– Так вот, я слышала: в одной твоей передаче, всего в одной, но ты спел.
– Ты смотришь мою программу? – Саша все надеялся найти с ней общий язык, не зная, что решение уже принято, и он сегодня же поедет домой.
– А как же. Я как увидела тебя, обрадовалась, что ты в гору пошел. Смотрю все. Поешь ты, между нами, плохонько, но душевно. Ты хоть сам знаешь, что поешь плохонько?
– Знаю, – попытался улыбнуться Саша, – вот потому только в одной программе и спел.
– Но содержание подкупает, – подсластила пилюлю Вета, – ты стихами добираешь. Стихи-то у тебя хорошие. Ну так споешь или нет?
– А куда мне деваться, – ответил он, – если за это отпустишь, спою.
– Ты тут не торгуйся, – строго сказала Виолетта. – Я по-настоящему тебя прошу. По сердцу, а не как пропуск за ворота, понял?
– Понял, – сказал он, – а гитара? У тебя здесь, наверно, нет?
– Здесь все есть. И гитара какая хочешь. Я тут сама когда-то пыталась научиться. Валера! – позвала она громко.
Мгновенно из боковой двери появился первый охранник.
– Гитару принеси. Тебе какую семи- или шестиструнную? – деловито поинтересовалась она, как музыкант у музыканта.
– Шести, – ответил Саша. Валера принес гитару. Дорогую, ручной работы. Саша потрогал струны.
– А мою ты поешь? – спросила она вдруг изменившимся голосом, смущенно и почти робко.
– Какую твою? – удивился он.
– Ну, те стихи, которые ты мне сочинил в Севастополе, неужели не помнишь? "Вы мне явились в одночасье, как летний дождь, как летний дождь", – процитировала она. – Ну, вспомнил? И дальше: "Как часто мы случайность счастья не ставим в грош, не ставим в грош".
Александр Юрьевич не верил своим ушам.
– Как, ты помнишь… это?.. – спросил он изумленно.
– Я, может, только это и помню, – ответила она. – Хорошего-то было мало. "Случайность счастья", – снова произнесла она, будто смакуя каждую букву. – А какое оно, счастье? Что это такое? Может, все-таки, отдавать, а не брать… – Запоздавший рецепт счастья, безнадежно опоздавшая догадка посетила ее в этот момент. – А я этого никогда не умела. Только брала. Всю жизнь. Теперь поздно думать об этом.
Плечи ее сгорбились, горделивая стать исчезла, и больше ничего не напоминало о прежней Виолетте. Только стихи, которые она вспоминала сама. Потом она разозлилась:
– Ну, хватит! Что это еще за ностальгия о непережитом! Сейчас я опять выпью, и ты споешь. Гитару-то настроил? А то на ней уже лет 5 никто не играл.
– Настроил, – сказал он.
– Ты стихи-то эти помнишь?
– Помню, – сказал он, – их нельзя забыть. Ни их, ни тебя, ни то, что тогда было, – произнес он без всякой лести чистую правду.
– На лавочке? – вновь повеселела она.
– Ну да, на лавочке. Перед кораблем. Под тем небом.
– Да-да, там еще звезд столько было, немыслимо, – вспомнила она. – А потом, на корабле ты стал моим первым мужчиной. Гордись!
– Я горжусь, – произнес он грустно.
– Вот и давай, как тогда на лавочке. Ты не сказал – песня есть на эти стихи или нет?
– Ты удивишься, но есть, – ответил он. – И я ее пою чаще других.
– А музыку кто сочинил?
– Музыка там классная. Еще один друг сочинил. Валера Пак.
– Ну так спой же! Быстрее!
И Саша стал петь. Романс. "Вы мне явились в одночасье". Временно оживленная лирическим воспоминанием, Виолетта сидела перед ним, и с ней на глазах происходила адская метаморфоза, превращение еще не старой женщины, в которой все-таки можно было угадать прежнюю красавицу – окончательно в старуху с обвисшими плечами и поникшей головой, безвольно сгорбившуюся в своем кресле. Казалось, даже нос менял свои очертания, изгибался и становился крючковатым. Иллюзия, конечно, мираж, бред, но он видел перед собой сейчас настоящую, подлинную Бабу-Ягу, будто живую иллюстрацию к русским народным сказкам. Поэтому Саша пел и допевал свой романс не без труда. Превращение усугублялось сентиментальными старческими слезами. "Баба-Яга" растроганно шмыгнула носом. Растрогана она была в последний раз лет 35 тому назад и по тому же поводу. Какие стихи ей сочинили одномоментно! Как же любили ее, что так смогли! Как они тронули ее тогда! Не до слез, конечно. Впереди была целая жизнь, и сколько и как ее будут любить, и сколько будут ей посвящать и отдавать! Как весело было, как беззаботно, как здорово!..
Саша с трудом допел, отводя от нее глаза. Отложил гитару.
– Съездила в молодость, дура, – усмехнулась Виолетта, – с ветерком…
Потом она помолчала и неожиданно стукнула кулаком по журнальному столику, так что один бокал упал и разбился.
– Иди отсюда! – злобно выкрикнула она, – иди, пока не передумала. Уходи! Валера! – Тут же снова явился Валера, точно как в сказке по команде "Встань передо мной, как лист перед травой". – Валера, – она уже не глядела на Сашу и снова взяла бутылку. – Валера! Завяжи ему глаза и отвези до трассы с его сраной кошелкой и гнилыми грибами, – брала она грубостью никчемный реванш за свой внезапный сантимент и будущее, еще худшее одиночество. – Да подальше отвези, Валера, чтоб он никогда не вспомнил, где был…
– Да я и не собираюсь… – попытался возразить Александр Юрьевич, но Вета прервала его. – Молчи. Сегодня не собираешься, а завтра, глядишь, и соберешься. Ты меня знаешь. Может, я тебя опять заколдовала, – безрадостно пошутила, а может, и не пошутила она. – Все! Убирайся отсюда! Живо! Тоже мне – певец моей печали. Вон, я сказала! – И совсем отвернулась.
Последнее, что запомнил Саша перед тем, как ему завязали глаза, – это вновь залпом выпиваемый бокал, в котором было не меньше двухсот грамм неразбавленного виски.
* * *
Его высадили минут через 15 быстрой езды уже по трассе. Когда из леса выехали на трассу, он еще почувствовал, но потом было все время прямо и быстро. И молча… Затем Валера, ни слова не говоря, остановился, обошел машину, открыл дверцу и снял с глаз Саши широкую плотную черную повязку. И только тут сказал:
– Все, выходите, приехали. Дальше сами будете добираться.
Саша огляделся. Дорога была пуста, по обеим сторонам был лес. Ни знака, ни названия населенного пункта, ничего.
– А где мы находимся? – спросил он Валеру, не надеясь, впрочем, на ответ. Валера молчал и уже садился за руль. – Ну в каком хотя бы районе? – не унимался Саша, хотя правильнее было поскорее остаться одному и радоваться, что выбрался.
– Какой район – вы все равно узнаете, когда поймаете попутку, – мрачно отозвался Валера. – Но я вам советую не узнавать и забыть, где вы были и что видели. Забудьте и никогда не вспоминайте, ясно? И тем более – никому не рассказывайте. Вам же лучше будет. – Он лихо развернул свою "тойоту", снова тормознул на секунду и внушительно сказал: – Это хороший совет, поверьте. Если хотите жить спокойно, да и вообще жить, если уж на то пошло, – то забудьте.
И с этими словами Валера дал газ и исчез через 10 секунд за бугром шоссе.
Александр Юрьевич остался один. "Вечерело", – как пишут во многих романах, или еще лучше – "смеркалось". "В какую сторону к Москве? – подумал он в растерянности. – Пойду наугад в ту сторону, в какую он меня вез", – решил он и пошел. Странно, но ни одной машины ни в ту, ни в другую сторону не было несколько минут. "Да-а, запрятали ее как следует", – подумал он о Виолетте. Сзади послышался звук мотора. Саша обернулся и проголосовал. Машина, ехавшая с приличной скоростью, сперва промчалась мимо Саши, но потом резко, с визгом затормозила метрах в 50-ти впереди и медленно двинулась назад к нему. Саша подошел, скорее подбежал по обочине к уже приоткрытой правой дверце с вопрошающим криком:
– Вы в Москву?
Девушка за рулем, нагнувшись навстречу ему, приветливо сказала:
– Да. Садитесь.
Глаза ее смеялись.
– Значит, направление я угадал, – сказал Саша скорее себе, чем ей.
– Вот как? Направление? Даже не знали, в какой стороне Москва? – засмеялась она.
– Заблудился, – виновато сказал Саша, присаживаясь рядом с ней на переднее сиденье и впервые внимательно посмотрев ей в лицо.
Лицо, надо сказать, было привлекательным. Молодая женщина, лет 25, черненькая, смазливенькая – отметил про себя бывший бабник с богатым послужным списком, а нынешний профессионал-телеведущий добавил – взгляд черных глаз несколько тяжеловат, но ничего, это придает ей даже этакое сумрачное очарование… Ох уж эти черные глаза – не много ли за один день.
– Я обычно никого не беру по дороге, – сказала она, все еще почему-то не трогаясь с места, – особенно, когда одна еду. Мало ли кто попадется, вдруг маньяк. Вы, случайно, не маньяк? – блеснула она в темноте зубастой улыбкой. Улыбка была действительно "зубастой", но это ее не портило. Наоборот, выглядело обаятельно и, во всяком случае, – не хищно.
– Я не маньяк, я – грибник, – ответил Саша тоже со своей фирменной, телевизионной улыбкой, которую все называли "располагающей".
– Грибник-неудачник? – спросила она, показывая на его полупустую корзинку. – Давайте-ка мы ваше лукошко на заднее сиденье поставим, чтобы вам не мешало.
С этими словами она сама взяла из рук Саши лукошко и грациозно изогнувшись, пристроила его сзади в угол. При этом ее небольшие перси нахально уперлись в лицо нашему поэту, вероятно для того, чтобы дать ему возможность вдохнуть свежий запах "Елисейских полей". Потом уселась обратно и сказала:
– А я уж хотела, как всегда, мимо проехать, а потом всмотрелась: О-пань-ки! Сердце екнуло, думаю – он, не он? Известный телеведущий в таком месте, на пустой дороге. Так одет, с лукошком… Нет, думаю, не может быть. А потом – а вдруг он? Дай-ка проверю. Такой шанс… А когда вы крикнули: не в Москву ли я еду, – я уже точно поняла, что вы, по голосу узнала. Хорошо, что я затормозила, да?
– Еще бы, – сказал он, – тот самый случай, когда известность бывает полезна.
Она молчала, глядя на Сашу с нескрываемым обожанием.
– Может, поедем, – застенчиво напомнил он.
– Сейчас. Только познакомимся. Вас я и так знаю. Вы – Александр Юрьевич Велихов, поэт, телеведущий и немного певец, автор песен, правильно?
– Правильно, – сказал он, – только певцом меня назвать трудно.
– Не скромничайте. Мне так нравится, что вы делаете и как поете! У меня и кассета с вашими песнями есть. Прямо здесь, в машине. Показать?
– Не стоит, я и так верю, – смутился он.
– Серьезно, я ваши песни в машине слушаю.
– Ваша доброта приводит меня в замешательство, – польщенный Саша деликатно увел девушку от песенной темы. – Так как вас зовут-то?
– Меня зову-ут… загадочно протянула она и кокетливо покачала своими черными локонами. – Меня зову-ут…
– Ну-ну, не интригуйте, – поторопил Саша. – Афродита, Эсмеральда или все-таки попроще?
– Попроще, но все равно не совсем обычно. – И она произнесла свое имя по слогам. – Ви… – Саша напрягся. – о… – Саша напрягся еще больше. – ла, – закончила она. Саша вздохнул. – Сыр такой был, – сказала она. – Родители по нему с ума сходили. Вот и назвали. Но получилось красиво – Виола Валерьевна. – Значит, Виола, – протянула она руку для знакомства, и Саша пожал ее, нимало не удивившись имени новой знакомой. Ну день такой сегодня, что тут сделаешь! Уехал от Виолетты, попал к Виоле, что такого? После всего, что было сегодня, даже логично. Уж если попал в "Город Зеро", в параллельный мир, так чего удивляться? Странно было бы иное – идти по оживленному шоссе, потом сесть в машину к пожилой супружеской паре, и чтобы их звали без всяких там аллюзий – скажем, Иван Петрович и Людмила Сергеевна. А Виола после Виолетты – нормально! Сегодня - нормально! И что черненькая с тяжеловатым взглядом – нормально, и что песни его знает – нормально, и, если бы подобрала его не на машине, а на летающей тарелке – для сего дня?! Тоже нормально! Лишь бы до Москвы добраться…
– Поехали? – снова предложил Саша.
– Поехали, – весело отозвалась Виола, передвинула рычаг автоматической передачи и, резко набрав скорость, машина помчалась.
Однако сюрпризы сегодняшнего дня, теперь уже от Виолы – только начинались…
Некоторое время они молчали, потом Саша спросил:
– Сколько отсюда до Москвы?
– Километров 80, Александр Юрьевич. Долго. Успеем и поговорить, и… – она замолчала. Он не стал уточнять, чего "и" они еще успеют, но она инициативу разговора взяла в свои руки. – Прямо не верится, что вы рядом, – говорила она, глядя то на дорогу, то на него. Больше на него, но хорошо еще, дорога была пока пуста. – Надо же! Еду, смотрю: что-то знакомое, но чтобы вот так! Такой, знаете, трепет, такое уважение заочное к вам, а тут вы сами! Просто чудо какое-то. – Саша не отзывался, он даже и не знал, как реагировать на ее восторги, и потому молчал. – А уж познакомиться – даже не мечтала. Смотрю по телевизору или вот песню слушаю и вздыхаю про себя. Эх, встретиться бы хоть когда-нибудь! Я бы уж постаралась ему понравиться.
– Зачем? – неожиданно для самого себя спросил он.
– Что зачем? – остановила Виола галоп своих излияний.
– Зачем понравиться мне? – уточнил Александр Юрьевич.
– Как зачем? – опешила Виола, но всего лишь на секунду, – затем, чтобы… Ну-у-у, чтобы… Вы не понимаете?
– Нет, – ответил он, хотя уже понимал, что опрометчиво затронул скользкую тему. Это понимание несколько опоздало, и "скользкая тема" продолжала набирать обороты.
– Потому что вы мне очень давно нравитесь. Я даже немножко влюблена в вас. То есть, я вас не только уважаю, вам ясно? И вы всегда были, как недосягаемая мечта. И вдруг стала досягаемая. Ну просто чудо какое-то! – снова воскликнула она, совсем отпуская поводья своего женского темперамента. И затем ее лошади понеслись вскачь бешеным аллюром, напролом, не видя перед собой никаких препятствий. – А давай на "ты", Саша, – брала ее лошадь очередной барьер, не спрашивая разрешения. – И не говори мне про разницу в возрасте, – предупредила она возможные возражения. – Мне на эти условности плевать. Я так давно тебя любила и вот теперь встретила. Ну, чудо какое-то! Давай на "ты"!
– Ну давай, – не слишком охотно согласился он.
А она все продолжала нестись к одной ей известному финишу.
– Ведь я всегда думала: могу любого получить, кого хочу. Потому что ведь я ничего из себя, верно?
Саша вынужден был согласиться и кивнул, выражая лицом непроизнесенные слова: "Ну разумеется, более чем…"
И тут она сказала то, чего, собственно, и следовало ожидать в странный сегодняшний день, но все равно для Александра Юрьевича прозвучало мистическим сюрпризом. Другими словами – "гром среди ясного неба". И пусть он сегодня в ясное небо не верил, и гром в доме Виолетты уже был, так что и к грому он был готов, – все же дальнейшее признание Виолы заставило его немного усомниться в своем здравом уме и трезвости рассудка, а если проще – в том, что крышу еще не снесло, и она на месте. А сказала она вот что:
– Могу, если захочу, любого окрутить. Знаешь почему? Не только потому, что я привлекательная. А еще и потому, что я, наверное… ведьма, – открылась ему Виола с притворно тяжелым вздохом. – Мне многие говорили… Один писатель мне даже книжку свою подарил. И надписал: "Ведьме Виоле от околдованного автора". А чему вы улыбаетесь? То есть, ты, конечно… Что ты находишь в этом смешного? Правда-правда, я, наверное, ведьма и есть. Самая настоящая.
– Я не смеюсь, – развеял Саша ее подозрения. – Не обращайте внимания. Это у меня свои такие занятные реминисценции. Вы тут ни при чем.
– "Ты", а не "вы", – настойчиво поправила она.
– Хорошо, ты. В общем, не обращай внимания.
– Занятные что? Какое слово ты сказал?
– А-а, реминисценции? Ну это типа, воспоминания.
– Ну ладно, – подозрительно сказала она, все еще предполагая, что он над ней смеется. – А чего тут удивительного? – запальчиво продолжала она спор, несмотря на то, что с ней никто не спорил. – Все женщины, в принципе – ведьмы!.. Или, по крайней мере, хотели бы ими быть… в нужных случаях, – добавила она, немного подумав и решив, что столь бесцеремонный императив надо чем-то смягчить.
– Да, пожалуй, – не стал Саша втягиваться в дискуссию, хоть и был не согласен, зная, что встречаются и другие женщины. Одна из них сейчас с ним жила.
– А что касается меня, – говорила Виола, прибавляя газу на нервной почве (от предположения, что ей, возможно, не верят), – у меня у самой было несколько возможностей убедиться, что я… ну если и не совсем ведьма, то способности у меня есть. Как-то раз сказала одному надоевшему ухажеру: "Чтоб ты провалился!" И что ты думаешь? Он в тот же день вышел из дома и провалился в канализационный люк! – Виола торжествующе засмеялась. – А в другой раз еще одному типу пожелала, вслух пожелала, не тайком, а прямо в лицо: "Чтоб тебе пусто было!" Ну и… через неделю его квартиру обокрали! Все вынесли! Стало пусто! Вот как я сказала, так и стало! А третьему, вот совсем недавно, уже специально, для проверки силы, говорю: "Ни дна тебе, ни покрышки!" А сама думаю – что с ним будет? Где у него дно и где покрышка? И что? Видно, мое желание исполнилось слишком буквально – у него машину уперли. Слушай, мне самой не по себе стало, – продолжала она увлеченно. – Думаю – ну нереально, нельзя же так. Сама себя испугалась. Дай, думаю, последний раз проверю, загадаю что-нибудь совсем дурацкое, ну… невыполнимое. И вчера на даче такой случай подвернулся. Я там в гостях была, и там один кретин начал приставать, ну, знаешь, из таких, кто думает, что он такой бесподобный, супер-пупер. Ну, я ему и выдала: "А не пошел бы ты в жопу!" Ой! – спохватилась она, увлекшись и забыв, что произносит неподобающие слова при своем телевизионном кумире, и смущенно засмеялась. – В задницу, – аккуратно поправилась она.
– Ну, ну? И что, исполнилось? – с крайней степенью заинтересованности спросил Александр Юрьевич.
– Нет, – серьезно ответила она, – пока еще нет. Мало времени прошло. Но жду. Буду ждать, когда он из бабника превратится… ну… в совсем наоборот… ну ты понял… – Она помолчала. – Теперь веришь?
– Верю, – сказал он, – только не проверяй на "чтоб ты пропал". Больно жуткий результат может получиться.
– Хорошо, не буду, – так же серьезно пообещала она. – Так ты веришь или нет?
– Верю, – подтвердил Саша. – Да я и без этих твоих аргументов с самого начала поверил.
– Почему?
– Да так! Есть у меня основания…
– Не хочешь говорить, какие? – спросила она.
– Не хочу.
– Ну и не надо.
Перед ветровым стеклом, там, где водители обычно вешают всякие смешные штучки, у Виолы болтался веселый, улыбающийся чертик с дразняще высунутым языком. Саша смотрел на него.
С пару километров они ехали молча, после чего Александра Юрьевича коварно поджидала еще одна партизанская атака Виолы. Пока молчали, она о чем-то напряженно думала, и он это видел. Машина неожиданно (да сегодня все было неожиданно) начала замедлять ход и совсем остановилась.
– Бензин? – встревожился Александр Юрьевич и посмотрел на шкалу. Бензина было еще полно.