю. Почему честно – это плохо?
Виктория пока не нашла, чем ответить, а Надя, опять посмотрев внимательно на Сашу, вынесла свой окончательный вердикт в отношении сестринского избранника:
– Вообще-то вас любить можно, – разрешила она. – Глаз у вас добрый и умный. Если второй такой же, то все в порядке, – без тени юмора резюмировало подрастающее с адской скоростью поколение. – Вы похожи на свои стихи, – добавила она удовлетворенно.
– А ты откуда знаешь? – почти возмущенно вскричала загнанная сестрой в угол Вита.
– У-ой, у-ой! – с сарказмом опытного сыскаря по отношению к дилетанту, который надеется от него что-то спрятать, поморщилась Надя. – Все, что ты прячешь от меня по углам, я могу перечислить. А уж его стихи-то… Переплела и под подушку. Так трудно найти! Прямо невозможно, да?
– Надя! – сделала Вита последнюю попытку приструнить девочку, но Надя, уже не обращая внимания на воспитательный вскрик, вновь обратилась к Саше.
– Вот я вам правду сказала, и вы теперь знаете, если сами раньше не узнали. Она, – Надя показала на Виту куклой, – такая же честная, как и я. И вы ее, пожалуйста, не обижайте. И если вы ее не любите, то тоже честно скажите сразу. Скажите сейчас, нам обеим.
– Надя, мы без тебя на эту тему поговорим, ладно? – совсем смешавшись, сказала Вита. – После поговорим, сейчас не до этого.
– Почему, я отвечу, – сказал Саша, – и попробую честно. Я пока не знаю… У меня была не так давно девушка, и в нее, как мне кажется, я был влюблен.
– Виолетта? – переспросила Вита, слишком хорошо помнившая их первую и, кто знает, может, и последнюю ночь.
– Да, она. А сейчас к твоей сестре, – обратился он к Наде, – у меня что-то совсем новое, в чем я еще не разобрался. Но совсем другое, чем было к той девушке. И что из двух настоящая любовь, та, о которой мечтают всю жизнь, мне еще предстоит понять. А когда пойму, я напишу. Или позвоню… Вот. Я сказал честно. Никогда не говорил так честно, – признался он. – Мне проще всего было бы сказать, что да, конечно люблю, а как же. Но я тоже, как и ты, понимаю, что с ней, – он бережно взял Виту за руку, – надо только серьезно, по-настоящему, потому что она сама – тоже настоящая.
– Спасибо, – сказала младшая сестра, – за правду. Если бы вы соврали, я бы все равно увидела.
– Спасибо, – в свою очередь тоже сказала старшая. – Это гораздо больше того, что я предполагала. Хотя и была, если уж до конца быть откровенной, призрачная надежда на взаимность, – и она, будучи лишенной всякого кокетства, ухитрилась тем не менее, кокетливо скосить глаза на Сашу, – но такая призрачная, что и говорить не стоит.
– Она не призрачная! – горячо возразил Саша.
– Значит, надежда остается?..
– Ну, конечно, я же сказал! Я просто еще не готов…
– Да шучу я, шучу, успокойся, – прервала его Вита. – Ты, Саша, прямо как тургеневская барышня. "Дайте мне время, я еще не готова вас полюбить, но я привыкну, я еще полюблю вас, подождите" – пародировала она всем известные отговорки барышень, которые сами не любят, но на всякий случай влюбленного в них хотят придержать до лучших времен. Она была при этом так красива, что Саша не мог отвести от нее взгляда.
– Да как же ты не поймешь, ты, ковбой на Пегасе, что мне взаимность и не нужна! То есть, нужна, наверное, но не так, как другим. Если я и полюблю, то это только моя проблема и грузить ею никого я не собираюсь.
– Так любишь или нет? – настаивал Саша, – ты сказала "полюблю", значит, сейчас – еще нет?
– А вот это уже не твое дело! – поставила точку Вита в этом, совершенно неуместном в их обстоятельствах, выяснении отношений.
И действительно, выяснять отношения во время бегства из больницы было глупо, и нервы у Виты были настолько на пределе, что она даже нагрубила Саше, и через минуту после "не твое дело", сказала "извини". Она так нервничала еще и потому, что никто, кроме нее – ни сестра, ни Саша, – так и не заметили, что буквально через несколько секунд после того, как они отъехали, к воротам больницы подкатил традиционный для "братвы" джип, а из него быстро вышли и направились ко входу трое крепких молодых людей в спортивных костюмах. Их лица были слишком знакомы Виктории, чтобы она не осознала со страхом: опоздай она хотя бы на минуту – весь ее план полетел бы в тартарары. Она тогда ничего не сказала Саше и даже виду не подала, не желая волновать его лишний раз, только незаметно шепнула шоферу: "Побыстрей, пожалуйста".
Когда подъезжали к деревне, Саша задал Виктории запоздалый вопрос об экспертизе.
– Да не было ничего, ты что, не понимаешь, – ответила Вита. – Это все был блеф и шантаж. Экспертиза ведь что должна установить в первую очередь? – Следы насилия – синяки и прочее. А у меня нет ничего. Они могли бы и сами устроить мне синяки и побои, чтобы списать их потом на тебя, но побоялись меня трогать, папа бы их за это наказал, не поручал им этого мой добрый папа. Нет, главным для них было мое заявление, а его из-за порезанных пальцев отложили на потом. Заявление мое – вот единственное, чем они собирались и еще собираются держать тебя за горло. Но только теперь уже без ведома папы. А папе их самодеятельность сильно не понравится. Кстати, пора ему позвонить, моему предприимчивому родителю.
Вита достала мобильный телефон и по одному ей известному номеру, минуя секретарш и автоответчик, сразу связалась со своим папой. По разговору Саша догадался: отец Виктории делал вид, что ничего не знает обо всех предыдущих событиях. А Вита довольно жестко давала ему понять, чтобы он не утруждал себя бесполезной ложью. Он делал вид, что в первый раз слышит о трех рэкетирах, об их визите в гостиницу, ну да, он послал одного парня в театр передать дочери, чтобы она познакомилась с режиссером, ну и что? Но дальше? Какие 15 тысяч?
– Я что, доченька, похож на человека, которому эти деньги позарез нужны?
– А почему, в таком случае, именно с режиссером, а не, скажем, с председателем жюри?
– Ну, не знаю, я же объяснял, что он может помочь индивидуально, ну и… вообще порядочный парень.
– Папа, не надо. Ты ведь даже про его стихи знал.
– Какие еще стихи? – пытался удивиться папа.
– Те самые, которые я прятала у себя в спальне, ты узнал про них, тебе сестра проболталась, ведь так?
Надя в этом месте разговора виновато взглянула на Сашу и удрученно развела руками.
– Ну, хорошо, а если и знал, – вынужден был признаться любящий отец, – так ведь я же тебе лучше хотел сделать, ты ведь хотела бы с ним познакомиться? Хотела. Я только подтолкнул события.
– Спасибо, – язвительно сказала Вита, – только я бы уж как-нибудь сама познакомилась. А сейчас ты и сам можешь с ним познакомиться, по телефону. Да, он здесь, я его везу к нам в деревню. Почему? Сейчас я тебе объясню.
Она отдала трубку Саше и сказала:
– Поздоровайся с моим папой. Павел Сергеевич его зовут.
– Здравствуйте, Павел Сергеевич, – пожимая плечами в знак того, что не считает знакомство целесообразным, сказал Саша.
– Здравствуйте, Саша, поздравляю, роскошный конкурс, спасибо за дочь, – рокотало в трубке, а Саша слушал с понятным отвращением, потому что Павел Сергеевич и являлся главной пружиной криминальной интриги, в сети которой Саша и попал.
Только Павел Сергеевич даже не подозревал, что Сашина "веселая" жизнь в Ижевске все продолжается. Саша сухо попрощался с Павлом Сергеевичем и передал телефон Виктории.
– А теперь, папа, я тебе вкратце объясню, почему Саша здесь, почему я его везу к бабушке, из какой больницы я его везу и каким образом он в эту больницу попал, ладно?
И она объяснила ему все про неприличное поведение его временных наемников. Реакция Павла Сергеевича, как она и ожидала, была ужасающей. Их немедленно найдут и привезут к нему, после чего они ответят по полной программе.
– Ну, пока, пап, до свидания. Через три часа я вернусь в город и позвоню тебе. Да-да, обязательно. Да, я поняла, ты уверен, что в самое ближайшее время эти бандиты будут у тебя в офисе, – она повторяла за папой все, что тот говорил, прежде всего, для Саши, чтобы ему потом не пересказывать. – Да, пап, чуть не забыла, они забрали его паспорт и деньги за работу на конкурсе. Что? – Она прикрыла трубку и, смеясь, шепнула Саше: – Он говорит… сам послушай, что он говорит!
Из трубки неслась чудовищная и затейливая брань человека, не понаслышке знакомого с изысканными оборотами лагерной речи. Из произносимых слов самыми безобидными были "хорьки вонючие", "псы смердящие", "я им покажу крысятничать", а также вполне парламентарное (в том смысле, что давно вошло в обиход нашего парламента) выражение – "не по понятиям живут". А кроме того Саша услышал, что 15 тысяч теперь с них. Эта поэма уголовного экстаза длилась целую минуту, и Саша не без наслаждения внимал ей и готов был слушать еще и еще, но Вита прервала поток папиного негодования, взяв трубку, сказав, что батарейки садятся, еще раз попрощавшись и подтвердив, что позвонит непременно через три часа.
– Все-таки и от папы нашего бывает польза, – обратилась Вита к сестре.
– Бывает, – согласилась Надя, – и часто. Он ведь по-своему нас любит, правда? Насколько способен… И помочь старается… Правда, тоже по-своему. Но он по-другому не умеет… И ты зря к нему так относишься, он все-таки наш папа.
Убеждать Виту сменить к папе гнев на милость сейчас было и не нужно. "Стихи вот тоже, – думала Вита, – про которые он узнал. Действительно – как умеет. Хотел ведь, как лучше, чтобы дочка могла бы хоть прикоснуться к автору любимых стихотворений, и в придачу – конкурс выиграть… Он ведь не знал, что из этого может получиться".
– Да я не так уж и ненавижу его, – сказала Вита, обращаясь скорее к Саше, чем к сестре. – Он ведь по натуре кто? Игрок. Самый что ни на есть отпетый игрок! 15 тысяч, думаешь, ему нужны? Ха! Он с потолка эту цифру взял, мог назвать пять, а мог и тридцать, ему все равно. Папу нашего не деньги интересуют, а многоходовые комбинации, – что с партнерами, что с дочерью. Только вот с дочерью он заигрался. Ему ведь раз плюнуть было купить на этом конкурсе всех с потрохами, чтобы я заняла там первое место, но ведь там же были другие девушки, фаворитки других деловых людей нашего, блин, региона. – Вита опять начала злиться. – Те тоже могли купить кого угодно, и их тоже надо было уважить. Чего портить отношения-то из-за всяких там красавиц, правильно?
Вита саркастично излагала свою версию расклада всего конкурса "Мисс Ижевск", в котором все места были распределены еще на пороге. Саша знал, что ее версия в принципе верна, но что его поражало – так это то, что в свои 18 лет девушка обладала таким взрослым и горьким знанием жизни, которое не убило в ней, тем не менее, ни восприимчивости к стихам, ни веры в любовь, ни готовности забыть себя во имя такой любви и даже не ждать взаимности. Сложнейшее, несовместимое, казалось бы, сочетание: с одной стороны, рассуждения умного, холодного, саркастичного человека, хоть и молодого, но давно разочаровавшегося во всяких там идеалах, а с другой – тонкая душа, слезы, искренность, способность непревзойденно краснеть, и тот момент, который Саша никогда не забудет – тогда в гостинице, когда она подставила свои пальцы под нож, лишь бы не писать пресловутое заявление. Пугало пока Сашу это сочетание, уж слишком непривычным было оно, потому-то он, видно, и не мог так сразу разобраться в своих чувствах. А Вита, между тем, заканчивала краткую характеристику своего отца:
– Ну, он такой, что поделать. Нет у него такого органа чувств, который предупреждал бы: сюда нельзя, это бестактно или безвкусно, или же просто гадко. Ну нет, и все! Нельзя же упрекать человека в том, что у него, допустим, нет уха. Зато у папы вместо этого другой орган, который безошибочно указывает, что полезно, а что – не полезно. Ну, хватит про него, подъезжаем уже. Сережа, – обратилась она к водителю, – тебе не обязательно рассказывать Павлу Сергеевичу то, что ты здесь услышал, ты это понимаешь.
Водитель засмеялся.
– А я и не слышал ничего.
– Я на всякий случай тебе напомню, что водителей много, а дочерей – всего две. И в любом случае мы останемся, а ты…
– Да понял я, Вита, кончай, что я, совсем дурак, что ли? – ответил водитель, и машина остановилась перед бабушкиным домом.
Дом вызывающе контрастировал с деревенскими избами по соседству. Это был, собственно, не дом, а вполне современный коттедж, еще чуть-чуть – и вилла. Бабушка, наверное, принципиально не желая подлаживаться под интерьер, стояла на пороге в резиновых сапогах и с тяпкой в руке. Вита сказала:
– Бабушка, познакомься, это Саша. Он у нас поживет дня два. Он – наш режиссер с конкурса… и мой друг, – добавила она, снова легко покраснев.
Бабушке, видно, ничего не надо было объяснять дополнительно, мудрая была у Виты бабушка. Поэтому она без лишних слов повела Сашу показывать его комнату. Потом сели за стол.
– А что с глазом-то у него, друга твоего? – только-то и спросила бабушка, на что получила неопределенный ответ, что хулиганы напали.
Подробности бабушке было знать совершенно незачем. Легкое сотрясение мозга, постельный режим, хорошее питание и свежий воздух – вот все, что рекомендовали врачи, и все это у бабушки есть. Обед более чем отвечал разделу "Хорошее питание", Олимпиада Юрьевна (так звали бабушку) тут показала подлинное кулинарное мастерство. Бабушка сказала, что так кудряво ее в деревне никто не величает, а зовут просто – баба Липа, и Саша порадовался такой сказочной звукописи и тому, с каким аппетитом он будет произносить два слова – "баба Липа".
– Баба Липа, – повторил он, с удовольствием перекатывая по горлу эти буквы, эти чудесные деревенские звуки, и засмеялся счастливо. О нем заботились, его любили, все, казалось, стало таким надежным и славным. "Теперь все будет хорошо", – подумал Саша.
Вита засобиралась обратно.
– Ты что же, не останешься? – удивилась бабушка.
– Я завтра приеду, – ответила Вита, – а может быть, даже сегодня попозже, совсем к вечеру, – добавила она, многозначительно взглянув при этом на Сашу.
– Я буду ждать, – отозвался Шурец, вложив в ответ максимум не только благодарности, но и другого, куда более интересного чувства.
Он попытался окрасить свой голос мужским магнетизмом, но в сочетании с забинтованным глазом и вспухшим лицом магнетизм смотрелся почти комично. И хотя сил у него было сейчас, прямо скажем, немного, он твердо знал, что, если Вита вернется сегодня вечером, у него их хватит на непродолжительный и осторожный сеанс нежной страсти. Как в том анекдоте: "Ты что, тебе же после инфаркта нельзя. – Нет можно, но медленно".
Долгим взглядом одарила его Виктория за последние слова и попытку "магнетизма". Даже его побитой рожей она любовалась. Они вышли к машине. Стали прощаться. Вита поцеловала сестру в щечку, а затем Сашу в губы, задержав свой поцелуй несколько дольше, чем того требовали деревенские приличия. Саша пошатнулся, и не столько по причине сотрясения мозга, сколько от резкого импульса его богатого воображения. Как только он вообразил, что они с Витой будут делать этой ночью, может, даже на сеновале (интересно, тут есть сеновал? – подумал он дополнительно), вот тут-то его и качнуло.
– Все, я уезжаю, уезжаю, – промолвила Вита, наконец освобождаясь из Сашиных крепнущих объятий, – уезжа-а-ю, уезжа-а-ю, – мечтательно пропела она, – а то еще останусь, а надо… Сашенька, все, я поехала, значит буду сегодня вечером, в крайнем случае – завтра утром.
Она двинулась к машине, но ее остановил какой-то напряженно-звенящий голос сестры.
– А меня?
– Что тебя? – удивилась Вита, – я же тебя поцеловала, простились уже.
– Нет, – упрямо и все так же напряженно отвечала сестра, – пусть он меня поцелует. Мне нужно. Только сегодня. Один раз. Потому что вы все забыли, у меня сегодня день рождения. Только пусть так целует, как тебя.
Она подошла к Саше, подставила губы и закрыла глаза. Саша оторопел. А Вита, не обратив внимания на странноватый для возраста сестры оттенок просьбы, бросилась к ней и стала обнимать со словами: