Однако водный вариант отпал так же быстро, как и возник. Это еще какой получится удар. Вполне реальна разгерметизация. В салоне полсотни пассажиров, кто-то зазевается, кому-то не повезет. Опять же, в аэропорту полная паника: всю речную спасательную службу надо дыбом поднять! А и обойдется - у парней из анекдотов не вылезешь, какой-нибудь там уткой прозовут или утопленником… Странно, но это соображение тоже сыграло свою роль.
Для приличия он подождал команды с земли. Команда была для таких ситуаций обычная: на усмотрение командира корабля. Улетели недалеко, но разворачиваться он не стал, так и пошел в порт назначения. Во-первых, надо было выработать горючее - с полными баками на аварийную посадку и дурак не пойдет. Во-вторых, летели домой, а бетонка хоть везде жесткая, но дома все же своя.
Он запросил погоду. Сказали - слабый дождь. Он еще строго кинул бортпроводнице Верке:
- Ты куда же смотришь? Дома дождь, а мы с тобой галошу потеряли!
Она с готовностью засмеялась, и вся сценка прошла содержательно, как в кино: командир в трудный миг шутит, стюардесса преодолевает страх. Что таить - еще подумал тогда, что Верка фразу запомнит, перескажет девкам в порту, а уж те разнесут по всему летному городку, по тому малому миру, который только и сможет понять и точно оценить происшедшее.
Любопытно - в те минуты, а их было порядочно, больше ста двадцати, он думал не о посадке, а лишь о том, что будет после нее. Думал, как встретят его в порту, как товарищи по отряду, едва событие поостынет, начнут деловито влезать в детали - осваивать аварийный опыт, как сам он после скромненько, пробросом, расскажет про чепе жене, как станет отшучиваться от тревожных вопросов аэродромных девчонок, а тревога их будет искренней, ибо все они летают в одном небе и у всех внизу одна твердая земля. Самой посадкой тогда мозги не терзал - не была необходимости. И так знал, что все будет зависеть от вещи элементарной: сумеет ли он, чуть накренив машину, приземлить ее на правую, здоровую "ногу" и, главное, сможет ли потом в течение секунд приблизительно двухсот, пока не погаснет скорость, удержать самолет в равновесия. Завалит вправо - авария, полетит крыло. Завалит влево - разутое колесо выбьет из бетона целую метелку искр, и мало ли чем это кончится…
В газетке потом написали, что, благодаря высокому мастерству всего экипажа, удалось избежать пожара. На радостях приврали: пожар, строго говоря, был, но маленький, его быстро задавили, хотя передний салон потом час откашливался, а в кабине вообще стало как в печной трубе. Пермяков выбрался сам и в "скорую" не полез - командир отряда подбросил его до медпункта на своей "Волге". Правое ухо кровило. Болела голова, а сильно или нормально, этого Пермяков не понимал, поскольку болела впервые. Он не тревожился - все позади, машина цела, люди целы, пустяком отделался. Он еще не знал, что больше никогда не поднимется в воздух, даже пассажиром…
Голова болела долго, чуть не полгода он лечился - странное занятие! Потом боли поутихли. Но финальная медкомиссия никаких иллюзий на дальнейшее не оставила.
Должность на. земле ему нашли приемлемую, с некоторой даже перспективой, в деньгах не так много и проиграл. Но для тридцатисемилетнего мужика это было все равно что пенсия…
До сих пор шевелилась в нем обида, нелепая, бессмысленная и - сам знал - несправедливая. Обида была не на врачей - врачи на должности! - а на друзей: не то сделали, не то сказали, не так посочувствовали. Хотя сам же, когда хотел вдуматься, прекрасно понимал - ничем, кроме сделанного, помочь они не могли. Их безвинная вина была в ином: они и сейчас летали, а его, как муху булавкой, безжалостно пришпилило к земле…
Может, и привык бы, приспособился. Но оказалось невозможным приспособиться к иному: в собственном доме, где прежде, в нерегулярные и краткие приезды, привык чувствовать себя веселым, щедрым, любимым хозяином, он оказался мешающим квартирантом, и все, до того скрытое, быстро и скандально полезло наружу…
Ладно, утешил себя Пермяков, главное - живу. И - ничего. Могло быть и хуже…
В отдалении виднелся причал. Пермяков подумал, хмыкнул - чем черт не шутит! - и двинул туда. Место оказалось грязное - доски, рассыпанный гравий, кучки песка, подтеки солярки.
Вот и сапоги пригодились, усмехнулся он. По корявому откосу он спустился к реке, пригнувшись, походил под сыро пахнущим настилом и все же обнаружил, что искал: под самым обрывом из-под осыпавшейся земли и разного бетонного лома сочилась вода. Струйка была слабенькая, с карандаш. Она даже до реки не добегала, расплываясь по песку темным пятном.
Пермяков поковырял песок сапогом. Ямка получилась некрасивая, со следом подошвы. Вода в ней скапливалась крохотной мутной лужицей.
Он посоображал немного, огляделся и принес доску. Положил ее возле родничка относительно чистой стороной вверх, встал на колени и принялся твердой щепкой углублять и расширять ямку. Рыхлить песок щепкой было удобно, но выгребать - плохо, и он стал орудовать руками. Под ногти набилась земля, одна брючина подмокла в колене, зато родничок получился очень даже ничего. Вполне получился родничок.
Пермяков подождал, пока ямка наполнится, и пригоршнями вычерпал мутноватую воду. Снова подождал, снова вычерпал. И так повторил раз десять.
А потом просто стоял на коленях, ожидая, пока осядет муть.
Наконец вода в лужице посветлела. А ничего… озерцо, подумал Пермяков. Называть дело своих рук лужей ему даже мысленно не хотелось.
Он сходил к реке, тщательно, без спешки, вымыл руки и вернулся к озерцу. Вода в лунке просвечивала до дна.
Он вновь встал на колени, горстью зачерпнул из родничка и напился. Вода была холодная, без привкуса.
Вот и нормально, подумал Пермяков. Родник, он и есть родник. Колькин ключ. Теперь будет существовать. Пустячок, а приятно. А что место вокруг грязное, не беда. Даже лучше, меньше будут лезть. Не затопчут.
Он еще постоял у родничка. Затем, не без сожаления, пошел назад, к автостанции.
Выйдя из кустарника, он увидел, что по шоссе к городу протрюхала груженая полуторка. Значит, все в норме, мост функционирует.
Возле автостанции теперь виднелись только два автобуса. Два, значит, ушли. Ну и бог с ними, попутного ветра.
Сориентировавшись, он зашагал пустырем прямо к развилке. Рюкзачок на спине был не тяжел и даже приятен.
Пермяков глядел только на шоссе впереди, на постороннее не отвлекался и двигался так, пока глаз автоматически не уловил нечто тревожащее. Тогда Пермяков сосредоточился и понял, в чем дело: от автобусов наперерез ему шла Раиса.
От неожиданности он остановился, глупо улыбаясь.
Значат, точно - не судьба, подумал он. Поймали…
Он вдруг почувствовал облегчение. Вот и решилось. Слава богу, само собой. Теперь уж не отвертишься, и ни к чему мучить мозги. Зовут - надо идти…
Он дурашливо развел руками и пошел ей навстречу. Потом опять остановился.
Раиса надвигалась набычившись, сжав губы, собрав пальцы в маленькие крепкие кулаки. Надвигалась угрюмо и решительно, как бесстрашный дворовый мальчишка идет на сильного обидчика, когда победа невозможна, но и унижение нестерпимо.
Пермяков так и стоял, глупо улыбаясь.
- Вот и встретились, - начал было он, но посмотрел на нее и замолчал.
- Ох и гад! - сказала Раиса.
- Ну вот, так сразу и гад…
- Гад, - повторила она, - с тобой как с человеком… Не договорив, она вдруг бросилась на него с кулаками.
Пермяков с трудом перехватил ее руки, сжал в запястьях. Легкий его рюкзачок свалился на землю, усеянную битым кирпичом.
- Ну, ты чего, - примирительно забормотал он, - ты чего?
Раиса вырывалась, удержать ее было трудно, но он удержал, сжав запястья сильней. Она скривилась от боли, и Пермяков тут же отпустил.
- Гад, - еще раз выругалась она. И вдруг заплакала, зло и беззвучно.
- Рай…
Она повернулась к нему спиной. Пермяков осторожно положил ей руку на плечо, но она вывернулась, резко и враждебно.
- Рай, - позвал он, - ну, чего ты?
Она не отозвалась.
Тогда он попытался объяснить:
- Рай, ну ты пойми… Это ведь одно мученье Мне что, мне с тобой только лучше. Но тебе-то на черта жилы рвать?
Раиса глянула через плечо и сказала почти с ненавистью:
- А вот это не твое дело!
Пермяков опустил плечи, вздохнул и проговорил подавленно:
- Тебя же пожалел.
Она ответила:
- Нужна мне твоя жалость…