– Ой, Наденька, прости, я совсем забыла, но ведь сама знаешь – отчего.
– Знаю, из-за него, – Надя хмуро показала на растерянного Сашу, – вот потому-то я и хочу от него получить свой подарок. Взрослый! – снова подчеркнула она, – чтобы я запомнила. – И снова, закрыв глаза, подошла к Саше.
Саша хоть всю жизнь и обожал импровизации, но все же – не до такой степени. Он обескуражено посмотрел на Викторию, не зная, что делать в такой щекотливой ситуации. Виктория засмеялась, но как-то не совсем естественно.
– Ну, целуй, что же ты. В день рождения отказывать нехорошо.
Саша аккуратно прикоснулся губами к губам Наденьки и вдруг почувствовал, что они приоткрылись, и ощутил на своих губах, подумав при этом: "ни хрена себе!", ее детский язычок. Саша хотел отпрянуть, но девочка схватила его голову обеими руками и не отпускала. "Черт возьми! Так и педофилом недолго стать", – мысленно пошутил Саша и снова попытался освободиться. И тут ему Вита уже помогла. Отлепив руки сестры от Сашиной головы, Вита строго сказала:
– Ты что же это делаешь?
– Что? – озорно улыбаясь, спросила Надя.
– Да то! Ты где этому научилась?
– Ха! Что я, кино не смотрю, что ли? А вы всe думаете, что я такая уж маленькая! – ликуя, выкрикнула она и тут же вприпрыжку, как ребенок, играющий в "классики", побежала в дом. И уже с порога засмеялась: – А я уже вовсе не ребенок! Вот!
И исчезла за дверями, шкодливо уворовав свой желанный подарок ко дню рождения и своим замечанием о кино еще раз подтвердив его тлетворное влияние на незрелую детскую психику. Слово "нимфетка", введенное писателем Набоковым в нашу добропорядочную жизнь, обрело в лице Наденьки прямую иллюстрацию к происходящему.
– Стой, Надюша, – крикнула баба-Липа ей вслед. – Я-то тебе подарочек приготовила! – И, на ходу помахав рукой Виктории, двинулась вслед за младшей сестричкой, которую, по всему, перестало устраивать положение младшей. Они остались опять вдвоем.
– Ну и дела! – сказала Вита. – Одной рукой куклу держит, другой мужчину обнимает. Приехали!
18-летняя Виктория сама не замечала, что говорит сейчас тоном бывшей ударницы первых пятилеток; мол, дожили! Вот, молодежь пошла. Целуются на улице. Да в наше время… Да разве при Сталине… и т. д. и т. п. Саша с ласковой усмешкой посмотрел на нее, и тут она, будто взглянув на себя со стороны, сама расхохоталась.
– Что это я, в самом деле? Девочка взрослеет. Мне ли останавливать. Однако, – полушутя продолжала она, – вы же тут одни останетесь, без меня. Мало ли…
– Мало ли что? – все так же улыбался Саша.
– Как тебе сказать… во всяком случае, она после этого финта с поцелуем заставляет меня ревновать.
– Ага! – сказал Саша, – ты меня еще к бабушке приревнуй. Езжай быстрее. И быстрей возвращайся.
– Ну, теперь-то уж точно к вечеру. Вас тут с сестрой наедине оставлять нельзя, – Вита вновь посмотрела на Сашу так, что у него второй раз в жизни после случая с Виолеттой сердце провалилось куда-то вниз.
Потом она быстро села в машину, и, пока машина не скрылась за поворотом Саша, все стоял, махал рукой вслед и думал: "Вита и Вета… Надо же, прямо индийский фильм какой-то "Зита и Гита". Как имена похожи, – думал Саша, – и какие разные". Он уже давно смирился с тем, что потерял Виолетту навсегда, лишь осталась невынимаемая заноза, которую она всадила тогда в его сердечную мышцу, да там и оставила, позабыла вынуть. Другие девушки, бывало, оставляли там свои миокардические рубцы, кто больше, кто меньше, но они, так или иначе, – заживали. А тут была заноза и, как следствие, – нарыв. И тогда, в Севастополе, еще на лавочке, он почувствовал боль укола, и потом сердце будто встало.
А сейчас произошло необъяснимое: Виктория так посмотрела, что он вновь почувствовал тот же укол, и сердце снова на миг перестало биться. Только тут была одна существенная разница… Когда заноза вонзается, человек чувствует укол. Но точно такой же укол он чувствует, когда заноза вынимается! Вынимается из трудно доступного места, поэтому не им самим – он ведь так и не смог, – а другим человеком, в его случае – прекрасной молодой женщиной, которая, кажется, его очень любит… Неужели свободен! – все еще не верил в свою удачу Шурец. Нет, он не мог даже себе честно ответить на вопрос: полюбил ли он Викторию, но что она вытащила из него ту самую саднящую занозу – в этом уже не было сомнения. Он чувствовал внутри будто вакуум, пустоту, пространство, свободное от Виолетты. Впервые за все время он вспомнил сейчас о Виолетте без всякой боли, даже без так называемой "светлой печали", без сожаления, без всего. А просто так вспомнил, как вспоминают, скажем, о давно прочитанной книге, спокойно, но мимолетно, и то – потому что понадобилось сравнить. Да уж, поистине "Вита" – жизнь, а "Вето" – нельзя!
– Во всяком случае, – не стоит, не рекомендуется, – усмехнулся Саша про себя. – Особенно впечатлительным.
Так он и стоял посреди дороги, глядя вслед машине и имея в сердце долгожданную пустоту, которую, возможно, заполнит собой уехавшая девушка. Саша не знал, да и не мог знать, что приключившаяся с ним история с Виолеттой закономерна и по их научно-колдовским меркам – обоснована. После близости ведьме, как правило, мужчина уже не нужен, а он, наоборот – привязан. Так Ветина мама держала Герасима Петровича, так сама Виолетта, невольно правда, действовала на Диму-таксиста, и на Гамлета, и на того же Герасима Петровича; и конечно, Саша Велихов тоже влип, как муха в клейкую ленту. Разрушить такую адскую зависимость может либо другая ведьма, либо обыкновенная женщина, – но только сильной любовью, порождающей столь же сильную энергетику, способную перекрыть энергетику прежней привязки.
Зная это, он бы по-другому оценил свою внезапно обретенную свободу и совсем другими глазами взглянул бы на красавицу Викторию.
Ему раскроют тайну, но значительно позже. А сейчас надо ли ему знать? Но нам такое знание не помешает, не так ли? А наш герой пусть идет в дом и соблюдает постельный режим. Пока ему достаточно и того, что, не успела Вита уехать, а он по ней уже заскучал. Хороший признак! Правильный дорогой идете, товарищ! Быть может, ваше любвеобильное сердце, испещренное шрамами от пережитого, сделает, наконец, безошибочный выбор. Будем надеяться… Будем! Мы верим в вас, Саша! Стихи сильнее! Добро победит! Да здравствует… впрочем, довольно…
Во всяком случае, с уверенностью можно констатировать, что Саша не просто проводил вечер. Он мечтал. О ней, разумеется, о ком же еще! Но мечты его не заходили дальше сегодняшнего вечера и ночи, в его дальнейшие планы девушка Виктория еще не вписывалась, короче – жениться пока не собирался. А вот о ночи, что и говорить, сильно мечтал. И ждал. Весь вечер ждал. Но она так и не приехала.
Глава 6-я, в которой мы в последний раз встретимся с ижевскими спортсменами
Все это время Саша не только мечтал о животворных радостях с Викторией на сеновале. Ему в 12 часов ночи уже стало не до них. Тревога за нее овладела его мыслями. Он был уверен, что, если она твердо пообещала вернуться вечером, она бы непременно вернулась. Выходит, ей что-то очень сильно помешало. А что или кто мог ей помешать оказаться там, куда она сама стремилась, то есть – в объятиях Саши Велихова? Какая-нибудь случайность, автокатастрофа? Это в умозаключениях Саши было гораздо менее вероятным, чем вмешательство в их жизнь все тех же бандитов. Саша опасался наихудшего развития событий, и, как выяснилось, опасался не напрасно.
Вита все же вернулась в деревню, глухой ночью, скорее ранним утром, часа в четыре. Вернулась, чтобы успокоить его, показать, что ничего страшного не случилось, что она уже здесь. Вита отдавала себе отчет и в том, что у Саши были все основания беспокоиться не только о ней лично, но и о своей собственной судьбе: ведь кроме нее тут у Саши больше не осталось никого, кто бы мог ему помочь. Как же без нее он обойдется? Без нее у него ни денег, ни паспорта, ни билета. Без нее – как он сможет вернуться домой в Москву? "Он, небось, волнуется прежде всего об этом, и он прав", – думала Вита со свойственным ей самоотречением. Неизвестно как укоренившаяся в ней манера: даже не пытаться надеяться на что-то благоприятное для себя (из двух красок, предлагаемых на выбор – черной и белой, она на всякий случай выбирала черную, какую-нибудь гипотетическую пакость, а если оказывалась вдруг белая и пакости не было, – что ж, хорошо, приятный сюрприз) – такая манера до сей поры себя оправдывала и приносила пользу, никакая неприятность не была для нее неожиданной и не могла выбить из седла. Получалось так: разумный пессимизм, как залог жизнестойкости, был у нее чем-то вроде девиза. И сейчас она привычно предполагала худшее для себя: уедет в Москву и забудет. Ну и пусть, ну и не надо, несколько прекрасных дней любви и приключений – вполне довольно. Она и так их запомнит на всю жизнь. Надо уметь довольствоваться малым.
Но в глубине души, где-то там, с обратной стороны ее брони, с тыла предательская трещина разрушала непоколебимую доселе защиту Виктории, порождая в своих недрах опасные бактерии необоснованных надежд. (Во как! И все же, постарайтесь простить автору его необъяснимую склонность выражаться временами цветисто и затейливо, снабжая свою несовершенную прозу всякими там рюшами, оборками и кружевами. Последней фразой автор полагает, что вырастил целое словесное жабо.) Вернемся, однако, к трещине. Трещина в данном случае вела себя абсолютно верно, ибо Саша как раз волновался прежде всего не о паспорте и не о себе, а именно о ней, о Виктории, что, несомненно, знай она об этом, подтвердило бы обоснованность ее (трещины) появления, и добавило бы ей оптимизма.
Она вернулась той ночью злой и веселой, осунувшейся, с синими кругами под глазами, но победившей. И Саша узнал следующее. С самого начала. А лучше с конца. Так вот: бандиты сейчас в КПЗ, двое избиты омоновцами от всей души, а третий, самый главный, не только избит, но и валяется с тяжелым сотрясением мозга и, может быть, даже с проломленным черепом в той же больнице, где лежал Саша, только под охраной "человека с ружьем", и как только придет в себя, будет препровожден в подобающее ему место, на нары. У них у всех здоровье сейчас сильно пошатнулось и стало значительно хуже, чем у Саши. Ой, а Саша уже и повязку снял! Скоро он будет совсем красивый… как и раньше. Саша действительно снял на ночь повязку, потому что на глаз она вообще не влияла (в глазу – что с повязкой, что без – все равно двоилось), а была предназначена, скорее всего, для того, чтобы помочь побыстрее погаснуть яркому, цветному фонарю под ним. Да и врач говорил, что через день повязку снимут, так что было можно.
Вита нежно и участливо погладила Сашин синяк (красняк-зеленяк) и продолжала излагать события уже сначала. Уже и допрос был, и она свидетельницей была, так что она в курсе всего. "Хорьки вонючие" (по исчерпывающему определению папы) добрались до палаты, из которой Саша исчез незадолго до их появления. В палате от остальных больных им совсем нетрудно было узнать, что к Саше приходила девушка, и она-то его и увезла. Краткое описание девушки, озвученное покоренными ею мужчинами палаты, сводилось в основном к междометиям, мату и жестам, пока один из них не сказал, что ее видали по телевизору, на конкурсе красоты. Впрочем, спортсмены сами могли догадаться, других девушек у Саши тут и быть не могло, тут какого-то особого аналитического ума и не надо было.
Где живет Виктория, спортсмены знали, так как в то самое утро, после их первого визита в Сашину гостиницу, они повезли ее не на экспертизу, а домой. В том, что экспертиза бессмысленна, а заявление она напишет позже, Виктории удалось их убедить, но они все равно пугали ее, провожая до самой квартиры. Да и сама идиотская идея об экспертизе родилась в их не отягощенных знаниями мозгах от чистого дилетантства: ну, слышали где-то, что уголовное дело возбуждается после экспертизы и заявления, а что за экспертиза, на основании чего – у них представление было смутное.
Естественно, что после визита в больницу они помчались на квартиру Виктории, полагая, что она спрятала Сашу там, и намереваясь любыми средствами выжать из нее такое нужное им письменное заявление. Намерения были просты, как придорожный камень, – поскольку им уже стало понятно, что Вита их надула, что она целиком и полностью на стороне Саши, что Саша ей, стало быть, дорог, если она пошла даже на такую акцию, как выкрасть его из больницы прямо перед их носом. А если так, то, значит, надо на ее глазах бить Сашу, пока она заявление не напишет. Но достаточно даже пригрозить, что будут бить, она вряд ли захочет, чтобы Сашу калечили и дальше. И, разумеется, напишет, как миленькая, куда она денется.
Даже ход их мыслей был известен Виктории, когда она с отвращением глядела в дежурной части милиции на вконец деморализованных Жору и Витька, у которых в самом начале допроса начался прямо-таки словесный понос, и они, пуская слюни и перебивая друг друга, рассказывали все, вплоть до мелких ненужных подробностей, и валили это "все" на главаря, поскольку его, на их счастье, тут не было. Наибольший страх у них вызывала не милиция, а Павел Сергеевич, сидящий рядом с Витой. В глазах Павла Сергеевича они читали только одно недвусмысленное обещание: им больше не жить. Даже на зоне, куда они вскоре отправятся. И не из-за их самовольного рэкета, а из-за другого, того, что Павел Сергеевич им нипочем не простит, а именно – дочь! Поэтому они рассказывали не столько следователю, сколько ему, лебезя, унижаясь, прося прощения и топя с головой своего предводителя. Папа Виктории, в белом костюме, черной рубашке и белом галстуке, закинув ногу на ногу и покачивая черным лакированным ботинком поверх черного шелкового носка, был похож на Аль Капоне в его лучшие годы. Он был также невозмутим, спокоен и беспощаден. Да и было – за что.
Намерения бандитов застукать влюбленную пару на квартире Виты были остановлены вначале запертой дверью. Но поскольку двери любых конструкций для них препятствием не были, они в квартиру проникли и с понятным разочарованием "голубков" не нашли. Кстати, умение главаря открывать разные двери без ключей, объяснили все те же, не перестававшие непристойно "колоться", Жора и Витек. Оказывается, за ним были и несколько нераскрытых квартирных краж, что следователь с видимым удовольствием и занес в протокол. У них хватило ума – не смешивать друг с другом два различных уголовных жанра: рэкет и воровство, поэтому они ничего в квартире Виктории не взяли, но, посовещавшись, решили в своем привычном стиле, как и с Сашей в гостинице, хозяйку тут подождать. Зачем рыскать по городу, искать, когда можно тут расположиться комфортно, а она рано или поздно появится. Зачем изобретать что-то новое, когда испытанный прием так хорошо действует, когда так приятно шокировать своим присутствием ничего не подозревающего клиента, видеть его испуг, растерянность и по горячим следам – надавить. У них уже не было сомнений в том, что Вита, переставшая в одночасье быть "Кирей", не стала прятать Сашу в своей квартире, поскольку адрес им известен, а увезла его куда-то. Но сама-то она непременно появится: вся одежда тут, опять же щетка зубная, косметика, словом – не может она не заглянуть в свое однокомнатное гнездышко, подаренное год назад папой, а там-то ее и ждут. И всего-то к ней два вопроса: где клиент и где заявление? А если напишет заявление сразу, то они миролюбиво уйдут.
Вита явилась через три часа ожидания. В 8 часов вечера. Она открыла ключом дверь, вошла и включила свет. "Сюрприз", – сказал главарь. Она было бросилась назад, но Витек уже успел встать у двери. Как раз в это время папа ждал ее звонка. Звонка не последовало. Вита ведь почему вернулась в город, а не осталась в деревне с Сашей, чтобы переждать события? Потому что она поехала на войну! Она хотела окончательно разобраться с бандой при помощи папы и добыть обратно и Сашин паспорт, и Сашины деньги, только по своему обыкновению решила не посвящать Сашу в свои планы, а сделать все сама. Да и чем Саша сейчас мог бы помочь? Ей бы сразу к папе отправиться, а она решила заехать домой переодеться и из дома отцу позвонить. Самостоятельные действия завели ее прямо в лапы ожидающей тройки.
Павел Сергеевич в это время уже изрядно нервничал. Он знал свою дочь, как человека обязательного, и если она пообещала позвонить ровно через три часа, значит позвонит, а прошло уже 3 часа 30 минут. Еще больше Павла Сергеевича тревожило то обстоятельство, что, несмотря на всеобщие усилия его подчиненных, его охраны и при содействии милиции – никого из "спортсменов" за истекшие три часа так и не нашли. Не было такого секрета или адреса, или преступления в городе, о котором Павел Сергеевич не узнал бы через 15 минут, если бы только захотел. А самостийные рэкетиры куда-то пропали. Но разве мог он предположить, что последние полчаса они вместе с его дочерью находятся в ее квартире, что спрятанное как всегда труднее всего найти на самом видном месте, ибо это "самое видное место" приходит в голову в самую последнюю очередь. Разве он мог представить себе, что Вита не может ему позвонить из своей квартиры, поскольку ребятки-спортсмены зашли настолько далеко, обнаглели настолько, что посмели взять его дочь в заложницы, да еще в подаренной им квартире.
"Спортсменами" до сих пор ребята именовались весьма условно, но выяснилось, что основания для этого были вполне реальными. Оказалось, что все они занимаются в школе каратэ, и что их не трое, а минимум – десяток. Оказалось, что уже год, как приветливый паренек, недоучка из института культуры, сколотил свою группировку, которая занималась мелкими, уголовно-наказуемыми делами, но стремилась к большему. Секция каратэ и (позвольте в прокурорском тоне) жажда легкой наживы – сплотили их. Основными принципами группировки стали "беспредел" и "крутизна" в том смысле, что они не должны останавливаться ни перед чем, и ничто их не испугает, что им сам черт не брат. Им хотелось обрести независимость и добиться того, чтобы их в городе все боялись. Только вот первая проба сил, первый же тест на способность действовать самостоятельно; дебют, так сказать, на опасной ниве суверенного, то бишь, независимого рэкета – у них не получился. Занимались Сашиным "делом" втроем, не привлекая остальных, но слишком высоко замахнулись они. Применять насилие к дочери такого авторитета, каким был Павел Сергеевич, было первой, а также последней ошибкой возомнивших о себе невесть что – дебютантов. Наехав на Сашу по поручению Павла Сергеевича (а он рекомендовал наехать мягко, лишь намекая на возможные последствия), они уже тогда не послушались его и перегнули палку. А затем и вовсе взяли по лопате и принялись рыть себе могилы тем, что проявили непослушание и дальше, не удовлетворившись выплаченным папой гонораром; а позднее тем, что решили пойти ва-банк, используя его дочь, как козырную карту в своей безнадежно испорченной игре. Жадность сгубила дилетантов.