Вадим тяжело и обречено вздохнул и посмотрел на Зину взглядом, в котором она прочла скрытый намек: "Ничего, ничего, у нас с тобой все впереди. И может, даже сегодня… К утру". Или же Зина хотела прочесть такое, потому что Вадим ей сильно понравился. И где-то она его уже видела… Никак не могла вспомнить – где. Потом вспомнит, когда в процессе вечеринки узнает, что он артист и сообразит, что она его видела в кино. И ей еще больше захочется чего-нибудь, как-нибудь с Вадимом.
Но это потом, а сейчас – чего обижать поэта, может потом, когда он совсем опьянеет, и ему будет уже все равно… Пролог вечеринки во дворе пора было заканчивать. Хотя был только легкий морозец, но ребята-то все равно были без пальто. Они не стали надевать верхнюю одежду: в машине тепло, а топтаться где-то на снегу они не собирались. Дом – машина – "Кащенко" – и все, зачем пальто? Вошли. Пациентов видно не было.
– Отбой у них, – пояснила Зина. – Хватит, уже отметили.
– Чем? – поинтересовался Вадим.
– Ужин у них был. Не такой, как всегда, побогаче. Потом телевизор. Все, хватит! – говорила она со злостью, происхождение которой выяснилось немного позже, и ведя их в ординаторскую.
Там уже был накрыт стол и все вышеназванные лица были на месте. Все, как и было обещано – симпатичные люди. Леонид Абрамович оказался остроумным, Варвара Степановна казалась мудрой и доброй, а Женя, хотя внешне и уступала Зине, но тоже была вполне.
– Ничего, ничего, неплохо… – так и прокомментировал через губу Вадим, едва взглянув на Женю и раскуривая свою трубку.
Бутылки и всяческая снедь, привезенные ребятами, очутились на столе. Начали пить и закусывать, провожать Старый год. Телевизор в углу возвестил о поздравлении президента и о том, что Новый год приходит. Куранты дали знак к тому, что пора разливать шампанское и чокаться. Встретили. Добавили еще – кто водки, а кто бывшего здесь всегда медицинского спирта. И, поскольку все видели, что ребята прибыли с гитарой, как-то само собой возникла мысль выключить надоевший телевизор и, по возможности задушевно, попеть старые песни советских композиторов. Вместе попеть. Но вначале, для затравки Вадим взял гитару и спел несколько своих песен на стихи присутствующего здесь поэта Саши Велихова, чем невероятно поднял Сашин рейтинг в собравшейся аудитории. Поделиться комнатной славой Вадиму было легко, так как пел он талантливо, да и сочинял не бездарно. Он уже первой песней покорил всех, а второй растрогал до слез и Варвару Степановну, и обеих девушек. Опять выпили.
– Эх, – взгрустнула вдруг Зина под впечатлением Вадимовского искусства, – вот так вся жизнь. Проходят лучшие годы и где? В дурдоме… Сказать кому-нибудь страшно.
– Да перестань, – сказал Леонид Абрамович, – а где ты еще столько смешного увидишь? Да, кстати, – и Леонид Абрамович, именно что некстати, рассказал бородатый анекдот про психов, который все знали, а потом сам же от него долго и одиноко смеялся.
Нахлынувшую грусть Зины анекдот не развеял. Она продолжала мрачно смотреть на свою рюмку, потом сама налила в нее водки, залпом выпила и снова тяжело выдохнула:
– Э-эх!
Добрый Саша захотел унять Зинину тоску вопросом:
– Зин, а Зин, ну все-таки что-то хорошее здесь бывает?
– Бывает, – с непонятной пока обидой отозвалась Зина. – Да. Например, был у нас в том году конкурс красоты – "Мисс Кащенко".
Вадим, в этот момент опорожняющий свою рюмку, поперхнулся. Саша, наоборот, сдержался.
– Вот видишь, – сказал он, – "Мисс Кащенко". Ты, наверное, первое место заняла?
– Ка-ак же! От них дождесся! – И Зина объяснила свою неутихающую прошлогоднюю обиду на жюри.
– Если бы конкурс был в купальниках, тогда да. – Зина встала. – Смотри, какая у меня фигура. – Она сделала изящный пируэт. – Видал? Если бы в купальниках, я бы тут всех урыла. А у них конкурсы какие были? Первый – кто лучше и быстрее сделает укол в вену, второй – кто быстрее привяжет больного к кровати…
Тут Вадим опять поперхнулся тем, что жевал, и спросил:
– Как это, привяжет?
– Элементарно. За руки и за ноги. К спинкам кровати. У нас это называется фиксация больного, а короче – вязка. Ну вот. И с этими-то двумя конкурсами я бы еще как-нибудь справилась, но третий, блин!
И тут Зина, не в силах совладать с возмущением, – опять налила себе водки и махнула. Села, замолчала и опустила голову.
– Ну, что третий-то? – с возрастающим интересом поторопил ее Вадим.
Зина опять вскочила.
– А третий, сволочной этот конкурс был такой: прочитать, блин, наизусть отрывок из произведения писателя Чехова "Палата № 6"! – Тут Вадим закашлялся в третий и последний раз. – А я не знала не только наизусть, но и вообще не читала. Вот так! Ну, меня и завалили. А если бы как на других, нормальных конкурсах, которые во всех странах, если бы в купальниках, – продолжала Зина больную тему, – хрен бы меня кто обошел! Поду-умаешь, если какая-нибудь… – тут она покосилась в сторону Жени, и Вадим с Сашей поняли, кто выиграл конкурс, – …если она знает наизусть всего Чехова или там, Пушкина какого-нибудь, то она сразу и впереди, да? Конкурс-то, блин, красоты, а не мозгов, так? Так и надо было в купальниках, а они… Я бы выиграла, точно. Не веришь? – вызывающе спросила она Сашу и вновь повернулась, демонстрируя фигуру.
– Ну почему, я верю, – вполне искренне ответил Шурец.
– Нет, нет, ты еще погляди. А-а! Стоп! В халате ты не поймешь, а без халата уже и не помнишь, – разошлась Зина в удали своего рассказа и борьбы за справедливость. – Хочешь реально посмотреть? Ну-ка, выйдем в коридор!
Саша, хотя и приехал преимущественно ради этого, был несколько сконфужен.
– Пойдем, пойдем в коридор! – завелась Зина.
Саша поднялся и оглядел Собрание. Собрание, видимо, с пониманием отнеслось к предстоящему отсутствию двух своих членов, и Вадим в ответ на Сашин взгляд медленно опустил глаза, всецело одобряя.
Когда выходили в коридор, Саша уже, конечно, знал, что показом фигуры дело не ограничится, надо будет идти дальше, но неожиданно для себя вдруг почувствовал полное нежелание заниматься сексом в этих стенах. А Зина, шедшая впереди, уже по ходу стала расстегивать халатик и снимать туфли. Они отошли по коридору подальше и завернули за угол. Обнаружилось, что под халатом Зины – только белье. Зина к приезду явно подготовилась. И верх и низ были белыми, тонкими и прозрачными. Внизу сквозь белье красиво и рельефно проступала лобковая зона, а вверху – столь же красиво рвалась наружу едва прикрытая кружевами грудь. В другое время и в другом бы месте одного такого вида любвеобильному Саше хватило бы для острого интереса. Но он, сам не понимая – почему, – чувствовал вовсе не возбуждение, а какую-то странную тоску. Жалость, неловкость, обязанность что-то сделать, да и сама необычность происходящего – интерьер сумасшедшего дома, компания эта случайная, случайная подруга прошлых лет, рассказ о конкурсе, танец душевнобольных в соседнем корпусе – все смешалось в голове Саши, формируя настроение, никак не способствующее здоровой эрекции. В который раз поэт в нем побеждал простого мужчину с его естественными, данными природой функциями. Образы толкались в его голове, там происходило зачатие, быть может, новой поэмы, которую он всегда хотел написать, но так и не сподобился.
А Зина между тем нетерпеливо ждала. Ее фигура и впрямь могла бы выглядеть конкурентоспособной не только на убогом местечковом конкурсе "Мисс Кащенко", но и на любом другом, уровня "Мисс Россия" или даже "Мисс Европа". Что же касается названия, то нельзя не отметить одну весьма типичную особенность: фантазии устроителей подчас изумляют своей прямотой и премилой детской наивностью. Напоминаем, что конкурс "Мисс Ижевск" уже был в жизни Саши, но вот например в городе Ноябрьске, на далеком севере нашей страны, в городе, который и был построен только потому, что там открыли месторождение нефти и газа, тоже проводился конкурс красоты и точно так же, просто и безыскусственно, организаторы могли бы его назвать "Мисс Ноябрьск", так нет же! Они проявили изобретательность и придумали конкурсу название, наиболее ценное для данного региона, и по их мнению, самое почетное для победившей красавицы – "Мисс Скважина". Представляете, если кто-нибудь потом окликнет ее на улице: "Эй! Постойте, Скважина, вы обронили платок". Обидно даже… Это как в припадке лояльности одна семья назвала сына, как бы вы думали – ПрезиПутин. Что с мальчиком в школе будет, как он там настрадается, родители даже не подумали. Ну да ладно, не будем отвлекаться. Так или иначе, название конкурса в психиатрической больнице затмило все. На конкурсе названий "Мисс Кащенко" бесспорно заняло бы первое место.
Тем временем Зина, чья безупречная фигура не послужила, к сожалению, аргументом в пользу ее победы на конкурсе, продолжала ждать от Саши следующего шага к окончательному сближению тел. Так и не дождавшись, она решительно сказала:
– Пошли теперь в отдельную палату. Там я тебе покажу остальное, – и взяла Сашу за руку.
Остальные фрагменты ее изумительной фигуры были плохо скрыты откровенно соблазняющим бельем. Но он так и не соблазнился.
– Стой, Зин, – Саша остановил ее и погладил по щеке и волосам. – Прости, что-то не могу я так. Что ж я, как последняя скотина, буду заниматься этим в психбольнице. Не могу я здесь.
Зина оторопела на несколько секунд, потом выкрикнула ему вопрос:
– А я могу, да? Могу?! – Зина сорвала с себя лифчик и ответила сама себе. – Да! Я – могу! Я привыкла здесь! Не трахаться привыкла, а вообще привыкла. Я, молодая женщина! А ты, ты!.. Ты – мужчина! А ведешь себя, как целка, которую воспитали хрен знает где! – Зина, дрожа от ярости, поискала секунду – где именно, и нашла: – в монастыре! Сволочь ты! Ты что же думаешь, меня можно просто так взять и продинамить, да? Мне можно в дурдоме, а ему, видите ли, нельзя! Я кто тебе? Прошмондовка какая-нибудь?! Я работаю… я… я… я красивая! И мне тоже хочется любви, хотя бы в Новый год, пускай и среди психов. Да, хочется! Вот! А ты со мной так, гад! – И Зина с размаху влепила Саше оплеуху. Сама испугалась этой оплеухи, стихла и без перехода заплакала, прижав к лицу ладони.
Саша обнял ее.
– Успокойся, Зин, – как можно мягче говорил он, – я о тебе совсем иначе думаю. Ты мне очень нравишься, очень, – шептал он, поглаживая Зину по голой и холодной спине.
– Прости меня, прости, – глотала слезы она.
– За что, Зина?
– Что ударила…
– Ну что ты, это даже нормально. Наоборот, ты меня прости.
– А тебя за что? – Зинина истерика совсем утихала, уступая место товарищескому пониманию.
– Меня? – усмехнулся Саша, – меня есть за что… Сам позвонил, сам напросился и в последний момент отступил. Прости, что не могу сейчас, вот за это прости.
– Хорошо, – сказала Зина, – прощаю. И все? – Зина подняла к нему лицо.
– Нет, не все, – ответственно заявил Шурец, – у тебя когда дежурство кончается?
– 2-го, утром.
– Вот. И сразу ко мне домой. Только в том же белье, ладно? – добавил он с улыбкой.
– Я приеду, – сказала Зина, улыбнувшись в ответ, – я все равно приеду, даже если ты передумаешь.
Забегая вперед, скажем, что ответственный Саша, чувствуя себя перед Зиной в неоплатном долгу, любил ее что есть сил 2-го января Нового года. После чего следы Зины потеряются в нашем рассказе, но сейчас, в пустом коридоре больницы Зина подбирает разбросанные детали одежды, надевает все, и они с Сашей, обнявшись, в уповании на лучшее любовное продолжение, возвращаются в ординаторскую.
Там веселье и радостное опьянение, то есть, та стадия, когда никто не спит в салате, не валится на соседа и не несет чепуху, когда всем очень хорошо, и все друг другу крайне симпатичны. Поэтому комментировать отсутствие Зины и Саши, двусмысленно шутить по этому поводу никто и не собирается. Лишь Вадим, подняв брови, вопрошающе смотрит на Сашу. Саша делает жест рукой, означающий: отчет потом, все нормально… Вадим уже обнимает Женю, которая, по всему, не против, но, однако, все молчит, с Вадимом не заигрывает, терпит его руку на своем плече и думает о чем-то своем.
Выпили в честь возвращения отсутствующих и за то, как провозгласил Леонид Абрамович, что кворум восстановлен. Вот сейчас пришло самое время попеть старые задушевные песни, именно в кворуме, вместе, когда все знают слова, если и не всей песни, то хотя бы припева. И понеслось! Вадим взял гитару, и нестройный хор медсестер, врача, поэта и артиста затянул былое. Тут не было типичной для кого-то ностальгии по прошлому, нет, то было другое. Слабая гуманитарная возможность уцелеть, сохранить душу. Кроткий протест против шума и агрессии внешнего мира, средство уберечь разум не только внутри сумасшедшего дома, а внутри страны, внутри Москвы. Напевность, мелодичность и отсутствие совсем уж нелепых слов – давали им ощущение радости, покоя и стабильности, незыблемости хорошего, ощущение всего лучшего и доброго, наивного, детского, даже сентиментального, живущего в каждом из них и не умирающего никогда, несмотря на жестокость жизни.
Пропели две-три. "Сиреневый туман", конечно, затем "Вот кто-то с горочки спустился", что-то еще, затем Вадим предложил забытую почти "Ну где мне взять такую песню". На словах "и чтоб никто не догадался, что эта песня о тебе", все вдруг заметили, что кто-то воет за дверью. Вадим перестал играть, все смолкли и прислушались. И тут Зина, сорвавшись с места с криком: "Гадюки! Что ж вы делаете?" – подбежала к двери и распахнула ее. За дверью стояла небольшая группа женщин-пациенток в серых халатах. Они сбились в одну кучку, блаженно и тихо подпевая. А потом и продолжали петь: "И чтоб никто-о-о не догадался", несмотря на прерванный Вадимовский аккомпанемент. Саша смотрел на них в состоянии, близком к шоку. Он заметил, что у всех, у всех этих женщин глаза, устремленные куда-то вверх, были светлые. Совсем светлые. Ни одной почему-то не было с карими глазами. И все улыбались. Далеко не сразу отходя от песенной эйфории, они еще некоторое время продолжали, потом увидели Зину, распахнувшуюся дверь, и испугались. Улыбки медленно сползли с их просветленных лиц, и после командного выкрика Зины: "А ну, заткнулись щас же! Быстро по палатам!" – они бросились врассыпную.
– Это не мы, не мы! – испуганно лепетала, убегая, одна из них и тыкала пальцем куда-то в сторону. – Это все она, она, мы сами не хотели!..
В указанном направлении вой продолжался. Там была палата № 5, и оттуда доносился в прямом смысле вой, одинокий вой умалишенной, которая, видимо, нарочно перевирая слова и музыку, истошно орала: "И чтоб никто-о-о не на…бался. Чтоб было мало всем всегда".
– Опять Курехина, – обернулась Зина к столу. – Она у них главная заводила, самая вредная. А ну, пошли. Женя – за мной! – скомандовала она.
Леонид Абрамович, для которого эпизод был делом привычным и его личного присутствия не требовал, остался на месте. Вадим и Варвара Степановна тоже. Женя побежала за Зиной, и вслед за ней устремился Саша. Не чтобы помочь, а потому что ему было интересно, и он почему-то был уверен, что предстоящий эпизод вечера дополнит для него общую картину ненаписанной поэмы. Задушевное пение душевнобольных женщин в этом приюте скорби произвело на него впечатление ошеломляющее, что-то творилось у него внутри, что-то ломалось, он сам еще не понимал – что. Он даже отрезвел совершенно, когда бежал к пятой палате вслед за девушками.
В палате распластав руки и ноги, совершенно голая, лежала больная Курехина. Зина и Женя бросились ее вязать. Та даже не сопротивлялась. Свою акцию протеста в Новый год, в этот чужой для нее праздник жизни, она уже совершила и была вполне удовлетворена. Довольная мина на ее лице взбесила Зину еще больше.
– Что ж ты, мерзавка, со мной делаешь, а? – приговаривала Зина, яростно привязывая ноги Курехиной к спинке кровати. – Что ж ты делаешь, а? Назло мне, да? Назло?! Там же мужчины в гости ко мне пришли, понимаешь ты, поганка, мужчины!! А ты голая тут валяешься. И орешь.
Курехина – толстая тетка с огромной синеватого цвета грудью – игриво глянула на Сашу, застывшего в дверях палаты, и резонно ответила:
– Так я, Зина, потому и голая, что мужчины.
– Молчи уж, блядища престарелая, – уже миролюбиво сказала Зина, завязывая последний узел. – А еще заорешь, так я тебе помимо вязки еще и рот пластырем заклею, усекла?
Выходя из палаты, Зина, немного стыдясь перед Сашей за такие грубые свои проявления чувств, объясняла:
– Понимаешь, Саш, с ними по-другому нельзя. Иначе вообще жить не дадут. У них к нам, сестрам, ненависть какая-то патологическая. И мы их ответно тоже не любим. Как любить-то, когда тебя ненавидят и все время норовят какую-нибудь пакость устроить. Верно, Жень?
Женя молчала, как молчала до сих пор все время.
А Зине одобрения или согласия ее и не нужно было совсем, она продолжала, убежденная в своей правоте:
– Так что, мы с ними друг друга ненавидим, если по-честному. Знаешь, какое у психов любимое развлечение? – Саша, естественно, не знал, – А-а! Не знаешь, ну так я тебе скажу, какое. Когда приносят лекарство, притвориться спящими. Когда медсестра наклоняется, чтобы разбудить, пациентка хватает ее за горло и пытается душить, представляешь? Всех тут душили, одну вот Женьку – нет. Может, они ее своей считают, а? Ты как думаешь, Жень? – Женя по-прежнему молчала. – Ну, ладно. Так вот, душат, да так сильно, что следы на шее остаются. Ну, отобьемся кое-как, затем помощь подоспеет, и тут мы в долгу не останемся – сразу привяжем и сульфазину ей по вене, пару кубиков, чтоб знала: без наказания не останешься. Вот так и живем, – закончила Зина. – Не ждем тишины. Работа, как говорится, трудная, но интересная. Нам за риск полторы сотни в месяц набавляют, – засмеялась она. – За такую сумму можно и жизнью рискнуть, да, Саш?
Вечеринка подходила к концу. Было 5 часов утра. Еще темно. Вадим и Саша вышли во двор. Все пошли их провожать. Женя, наверное, так и не согласилась пройти с Вадимом в свободные апартаменты, да и Вадиму, вроде, не очень-то и хотелось. Вообще, эротическая составляющая праздника как-то отпала сама собой. Все пошли ребят провожать. Постояли немного у дверей, вдыхая невероятно вкусный воздух, который хотелось прямо-таки пить.
– Вот и свежесть, – сказал Вадим вполголоса. Громко говорить отчего-то не хотелось. Никто не был пьян.