И вдруг ворота медленно, с глухим шумом стали раздвигаться.
"Что за чертовщина!" – подумал Александр Юрьевич, – пароль у них, что ли такой?"
Он осторожно вошел. Ворота за ним так же медленно закрылись. Никто не вышел навстречу. Ничего не оставалось, как пойти в дом. Он подошел к солидной массивной двери с бронзовой ручкой и в нерешительности остановился. Из-за двери раздался громкий хохот, женский, но басовитый, а затем голос:
– Входи, входи, не стесняйся. Чего уж там. Сам пришел, теперь входи.
Саша нажал ручку и вошел.
Все то время, пока он шел через поляну к забору, потом по двору, подходил к двери и топтался там – за ним следил глазок видеокамеры, и не одной. А внутри дома, увидев сначала, кто стоит у ворот, пожилая женщина со следами былой красоты на лице неспешно подошла к зеркалу и с отвращением посмотрела на себя. "Да, изнурительная борьба со старостью, в которой заранее известно, кто одержит победу", – подумала она. Сейчас ее внешность могла бы вызвать у кого-то только сочувствие , а у нее самой – злость и депрессию. На щеке – бородавка с волосками, а бывший когда-то легкий девичий пушок на прелестном личике постепенно превратился в заметные усики и вполне мужскую темную щетинку. Ладно, есть же эпиляторы, но это потом… А чтоб побыстрее – бритва "Филипс". Ничего, еще не вечер! Еще погуляем! Еще потанцуем на балу! Будет сегодня у меня бал, да какой! Она быстро пошла в ванную приводить лицо в порядок. А по пути крикнула уже вошедшему Саше:
– Эй, путник! Располагайся. Бар видишь? Наливай себе, что хочешь. Я буду через 5 минут.
Саша оглядел комнату, точнее, холл. Белая мебель, белые кожаные диваны, цветы в вазонах, бар со стойкой. Он подошел, но из боковой двери вышел спортивный такой парень и несколько женственно произнес:
– Присаживайтесь, я вас обслужу.
Саша в растерянности сел.
– Водка, виски, коньяк? – осведомился спортивный парень с женскими манерами.
– Нет, что-нибудь полегче, если можно, – отозвался Саша, все оглядываясь.
– Пиво, чай, кофе, – продолжал парень оглашать меню.
– Холодный чай, если можно.
– Можно, все можно. С лимоном? Сахар?
– Да… То есть, нет, только с лимоном.
Парень отошел за стойку бара.
– А где я нахожусь, чей это дом? – спросил Саша, впрочем, без надежды на ответ, что оказалось правильным.
– Частное владение, – голос сотрудника местного сервиса стал заметно суше.
– А чье? – продолжал настаивать Саша.
Парень промолчал, давая понять Александру Юрьевичу, что лимит его вопросов исчерпан.
– Мое, – раздался голос с лестницы, ведущей на второй этаж, и вслед за голосом появилась… Элизабет Тэйлор, которую Александру Юрьевичу в молодости доводилось видеть в телевизионных хрониках из Голливуда. Старая уже Элизабет Тэйлор, чей возраст уже не могли скрыть ни густой макияж, ни пластические операции. Разумеется, это была не знаменитая американская кинозвезда, но очень-очень похожая пожилая дама. Черные волосы и брови – это ладно, ничего необычного, но черные бездонные колодцы глаз словно втягивали в себя, тянули с неодолимой силой. Опять-таки, черное, свободное платье, скрывающее полноту, серьги из черного агата, а также неярко выраженные черные усики – еще более усиливали впечатление мрачное и даже жутковатое. Женщина черная и одинокая, как заброшенная угольная шахта, стояла перед ним на лестнице. Что она одинока, Саша понял как-то сразу. И то, что она приветливо улыбалась, никак не могло изменить ощущения чего-то инфернального и опасного, не могло унять озноба, внезапно пробежавшего по спине…
Еще бы! Дремучий лес, этот таинственный дом, ворота, открывшиеся на призыв Иванушки-дурачка: "Избушка, встань ко мне передом, а к лесу задом", затем безлюдье во дворе, женоподобный охранник-официант, черт его разберет – кто, и наконец хозяйка, от которой повеяло могильным холодом – все это кого хочешь может свести с ума, не так ли? И то, что Александра Юрьевича посетил озноб в подобных обстоятельствах – вполне объяснимо. "Элизабет" тем временем продолжала улыбаться, будто наслаждаясь Сашиной оторопью.
– Поставь все на столик, – обратилась она к охраннику-прислуге, – и уходи. Да!.. Мне виски, как всегда. Водички еще и орешки поставь, не забудь. Потом свободен. Ну что, путник, испугался? – она будто угадала ход Сашиных мыслей. – И правильно испугался. Ты сиди, сиди, потом познакомимся.
Она присела напротив Саши в кресло у журнального столика. Парень подошел с подносом, все переставил на столик и удалился. Саша заметил, что виски было налито в два бокала.
– Ворота открылись на обращение "избушка", да? Ну, ты верно угадал. Это – она обвела рукой комфортное пространство вокруг себя, – это моя избушка. Правда, курьих ножек нет, но и так ничего, да? А я, стало быть, Баба-Яга, – она подала Саше руку.
– Александр Юрьевич, – в свою очередь представился он и, привстав, пожал руку таинственной женщины.
– Ну, значит, Саша, – сказала она. – Давай, Саша, выпьем за знакомство.
Саша ослушаться не посмел и пригубил. Потом поставил бокал на столик и, пытаясь разрядить обстановку, спросил:
– Ну, а серьезно, вас как звать-то?
– Да зови Ягой, не ошибешься. А как звать-величать, – перешла она вдруг на тон сказительницы, – я тебе попозже поведаю. Когда познакомимся поближе, – она намекающе глянула на Сашу, и от этого намека мурашки на его коже стали значительно крупнее. – Да не страшись ты так, добрый молодец, – сказала женщина, от чьего внимания не укрылось состояние гостя, затем неспешно отпила из своего бокала. – Я тебя не съем. А могла бы. Как там в сказочке-то: садись, Иванушка, на лопату, и в печку. Ну, печки, положим, у меня нет, только камин, – она показала в глубину комнаты, где бесшумно появившийся второй охранник и вправду поджигал в этот момент дрова в камине. – Однако местечко, где сжигают разных добрых и недобрых молодцев, у меня имеется. Вернее, не у меня, у дружка моего бывшего, закадычного, ну ты о нем слыхивал, Сашенька, Кощеем его зовут. Вот он-то эту избушку и выстроил. И у него, злодейчика, моего друг-приятеля, тут свой домашний крематорий был. Знаешь, такой в виде баньки, только металл под деревянными полками, настилом, да вагонкой. Придут к нему, бывало, гости дорогие, которые в делах ему препятствуют, – охранник у камина насторожился и поднял голову. – Да успокойся ты, – заметила его движение женщина, – я же тут сказочку рассказываю, а ты чего подумал? Ну ладно, – продолжала она, – выпьют они с гостями, посидят, а потом – в баньку. У него их две там были. Одна нормальная, финская, а другая – крематорий. Зайдут гости туда, дверь снаружи закроется, и все там заполыхает. Ну, а потом пепел весь выметут, и по новой полочки отстроят и вагонкой стеночки обошьют. Вот и тебя, Иванушку, тоже можно бы так. Только давно ту баньку не топили, Кощея тут, почитай, лет 30 не было, да и снесли ее уже наверное, баньку-то эту. Я давно не смотрела. Снесли баньку-то, Володенька? – обратилась она к парню у камина. – Да он и не знает, он в те годы и не родился еще, верно, Володенька? Тут до него другие были.
– Болтаешь много, – неожиданно грубо для простой прислуги отозвался тот.
– Ой, болтаю! Много я, старушка-вострушка, болтаю. Так ить, с кем мне еще поболтать-то? С вами, хлопцами-мужеложцами, так что ли?
– Заткнись, – угрожающе выпрямился парень.
– А ты не грозись мне, голубой голубок. Вам меня трогать и обижать Кощей не велел. А то ить уволят, – дурашливо продолжала она, – и будешь потом в офисе у хозяина мусор выносить. Потеряешь работу на свежем воздухе. Да я и сама силушку еще не потеряла. Может, хочешь попробовать? – повысила она голос на парня. – Я ведь и с места не сдвинусь, а ты там окаменеешь, да в камин ненароком упадешь. Так что расслабься, мой хороший, и дрова подкидывай.
Грозная стать появилась во всем ее облике, она вдруг перестала изображать дурашливую сказительницу и вновь обратилась к Саше уже нормально:
– Да пошутила я, не волнуйтесь. Не было никакой баньки. А в Бабу-Ягу поиграть в одиночестве, отчего бы и не поиграть, да, Саш? Не Василису же премудрую мне тут изображать, верно? Была бы мудрой, не доживала бы тут оставшиеся годы. Хотя, чего жаловаться, сама виновата. Давайте-ка еще выпьем, Александр Юрьевич, за нашу с вами молодость, – и она пристально, очень пристально посмотрела ему прямо в глаза.
Саша завороженно смотрел на нее, и тут невероятная догадка заклубилась в его расширившихся зрачках.
– Да-да, именно за нашу с вами, Александр Юрьевич, молодость. Общую. Мы ведь давненько знакомы, Александр Юрьевич, не припоминаете?
Саша молчал и только смотрел в это, разительно изменившееся, лицо. И не верил…
– И поэтому, – продолжала она, – нам на "вы" разговаривать даже как-то глупо. Выпьем, Сашенька. – Она встала и, гордо выпрямившись, пошла к бару, слегка покачивая бедрами. У бара она обернулась и с прежним лукавством спросила: – А со спины тоже не узнал, да Саш? – Потом взяла оттуда початую бутылку виски, лед в тарелочке и вернулась к столику. Сама разлила виски по бокалам, снова в упор посмотрела на Сашу и спросила: – Что, сильно постарела? – Спросила с каким-то беспомощным достоинством, зная, что постарела сильно и безвозвратно, но стесняться этого не будет ни за что. А Саша все молчал, сжимая запотевший бокал так, что он готов был лопнуть в его руке. Он все боялся поверить в такую невозможную встречу.
– Или до сих пор не узнал? Давай-ка чокнемся с тобой… Шурец, – и она понесла свой бокал к его бокалу, все так же пристально глядя на него. – Так кто же я? А? Смотри! Кто?
– Виолетта, – выдохнул Шурец и вытер со лба выступивший пот.
– Вот и молодец. Угадал, – сказала она. – Так давай все же за нашу с тобой молодость. За Севастополь, за аэропорт Шереметьево, за все, что было хорошего. Давай! – Они выпили. Вета полный бокал, а Саша – один глоток.
– А чего так скромно? – спросила она, кивнув на бокал.
– Не могу больше. У меня ведь после тебя сплошные запои были, – объяснил Саша.
– Ну, это ясно, – сказала она. – Я ведь тебе не открылась тогда. Теперь, видно, время пришло. У тебя ведь в жизни после меня все рушилось, верно?
– Да, – с удивлением припомнил он.
– А я ведь и вправду потомственная ведьма, только ты об этом не знал. А у нас, ведьм, особенное свойство: мы от мужчин, которые имеют неосторожность с нами сблизиться… ну, в интимном смысле, ты понимаешь… так вот, мы у них забираем счастье и удачу на будущее, оставляем им энергию только для жизни, а для успеха отнимаем, берем себе. Не знаю, как, но мы их опустошаем, как бы высасываем, понимаешь? Вот так-то, – вздохнула она после признания.
– Значит, из-за тебя и запои? – пытался он сохранить разум в сохранности.
– А как же! – подтвердила она с легкостью, которая была даже обидной для перечеркнутых лет Сашиной жизни. – Но мы, ведьмы, в этом не виноваты. Хотим мы того или не хотим, – все равно так получается. Душа черная. От природы. А против природы – что сделаешь. Будешь пить?
– У меня еще есть.
– Ну, а я себе налью. – Виолетта выпила и с горечью сказала: – Но я за это тоже заплатила. Сполна. Ты хотя бы на лицо посмотри. Помнишь, какое у меня было лицо?
Саша кивнул и сказал:
– О-о-о!
– Вот именно, что "о-о-о". А сейчас? Бородавку заметил? А усики? А то, что от фигуры осталось одно воспоминание? А морда тяжелая, с мешками? А глаза, как две черные дырки? Вот тебе и результат! Черная душа! И к концу жизни душа проявилась в лице. Расплатилась я, Сашенька, полностью. Не буду тебе объяснять, как я тут оказалась. Под домашним арестом, в охраняемой этой загородной, сучьей вилле, в этой своей "избушке на курьих ножках" Это история долгая и жуткая. И Кощей тоже был. На иглу посадил, гад! Но с этим я справилась, на алкоголь перешла. А-а! Чего там! Ведь так и должно было кончиться. – Она снова потянулась за бутылкой, но вдруг передумала и застонала с закрытыми, но сухими глазами. – В одиночестве. О, Господи, какое одиночество, Сашенька! Лютое! Столько лет! И что мне осталось от жизни: сидеть тут и смотреть в окно каждое лето на осыпающийся куст жасмина. Так что расплатилась я… И за то, что тебе жизнь попортила, да и другим мужикам тоже. – Она снова налила и выпила залпом.
– Но мужики, может, сами виноваты? – спросил Саша с бессмысленной попыткой как-то утешить, но скорее – из профессионального любопытства. – Спастись от такой силы, от ее последствий они могли сами?
– Нет, – ответила Виолетта. – Только другая ведьма может вытащить. Или не ведьма… Редко, но может обыкновенная, но очень сильная женщина. Она может избавить от чар своей сильной любовью. Разрушить своей любовью злую энергетику. Тебя-то, Саш, кто спас? Я же знаю, ты спасся. Я же тебя по телевизору вижу, знаю, что у тебя все хорошо. У ворот и дальше видеокамеры стоят, Саша. Я как тебя увидела с лукошком у ворот, так и обалдела. Решила поиграть с тобой немного, как раньше. Так кто спас-то тебя? Говори. Ты женат?
– Да.
– Счастлив?
– Ну… можно сказать, что счастлив. Хотя…
– Что "хотя"?
– Говорят, в Библии нет понятия "счастье". А есть "совершенная радость".
– Ах, в Библии?
– Да, в Библии, не при тебе будь сказано, – рискованно пошутил Саша.
– Действительно, не при мне, – серьезно восприняла шутку Виолетта. – Так говоришь, у тебя в семье "совершенная радость"?
– Пожалуй, так.
– Жена красивая?
– Очень, – честно ответил он. – Не как ты… тогда (он решил быть честным до конца и обойтись без дежурных комплиментов, поэтому и сказал "тогда"). – А по-другому…
– Что значит "по-другому"?
– Не знаю… Другая какая-то красота…
– Светлая? – с пониманием уточнила Вета.
– Да, можно сказать и так…
– Ну, значит, она тебя и спасла… от темной… Правильно? Она, да?
– Она, – наивно доверился Саша собеседнице, чего все-таки делать не следовало, несмотря на ее видимое раскаяние несколько минут назад. То была, скорее всего минутная слабость, не более, потому что дальше разговор принял совершенно другой оборот.
– И дети у тебя есть? – почти со злобой спросила она.
– Да, двое сыновей.
– Ты и богат, наверное, да?
– Ну, не то, чтобы богат, до олигархов мне далеко, но, в общем, денег достаточно.
– Значит, все хорошо у тебя… – с едва уловимой ноткой угрозы в голосе произнесла Виолетта, но Саша этого не заметил.
– Да, хорошо, – откровенно ответил он.
– А машина твоя где?
– Я за грибами без машины езжу. Так, до первой попавшейся станции.
Виолетта умолкла и тяжело задумалась. Грозная тишина повисла в комнате вместе с дымом сигареты, которую она, что-то решая про себя, закурила. И потом предгрозовая эта тишина взорвалась страшным громом. Не по силе звука громом – нет, а по содержанию, по смыслу того, что она произнесла. Как раз негромко, буднично даже, тусклым таким голосом, будто зевая, Виолетта сказала:
– А я тебя отсюда не отпущу.
– В каком смысле "не отпущу"? – новый озноб тронул Сашины лопатки.
– А в прямом, – ответила она, вновь наливая себе порцию "Блэк Джека".
– Сейчас не отпустишь? В смысле сегодня? – он все еще надеялся, что неверно понял ее фразу.
– Нет-нет. Вообще не отпущу. Будешь жить здесь.
– Как это здесь? Ты что? – кривовато усмехнулся он. – Ты шутишь так, что ли?
– Не-ет, Сашенька, какие шутки. Шутки давно кончились. Мы с тобой теперь навеки вместе. Первая любовь, знаешь ли, дорогого стоит. Будем жить здесь, условия хорошие. Уйдем, Сашенька, от мира.
– От мира, – машинально повторил он, цепенея от простого ужаса происходящего.
– Ну конечно от мира, от суеты твоей телевизионной. Здесь хорошо, птички поют, воздух свежий.
– Ты что? Серьезно?
– Вполне, – равнодушно сказала она.
– Да ты спятила, что ли! – встал Саша со своего дивана, неестественно засмеявшись. – Когда меня найдут, тебя же в тюрьму посадят за такие хохмы.
– Ну, положим, меня уже посадили. Пожизненно, так что мне ничего не страшно. А тебя, мил дружок моей юности мятежной, никто тут не найдет, даже не надейся. Сам ведь сказал: без машины, сошел на случайной станции, кто найдет-то, а?
Саша чувствовал себя персонажем идиотского, но вдруг ставшего вполне реальным – триллера, в котором роль жертвы предназначалась ему.
– Ну сам посуди, ведь не найдут тебя? А мои люди тебя и за порог не пустят, – Виолетта издевалась и улыбалась, а Саша в это время осознавал своим смятенным умом, что она права, что действительно не найдут. Опрометчиво было не оставить никаких следов своего грибного промысла. Но кто же знал?! Разве можно было предположить их встречу и то, во что она обернется? Он верил, не мог не верить в жуткую реальность угрозы: весь антураж происходящего – охранники, спрятанная в глухом лесу вилла, главная любовь его юности, которая показала ему, кем была на самом деле, какие-то темные силы, стоявшие за всем этим, незнакомый Кощей, владелец этого изолятора – все говорило о том, что он, к сожалению, не в сказке. И что ему теперь предпринять, он понятия не имел. Он верил в то, что сегодня судьба уготовила ему почему-то, неизвестно за какие такие грехи – вот этот зигзаг, такой чудовищный выверт, который может кончиться для него и для его семьи весьма печально.
Он верил и не знал, что его мучительница Виолетта только играла. Она ведь знала, как никто, что угроза оставить Сашу здесь навсегда – всего лишь фантазия, импровизация на тему: Ах, у тебя все хорошо, а у меня все плохо. Так пусть же тебе будет еще хуже, чем мне! Она знала, что одним из условий Завена было содержание ее в одиночестве. Только охранники и она, и больше никого. Она знала, что у него все под контролем, и случайный или даже не случайный человек задержаться тут не сможет. Что Сашу охрана впустила сюда только лишь потому, что уже много лет прошло, и никто уже не верил в опасность того, что она сбежит или передаст на волю крик о помощи. Да и кому передаст? Некому даже позвонить, если бы и была такая возможность. Никого не осталось. Ни-ко-го. Она знала, что по прошествии такого срока она никому не нужна и искать ее не будут. Но, самое главное – она знала (и Завен это предвидел), что ей уже и не захочется возвращаться на "большую землю". На ее "необитаемом острове" все ей было предоставлено, она тихо спивалась перед телевизором, как когда-то и ее мать, и ей уже ничего и не нужно было от жизни. И Саша был не нужен. Так только, подразнить немного… Кураж давно пропал. Она погасла, и только вот теперь оживилась ненадолго, получив такой неожиданный подарок из леса – единственного в ее жизни поэта, который ее когда-то любил. Она развлекалась и только, в то время, как сам поэт был в настоящей панике.
– Ну ты сядь, сядь, успокойся, – сказала она. – Выпей еще. Ах да, ты теперь не пьешь. Но глоток-то можно? Давай, выпей, расслабься. Может, я еще передумаю и отпущу. Отпущу тебя на волю.
– Отпусти, – попросил бывший Шурец и сам удивился, насколько жалобно у него это прозвучало. – Отпусти, пожалуйста.
– А ты мне спой, – глумливо предложила Виолетта.
– Может, еще и станцевать? – проявил Саша рудименты гордости.
– Нет, танцевать не надо, – засмеялась она, – я ведь серьезно прошу, спой. Я же видела по телеку, что ты запел. С гитарой. Свои песни, вернее стихи. Музыку сам сочиняешь?
– Нет, мой друг, Веня Капустин.