- Стройка большая, богатая, - сказал Викентьев, - вполне может себе позволить одного… ну, допустим, гостя. А захотите свое положение изменить - ради бога! Уж тут поможем. Чего-чего, а работы в Ключе хватает.
- Это подумать надо, - произнес Пермяков уклончиво, не очень даже стараясь свою уклончивость скрыть. Строек в России много, начальников еще больше, и понравиться именно этому - такая задача не стояла.
В пермяковских интонациях собеседник разобрался, но не обиделся и не заскучал, а ответил с неожиданной спокойной трезвостью:
- На раздумья, Николай Антонович, нужно время. А у вас его нет. Бичевать хорошо в юном возрасте, пока имеешь вид - любая баба пожалеет. А стареющий бич - зрелище непривлекательное. В эти романтические игры лучше играть без седых волос.
- Так-то оно так, - неопределенно согласился Пермяков.
- А раз так - надо решать не откладывая.
Уговаривает, что ли, спросил себя Пермяков. А зачем? Ему-то что? Даже любопытно.
- Да, вышло времечко, - пробормотал он.
И вдруг понял, чего надо начальнику стройки.
Ничего ему не надо.
Рабочие руки не нужны. То есть, конечно, нужны, но не такие ненадежные и в ином количестве: счет небось на сотни, а то и на тысячи. Демонстрировать власть или гуманность опять же не надо - тогда бы парней из комнаты не выгонял, а, наоборот, еще зазвал бы других, что поблизости. Совесть ублажить? Так ведь и такой потребности явно нет: с совестью у начальника полный контакт, никаких разногласий, а если и возникла лакая зазубрина, то не пермяковской судьбой ее заглаживать.
В ином дело, в ином.
Просто - может себе позволить.
Так мужик в себе уверен, так независим, так покорна ему профессия, что в свободное время может позволить себе многое - даже заняться извилистой судьбой случайного бича. Крепко стоит мужик. Может позволить.
Пермяков в прежней своей удачливой жизни тоже позволял. Тоже помогал случайным людям, тратил, не жадничая, время, деньги, душевные силы, и все это без особых размышлений, ибо отдавал не последнее. Сам так поступал и даже малость собой гордился.
Однако сейчас эта щедрость от богатства вызывала досаду и раздражение.
- Бродить - оно, конечно, увлекательно, - сказал Викентьев. - Но дальше-то? Ну, обойдешь еще полстраны. А в финале? Что после тебя останется?
На "ты" так на "ты".
- То же, что и после тебя, - ответил Пермяков, - холмик останется. Может, твой будет чуть повыше.
Зачем он так нарывался и к чему это приведет, Пермяков не прикидывал. Хуже не будет, а будет - и черт с ним! Просто хотелось, чтобы самоуверенный собеседник за эту свою снисходительную, сверху вниз, доброжелательность хоть чем-нибудь заплатил - пусть даже минутой злости.
Но Викентьев не разозлился… Викентьев проговорил мягко, с жалостью:
- Хочешь дожить потихоньку? Так ведь все равно не получится. Это в семьдесят можно доживать. А в сорок жить надо. Хочешь не хочешь, а придется…
Эта жалость была больней всего. Пермяков выдавил угрюмо:
- Ладно. Там поглядим…
В коридоре его ждали. Раиса стояла у стенки прямо против двери, лицо у нее было решительное. На широкой лавке сидели Павлик и рыжий Костя. Еще два паренька из той же компании перетаптывались у выхода. Прямо в осаду взяли, подумал Пермяков. - Извинились хотя бы? - агрессивно спросила Раиса.
- Все в норме, - ответил он.
На улице она взяла его под руку. Павлик сзади спросил:
- Ужин греть?
- После придет, - сказала Раиса. Ребята проявили деликатность - молча отстали. Ночью стройка выглядела странно и красиво. Грязь, канавы, бетонный лом - все было скрыто темнотой. Редкие фонари вдоль не проложенных, а только намеченных улиц окраины лишь подчеркивали глухую огромность окружающей тайги. Вразброс поставленные дома светились теплыми окнами маняще и недосягаемо, как большие корабли на ночном рейде.
- Устал? - спросила Раиса.
- Не с чего. - ответил Пермяков.
Он чувствовал себя странно. С одной стороны, шел и говорил с Раисой, причем вполне внятно, даже в интонации попадал. С другой - все искал, что бы ответить Викентьеву на те его жалостливые слова. Прямо мать родная, думал он про начальника, но ухмылка не состраивалась.
Раиса озабоченно вздохнула, помедлила и вдруг предложила:
- Хочешь, уедем?
- Куда? - удивился он.
- Куда скажешь. Можно на Север.
- И чего делать будем?
- Что и здесь. Работать пойду. А ты - как настроение.
- Какой же тебе смысл хорошее место бросать? - возразил Пермяков.
Раиса спросила осторожно:
- А тебе тут… ничего?
Он пожал плечами:
- Нормально.
- А эти идиоты?
- Почему же идиоты? - не согласился Пермяков. - Ты вот на них напустилась, а зря. Кража у них. Никуда не денешься, надо искать.
- Не там ищут!
- А ты откуда знаешь, что не там?
Раиса остановилась и, придержав его за рукав, тревожно уставилась в глаза. Пермяков усмехнулся:
- Не бойся, не моя профессия.
- И за то спасибо, - пробурчала Раиса, - а то совсем бы полный набор…
Они шли просто так, без цели, гуляли, и все. Но Пермяков не удивился, когда в конце концов вышли не к Павликову общежитию, а к Раисиному.
Немного постояли на тротуаре под фонарем.
- Смотри, - удивился Пермяков, - уже ночь.
Раиса ворчливо сказала:
- Ночь не ночь, а ужинать-то надо. Пошли?
- Твои не спят?
- А хоть и спят. На кухне посидим.
- Павлик постное масло принес, - вспомнил он.
- До утра не скиснет! - отмахнулась Раиса. На кухне, куда прошли неслышно, она быстро собрала ужин. И, пока Пермяков ел, сидела, угрюмо задумавшись, бормоча:
- Чего же теперь делать-то, а? Надо же такое!
- Ты о чем? - спросил он.
- Да ну их! Я вот думаю - как бы дальше не цеплялись.
Поморщила лоб и неуверенно предложила:
- А может, сторожем пойти или вахтером? В универмаг, на базу… Сутки отработал, трое гуляй. На базе - там вообще сиди себе с книжечкой.
- Это можно, - сразу согласился Пермяков.
- Главное, числиться будешь, - обрадовалась она. - А ночь отдежурить, это и я за тебя могу.
- Тогда вообще милое дело, - с энтузиазмом, отозвался он, и Раиса вновь не уловила тонко позванивавшую в его голосе досадливую злость. Она снесла посуду в мойку и медленно перемыла под слабой, почти беззвучной струёй. Потом спросила:
- У тебя специальность хорошая была?
- Сперва хорошая, потом так себе.
- А я поняла, что ты был специалист. Хватка чувствуется.
Пермяков ждал, спросит, нельзя ли профессию восстановить. Однако Раиса больше на эту тему не заговаривала.
Они довольно долго сидели, обнявшись, в темноте кухни. Потом в комнате что-то зашевелилось. Одна из Раисиных девчонок вышла по своим делам, не обременяя себя излишней одеждой. Разглядев в кухне мужской силуэт, она с коротким визгом бросилась назад в комнату.
- Видишь, человека напугал, - огорчился Пермяков.
- Переживет, - сказала Раиса.
- Идти надо. Ты завтра как?
- В вечер.
- Ну вот и зайду с утра.
У двери снова обнялись. Он хотел идти, но Раиса не отпускала.
- Ты чего?
- Не было у дуры хлопот, - ответила она. Уже через порог спросила:
- Насчет вахтера узнать?
Так, подумал он, ничего себе. Весело. Кем только ни числился, а в сторожах еще не сидел. На пенсионные должностишки еще не сватали…
- Не, - ответил он, помедлив, - в вахтеры неохота. Вот в сторожа пойду.
Сказано это было с добродушной ленцой, интонацию он вполне контролировал, а вот настроение уже не мог удержать в положенной колее. Он ощущал, как нарастает внутри не то чтобы обида - на кого? - и даже не раздражение, а какая-то неясная злость. Это было глупо, но он чувствовал, что вот-вот сорвется.
Стоп, подумал он, ни к чему. Не по делу.
Но остановиться уже не мог…
- А разница? - спросила Раиса. - Что сторож, что вахтер, один черт.
- Не, - возразил Пермяков и упрямо потряс пальцем, - сторожем лучше.
- Ну, пусть сторожем, - терпеливо согласилась Раиса. - Узнавать?
- А сколько там платят?
Вопрос был риторический - сколько платят, знали оба.
- Хоть бы и даром, - сказала Раиса, - чего ты беспокоишься? С голоду не умрешь: уж одного мужика как-нибудь прокормлю.
Видно, пустой разговор вокруг ясного дела стал ей надоедать.
- Это конечно, - морща лоб, кивнул Пермяков. - Но, понимаешь, неловко как-то: мужику - и упираться за восемь червонцев. Ты вон баба, и то…
- Так я же на сварке. У нас книжечку не почитаешь!
Она начинала злиться, и от этой ее злости Пермяков сразу почувствовал себя, спокойнее. Он спросил беззаботным тоном стороннего человека:
- А вообще тут в Ключе кто больше всех огребает?
- Скреперисты, наверное, - хмуро бросила Раиса, - тоже давила в себе злость.
- По многу выходит?
- Как работают. А то и по восемьсот.
- Больше начальника стройки? - поднял брови Пермяков. - Вот это бы мне подошло..
- А кто мешает? - жестковато спросила Раиса. - Пойди на курсы, годик поучись, годик попрактикуйся - и все дела.
- Два года? Это долго, - отказался Пермяков. - Вот недели бы за две…
- Ну, попробуй, может, и получится.
- А на спор если - за два дня.
- И на что спорить? - спросила она, не слишком пряча пренебрежение к разболтавшемуся мужику.
- На что хочешь, - щедро сказал Пермяков и со спокойным азартом посмотрел в глаза Раисе. Она что-то заподозрила.
- Работал, что ли?
- Кем?
- На скрепере.
- И близко не подходил.
- А как же спорить собираешься?
Пермяков уверенно сказал:
- Нет такой машины, чтобы за двое суток ее не понять. Кроме, конечно, разных там… Ладно, Ключа это не касается.
Раиса посмотрела испытующе:
- А сломается что?
- В первый-то день не сломается! А за ночь я тебе не то что паршивый скрепер - дирижабль по винтику разберу, смажу и опять соберу.
От его напора Раиса совсем присмирела.
- Механик, что ли?
- Отчасти, - ответил Пермяков уже без азарта. Он был недоволен собой: завелся, расхвастался. Да и приврал - чего уж там…
Раиса вдруг спросила:
- Спать очень хочешь? Он удивился:
- Да пока нет.
- Давай чаю попьем.
- Мы же только из-за стола.
- Ну и что?
Снова прошли на кухню, только теперь, во избежание недоразумений, прикрыли за собой дверь. Пили чай, потом сидели так. Пермяков каялся:
- За ночь до винтика - это я, конечно, хватанул. Тут ночи в три бы управиться! И то лучше, чтобы умный человек рядом стоял. Узлы, конечно, типовые, докопаться можно. Но у каждого механизма свои тонкости. Так-то оно просто: подергал рычаги, понял, что к чему, - и рули! Но вот чтобы досконально…
- У меня в механизации мужик знакомый, - сказала Раиса, - начальник мастерской. Всех там знает. Хочешь, сходим?
Но в Пермякове взыграло самолюбие:
- Что я, мальчик - за ручку водить? Сам договорюсь!
А потом опять прощались на лестничной площадке…
Ночь была темная, и Пермякову нравилось, что темная. Он шел быстро, вскинув легкую голову, как двадцатилетний, и чернота над головой казалась ему мягкой и ворсистой, бархатной.
А что, думал он, можно и так повернуть, вполне даже забавно. Плоты ведь вязал, можно и железки подергать. Годика полтора-два, пока настроение. Любопытно же поглядеть, кто на что годится.
В себе он был уверен полностью. Машина незнакомая, но ведь машина. Машина, и не более того. Учитель, конечно, потребуется, самому вникать долго. Но за этим дело не станет: еще не родился мужик, с которым нельзя договориться…
Правда, скреперистов наверняка перебор - уж очень работа денежная. Ну и пусть! Зато самосвал или тем более бортовая - это реально. Для начала достаточно, и время будет подучиться втихаря. Пусть сперва не восемьсот в Месяц, пусть триста. И с этим что делать, еще придется решать. Разве что пайщиком идти в хорошее дело - дом для Эдгара По…
Права у него когда-то были. Правда, книжечка осталась, со многим прочим, в его иной, как Раиса сформулировала, "прошлой" жизни. Но права - что, можно и заново сдать, тут стройка, и тянуть с этими делами никому выгоды дет. В крайнем случае можно сперва на ремонт - там права не нужны…
Одно заботило и томило - объяснять придется. Много чего объяснять. Особенно если бумажки потребуют, а скорей всего, потребуют. Не хотелось объяснять! Так не хотелось - скулы сводило.
Но, с другой стороны, что делать? Клясться, конечно, не клялся, но все равно как бы обещал. И девка хорошая. Тут уж без дураков - хорошая…
Утром Пермяков, как обычно, позавтракал с Павликом. Тот начал было возмущаться вчерашней историей с дружинниками, но Пермяков сразу перевел разговор в план юмористический, и через три минуты оба хохотали, вспоминая в подробностях, как ловко и остроумно вели себя они и как нелепо - доморощенные детективы. Пермяков вышел в прихожую закрыть за парнишкой дверь и, вместо обычного кивка, попрощался с ним за руку.
Вернувшись в кухню, он перемыл посуду, и, подумав, вытер насухо. Выплеснул из чайника остывшую воду, а остаток заварки слил в чашку и выпил, как водку, одним большим глотком, радуясь крепкой бодрящей горечи. После чего споро, минуты за три, покидал свои немногочисленные вещички в рюкзак.
Над резиновыми сапогами заколебался: тяжелы, громоздки, а впереди долгое лето. Бросить, что ли? Но пока он не знал, куда вывернет дорога, на запад, на юг или, может, на север, и поэтому, уложив в рюкзак легкие, из заменителя, полуботинки, вынул и расправил портянки, добела отстиранные, отдохнувшие за две недели и не пахнущие ничем, кроме чистого полотна.
Уже в сапогах он посидел у стола, глядя на Павликову койку и виновато вздыхая. Потом принялся писать записку.
"Павлик, дружище, - написал он, - извини, что толком не попрощался. Так уж вышло - не могу дождаться, надо уходить. Спасибо тебе…"
Тут Пермяков остановился и задумался. Поблагодарить хотел, непременно хотел. Но разные слова, по смыслу подходящие, казались фальшивыми и даже лицемерными. Сокрушенно качнув головой, он просто поставил точку.
"…Спасибо тебе. С дороги, где остановлюсь, обязательно напишу. За меня не беспокойся, все нормально, просто так сложилось. А ты тут…"
Пермяков опять остановился. Что - тут? Чего пожелать-то?
Он вдруг понял, что записка эта ничего не объяснит и не поправит, что у Павлика все равно останется мучительная, и глубокая, на много дней, тревога за канувшего в неизвестные пространства друга. Да и просто тоска, а мальчишки в его годы тоскуют болезненно и долго.
Явилось вдруг до вздорности нереальное желание взять Павлика с собой. Но куда? Зачем? Не впутывать же парня в свою искореженную, горькую, давно уже бесцельную жизнь…
Уходить, подумал он, быстрей уходить. И закончил записку единственным советом, который мог дать, не кривя душой: "… А ты тут - держись!" И подписался внизу: "Твой друг Коля". Он положил записку на Павликову постель, поднял рюкзачок и ушел, сунув ключ, как и обычно, под половик…
На асфальтовом квадрате перед автостанцией стояло четыре автобуса. Пермяков на общественный транспорт отвлекаться не стал и зашагал дальше, к развилке, к шоссе.
Там он простоял минут двадцать, но попутных не было. Не было почему-то и встречных. Пермяков подождал еще немного, вдумался в ситуацию и пошел назад, к автостанции. Кассирша подтвердила: да, ремонт моста, до часа машины не пойдут.
Новость эта Пермякова не огорчила и даже не озадачила, но какой-то неуют создала. Вроде бы и ушел, и не ушел. Ни то ни се. Не судьба, что ли? - подумал он и усмехнулся.
Человек пятьдесят, не меньше, сидело возле автостанции на скамейках, узлах и чемоданах. Пермяков к этому множеству примыкать не стал. Он вообще не любил вокзалы, дороги любил, а вокзалы нет. Не любил бессмысленное, бестолковое ожидание, когда время своим большим куском как бы вываливается в никуда, в затхлую тягомотную пустоту. И особенно не любил вокзальную толпу с ее тяжелым, непрекращающимся гудом, давкой у касс, недоверчивостью и готовностью к скандалу, потому что все чего-то хотят, а на всех не хватает, и в результате даже сосед по лавке не столько сосед, сколько возможный конкурент.
Оставалось часа три свободных. Делать было нечего, и никуда не тянуло, ибо для себя он из города уже ушел. Пермяков прикинул, куда бы лучше эти три часа вытряхнуть, и решил, что правильней всего сходить к реке. Природа, она всегда природа.
Да и народу там меньше. Не встретишь, кого не надо. Он пошел к берегу напрямик, через пустырь и кустарник. По реке текло солнышко, и вода сверкала, казалась теплой, летней. Пермяков посидел на груде бревен, потом дошел до знакомого кострища и там, на лавке, опять посидел.
То ли день был хорош, то ли еще что, но с берега город вдруг показался Пермякову красивым. Разбросанные дома, правда, еще не выстроились в улицы, зато между ними, во дворах и на пустырях, зеленело все, что могло зеленеть. Подальше, на окраине, долговязо тянулись к веселому небу три бело-голубые башенки микрорайона. Городок был невелик, пространства вокруг подавляюще огромны, и тем не менее он существовал, занимался своими делами, шевелил кранами…
И откуда что взялось, подумал Пермяков.
Ему вдруг вспомнилось давнее, самую малость схожее ощущение: он, молодой, блаженный, глупый, выходит из роддома, а в руках нечто нежное, до ужаса хрупкое - только бы не споткнуться! - то, что впоследствие стало Лариской. И удивление: ничего ведь не было, а вот - есть…
Само собой вздохнулось.
Привык, усмехнулся Пермяков, своим человеком стал - все дружинники в корешах…
Потом он подумал, что у Павлика скоро обед.
Жалко было уходить, что и говорить, жалко. Но ведь и яблоневый, вишневый совхоз под Харьковом не хотелось покидать. И на сплаве тянуло остаться - уж очень мужики попались подходящие.
Тянуло остаться - потому и уходил.
Страшно было постепенно возникавших привязанностей, что исподволь, незаметно вползали в душу, прорастали, пускали корни, а потом, в проклятый момент, кто-нибудь вдруг выдернет их жестоким рывком вместе с кровоточащим мясом. Это ведь не гипс снимать - больнее…
Уходить надо, уходить.
А что жалко, тут уж ничего не поделаешь: на то и человек, чтобы жалеть…
Время шло, но медленно.
Краем неба прошумел самолет. "Антоха", - автоматически, не подняв головы, отметил Пермяков, и в тысячный, наверное, раз подосадовал на себя: от многих лишних привычек избавился, но эта - узнавать самолеты по гулу - осталась. Уже просто так, для забавы, Пермяков проверил себя - посмотрел в небо, убедился, что прав, и подумал: у былой его профессии подлая бабья манера, предав человека, все же не отпускать его до конца, придерживать на случай…
Когда в то утро на взлете неожиданно развалилась резина на левой "ноге", он в общем-то не испугался, потому что сразу подумал: в крайнем случае - на воду. Не сахар, конечно, но живы будем. Сяду, а там поглядим.