VI
Таксист, почуявший хороший калым, везёт его за город, в Николо-Ленинское или как оно там называется, - не доезжая Пахры, свернуть на дорогу без указателя, место таинственное и знаменитое. В лесу, где ещё недавно собирали грибы почётные инвалиды социализма, стоят заборы, висят видеокамеры, сверкают башенки вилл, кукольное средневековье, дворцы-мутанты, третьеразрядный модерн. Выяснение личности перед воротами из чугуна и жести, всё на удивление просто и быстро, старая дружба не ржавеет! Такси разворачивается и катит прочь, гость вступает на территорию, ведомый мордатым телохранителем, радушный хозяин встречает в просторном холле.
Хозяин свеж, бодр, улыбчив, по-видимому, не испытывает смущения, что, впрочем, было бы странно в этих хоромах. Лицо Серёжи с раздавшейся нижней половиной стало прямоугольным, кожа бронзовой, он не постарел, пожалуй, даже помолодел зрелой, законсервированной молодостью. Время течёт по-разному на разных планетах, и как бы даже в разные стороны. Что-то мешающее есть в этой встрече, надо признать, - какой-то песок на зубах, но в конце концов это не удивительно, после стольких лет. Хотели было обняться.
"Сколько времени ты уже здесь?.. - За этим следует ритуальный вопрос: - Жрать хочешь?"
И распахиваются половинки дверей, и катится стол-тележка с бутылками необыкновенных фасонов, мажордом с физиономией, по которой проехалась скалка для раскатывания теста, расставляет яства. "Фуршетик", - говорит хозяин. Друзья сидят за овальным столом на неудобных стильных стульях с круглыми спинками; слабый взмах ладонью - так отмахиваются от насекомых, - и человек с плоским лицом исчез. Ручной телефон промурлыкал первые такты каватины Фигаро. Комната представляла собой гибрид музея с деловым кабинетом, пахли розы, тонкий, гнилостно-сладковатый запах, словно где-то в подвале разлагался труп. Хозяин тряс металлическим патроном, в котором брякали кубики льда.
"Алло", - сказал он брезгливо.
Некоторое время он слушал шепчущую, бормочущую трубку.
"Короче".
Трубка шелестела, волновалась.
"Я сказал: нет. Пусть заткнётся".
Он разлил по фужерам бледно-янтарный напиток.
"Ты давай, приступай, не жди…"
"Мы тогда таких питий не пили", - заметил гость.
"Уж это точно, - улыбнулся хозяин. - Нравится?"
"Неплохо".
"Мой рецепт. Ты давай. Не стесняйся. Надолго к нам?"
"Ещё денька два-три".
"По делам или так?"
"Какие у меня дела. Да, - проговорил гость, - тут много перемен. Хотя бы уже то, что я могу приехать…"
"Демократия", - сказал хозяин.
Он спросил:
"Видел кого-нибудь из наших?"
Приезжий отвечал, что никого не видел, одну только Ольгу.
"Это которую?"
"Ту самую".
Он назвал фамилию.
"А!.. где-то припоминаю. Рыжую? Она, по-моему, уже три фамилии сменила".
"Столько воды утекло, а она нисколько не изменилась".
Мальчик резвый, кудрявый, влюблённый.
"Алло…"
Иностранец поворачивал голову, поглядывал по углам.
"Алло. Я сказал. Больше повторять не буду… - Гостю: - Так, говоришь, не изменилась. Ты ведь, кажется, вздыхал по ней".
"Не я один".
"На меня, что ли, намекаешь?"
"Хотя бы".
"Что-то не помню. Ну и как она тебя встретила?"
Гость пожал плечами.
"Ты женат? - Приезжий ответил, что живёт один. - Ну, так тем более. Не теряйся. Раз уж приехал. Она всем даёт, - сказал хозяин, берясь за новый фиал. - Вот это попробуй".
Владетельный князь наливает яд в кубок дорогого гостя.
"А ты?"
"Воздержусь. Врачи запретили".
Приезжий смотрит в окно; пора приступать. Погода хмурится. В сущности, у него нет никакого плана, он полагается на вдохновение.
"А ты помнишь, Серёжа…" (Или, может быть, Сергей Иванович?)
"Конечно, помню".
"Но ведь ты ещё не знаешь, - гость улыбается, - что́ я хочу спросить".
"Знаю, - хозяин в ответ. - Университет".
"Помнишь нашу балюстраду, в Новом здании?"
"Как же, как же".
"Оно тогда ещё называлось новым, а старое - где был наш факультет, по другую сторону улицы Герцена".
"Большая Никитская, - поправил хозяин. - Я там тыщу лет не был".
"Представляешь, я зашёл в клуб… если помнишь, там стоял бюст Ломоносова. Дерзайте, ныне ободренны…" - сказал гость.
Хозяин кивал.
"И вижу: никакого Ломоносова больше нет, вместо Ломоносова портрет патриарха. Нет ни клуба, ни студенческого театра, всё захватила церковь. Какие-то личности в рясах… Причём тут церковь, можешь ты мне объяснить?"
"Когда-то там была церковь. Я давно там не был", - повторил Сергей Иванович.
Поднял брови, подлил гостю и поискал глазами на столике напиток для себя.
"Ты извини, - проговорил он, - я бы не хотел, чтобы в этом доме оскорбляли религию".
"Но я не оскорбляю…"
"Я христианин. Ты многого не понимаешь. В тебе ещё живо советское воспитание".
"Да, да, конечно… - пробормотал гость, медленно, двумя пальцами вращая свой бокал. - Тогда у меня к тебе вопрос. - Он поднял глаза на хозяина. - Можно?"
"Валяй, - сказал Сергей Иванович и взглянул мельком на часы. - Подожди минутку".
Он выстукал номер, трубка охотно откликнулась.
"Я. Ну что там. Короче. А ты куда смотрел! Твою… - он хотел выругаться, но осёкся. - Ладно. Держи меня в курсе… Извини", - сказал он приезжему.
Дождь обрушился на город. Ветер сорвал с деревьев пожухлые слова. Остался голый смысл безлистых сучьев.
VII
Несколько времени оба прислушивались к шумящим потокам. Казалось, приезжий не может собраться с мыслями.
"Скажи, Серёжа… Ты евангелие читал?"
"Почему ты спрашиваешь? Ну, читал".
"Историю эту помнишь?"
"Какую историю?"
"Историю с Иудой".
"А", - сказал Сергей Иванович.
"Иуда за плату обещал выдать Учителя и поцеловал его, когда пришли за ним. Облобызал, чтобы они могли его узнать… Как ты относишься к этой истории?"
"А как к ней надо относиться?"
"Некоторые считают, что всё произошло согласно воле Божьей. И что если бы не предательство, Иисус не был бы арестован, не был бы судим, его бы не распяли, ну и так далее. Иуда был Божьим орудием, в конечном счёте действовал во благо…"
"Можно считать и так, - сказал хозяин, которому стало скучно. - Ты, кажется, ещё в университете интересовался ранним христианством… Знаешь что, - и он снова взглянул на часы, - я очень рад был с тобой повидаться. К сожалению…"
"У тебя дела, понимаю. Ещё две минуты".
"Что поделаешь", - Сергей Иванович развёл руками.
Гость вздохнул и с какой-то мукой взглянул на него.
"То место между статуями… На балюстраде. Сверху была видна вся лестница… А позади Коммунистическая аудитория. Я там вчера был… Я даже представить себе не мог, что когда-нибудь буду снова там стоять. Огромные статуи вождей из алебастра. До них опасно было дотрагиваться, они пачкали. Помнишь?"
"Как же, как же".
"Теперь их нет".
"Ещё бы".
"Я тебя всегда там ждал. Ты приходил в штатском".
"Я уже не помню".
"Ты учился в военном институте, а к нам в университет приходил в штатском. На тебе всегда был костюм с иголочки".
"Возможно".
"И у тебя всегда были деньги. Ты был щедр, Серёжа… А ещё Александровский сад, мы там втроём гуляли. Наши бесконечные дискуссии… Каждый старался блеснуть перед Олей… Да… Так, значит, ты считаешь, что поступок Искариота, так сказать, оправдан высшими соображениями? Извини, я тебя ещё спрошу…"
"Спрашивай, спрашивай, - сказал Сергей Иванович. - Я тебя тоже хочу спросить. Ты что, приехал, чтобы вести со мной теологический диспут? Я в таких делах не силён".
"У меня вопрос конкретный. Как ты теперь относишься к… ну, к тому, что произошло? Будь добр: отключи это… на короткое время".
Хозяин пожал плечами, выключил мобильный телефон.
"Что ты имеешь в виду?" - спросил он холодно.
"Ты меня посадил, Серёжа", - сказал иностранец.
Хозяин сузил глаза.
"То есть как. Я?.."
"Ты, кто же ещё".
"Когда?"
"Тогда. Ты был приставлен ко мне, Серёжа".
"Ты что… Ты о чём?.. Ты рехнулся. Ах вот оно что. За этим ты и явился? Знаешь что. Если ты собираешься меня шантажировать…"
"Ты меня посадил, - не слушая повторил гость. - Спокойно, - сказал он, - поговорим как мужчина с мужчиной. Как бывшие друзья. Ближе тебя у меня не было друга…"
"Я и сейчас тебе друг, - промолвил Сергей Иванович. Скорее с изумлением, чем со страхом, он глядел на пистолет, который гость неожиданно выхватил из портупеи под пиджаком. - Брось, - сказал он строго, - не валяй дурака…"
Гость сидел, выставив оружие перед собой.
"Ты не ответил на мой вопрос".
"Какой вопрос? Какой вопрос?! Что тебе надо?.. Денег?.. И вообще, откуда ты взял?"
"От верблюда", - сказал гость.
"Наговорить можно на любого. Особенно в то время… Давай разберёмся. Ты считаешь, что я на тебя настучал, да? Кто это сказал? Где доказательства?"
Приезжий злобно усмехнулся.
"Никто не сказал… и никогда не скажет. Всё, что ты писал, твои доносы, всё хранится в отдельном деле. Эти дела никому не показывают".
"Чего ж ты тогда…"
"А в следственном деле о тебе никаких упоминаний".
"Ну вот видишь!"
Человек с пистолетом ничего не отвечал и только кивал головой. Сергей Иванович перевёл дух.
"Слушай… Убери. Я ведь вижу, что это игрушечный… Убери, пока не поздно. И вали отсюда".
Человек кивал.
"Вообще не советую тебе со мной связываться. Ты даже не представляешь, какие у меня возможности…"
"Представляю".
"Я всё могу с тобой сделать… И для тебя всё могу сделать".
"Можешь".
"Тебя никто не задержит. Пальцем не тронет. Расстанемся по-хорошему".
Человек с пистолетом сунул руку глубоко в потайной карман, добыл цилиндрическую насадку-глушитель и навинтил на ствол. Хозяин остолбенело следил за его движениями.
"Это-то и есть доказательство".
"Не понял".
"Следственное дело, - гость показал двумя пальцами, - это вот такой том. Тебе дают пять минут, чтобы ознакомиться. Двести шестая статья. У вас ведь всё по закону".
"А ты что, - спросил Сергей Иванович, очевидно, стараясь протянуть время, - считаешь, что тебя арестовали незаконно?"
"Нет. Не считаю. Что говорил, то говорил".
"То есть… извини, я назову вещи своими именами: вёл антигосударственные разговоры?"
"Если угодно, да. Хотя ты кое-что приукрасил, но в общем…"
"В общем, это правда?"
Приезжий пожал плечами.
"А откуда, собственно говоря, ты взял, что…"
"Оттуда. Вёл разговоры, но ведь не с самим собой. С ближайшим другом. С тобой. То, что там написано, я говорил только тебе. И ты соглашался. И о режиме, и насчёт Усатого, и вообще, ты был заодно со мной. Даже, я бы сказал, ещё радикальней. Подливал, что называется, масла в огонь. Я успел просмотреть дело. Там много чего. Я клеветал на советский государственный строй, я то, я сё. А кому всё это говорилось, неизвестно".
"Ну и что?"
"А то, что следователь знал весь наш факультет, сыпал фамилиями, знал всех моих знакомых. И только о тебе ни слова. Как будто тебя вообще не было. Следователь тебя выдал, понимаешь? Была одна свидетельница…"
"Ольга? Ну, я так и знал".
"Её допросили за десять дней до моего ареста. Когда всё давно было решено. То, что она сказала, - десятая, двадцатая часть. Её заставили… А тебя никто не заставлял. Твой отец был - сам знаешь кто. Ты об этом никогда не говорил…"
"Естественно".
"Ты никогда не приглашал к себе".
Серёжа развёл руками.
"Твой отец был там большой шишкой. А сам ты учился в военном институте иностранных языков".
"Ну это ты, положим, знал".
"Но ты никогда не говорил, что это за институт, кого он готовил. Ты приходил в дорогом костюме, а мы все ходили в отрепьях. У тебя всегда были деньги. А мне не на что было пообедать в столовке… Ты был щедр, ты угощал меня. Ты окончил институт. Был направлен за границу, верно? Мог бы там и остаться, а?"
"Что ты хочешь этим сказать?"
"Остаться… насовсем".
"Да, мог бы, - сказал Сергей Иванович, - особенно когда здесь начался этот хаос. Но знаешь… Для тебя это, может быть, пустая риторика. А я люблю свою родину. В трудное время надо быть с ней".
Гость молчал, держал в руке своё оружие и ждал продолжения.
"Не будем ссориться, - сказал Сергей Иванович. - Я всё понимаю. Ты, конечно, пострадал. У каждого своя судьба… Но родина у нас одна. Нас многое связывает…"
"Моя родина - лагерь, - сказал человек с пистолетом. - У тебя мало времени, Серёжа. Встань, пожалуйста. Я сейчас тебя расстреляю".
VIII
"Как это, расстреляю?" - спросил Сергей Иванович.
"А вот так, очень просто".
"Ты что… Ты шутишь? Да ты знаешь, что я могу…"
"Спокойно. Одно лишнее движение - и я за себя не отвечаю. Становись лицом к стене. Не вздумай поднимать шум, будет ещё хуже… А так ты умрёшь мгновенной смертью".
Хозяин переводил взгляд то на дверь, то на приезжего. На окно, словно надеялся увидеть там кого-то. Дождь перестал, пятна яркого света лежали на полу. Он услышал тусклый голос:
"Лицом к стене, я сказал… Покажи, где у тебя затылочная ямка. Пальцем покажи…"
Человек с пистолетом сощурил один глаз. Кажется, он даже не торопился. Вздохнув, проговорил:
"Ужасно не хочется тебя убивать… Но что поделаешь, жить с этим, - он всё ещё целился, - тоже тяжело. Так тяжело…" Выдержав паузу, он отвёл ствол в сторону и нажал на курок. Раздался негромкий хлопок. "Теперь ещё раз", - сказал гость, повёл дулом в другую сторону и выстрелил снова. Минуту спустя - или, пожалуй, ещё меньше - он корчился на полу, сбитый с ног умелым ударом, двое стояли над ним, третий, это был плосконосый мажордом, подбирал с пола бутылки, осколки посуды.
Хозяин, бледный, стараясь унять дрожь, осматривал оружие, это был 9-миллиметровый "макаров", несколько устарелый, но в общем пистолет как пистолет. "Не трогать его. Вот дурак", - в сердцах сказал Сергей Иванович.
* * *
Действительно, что ещё можно было сказать? Если (как предположил Серёжа) старый друг просто хотел попугать его, то непонятно, с какой целью. На что он рассчитывал?
Последующее совершилось быстро и чётко, могло служить образцом почти воинской дисциплины, если угодно - примером и образцом абсолютного повиновения. Разве только заключительная акция оставила некоторую свободу действий исполнителям. У подъезда ждала машина с тёмными стёклами, глубокая и просторная, как пещера. С двух сторон уселись провожатые. Шофёр дал газ. Пролетели мимо заборы и дворцы, зачастил лес. Вывернули на шоссе. Потянулись кварталы бывших новых районов, грозно квакнула сирена, милиционеры в синих блинах почтительно козыряли. Сильно качало. Автомобиль нёсся навстречу сторонящемуся потоку по центральной оси. "Лихо едете, - заметил пассажир. - У нас бы за такую езду…" - "То у вас, а то у нас", - возразил провожатый.
Остановились в переулке у обшарпанного дома, кнопки входа, грязная лестница; отомкнули жилище скульпторши. Усмехаясь, поглядывали на пыльную рухлядь. "В сортир можно?" - попросил турист. Закуток, где не повернёшься, в такие боксы-отстойники поспешно заталкивали, когда из коридора за поворотом раздавался предупредительный стук ключом о пряжку, птичий клёкот, цоканье подковок, это вели другого подследственного. Воспоминание, словно встречный поезд в ночи, промелькнуло и пропало. Иностранец стоял над древней фаянсовой чашей и думал - о чём?
Его привёл в себя стук в дверь: "Помер там, что ли?"
Чемодан лежал раскрытый на полу. Постоялец взялся за телефонную трубку. "Ну это ты брось", - лениво сказал провожатый и положил ладонь на аппарат. "Ты лучше погляди, - заметил другой, - не забыл ли чего". На полном ходу машина ворвалась в бурлящий поток.
Двоящийся образ города снова, как наваждение, маячил перед оцепенелым взором паломника, гостя, туриста, одним словом, человека, о котором мы так и не успели толком узнать, кто он, откуда, как его зовут. Двоящийся образ воздвигся перед глазами, город летел навстречу, и вместе с физическим зрением восстало другое, внутреннее. Пассажиру не сообщили, куда его везут, совершенно так же, как когда-то он сидел с провожатыми на заднем сиденье, фуражка ночного лейтенанта покачивалась рядом с шофёром, и никто не потрудился объяснить, куда едет машина. Это был долгий путь. Перед бывшей Колхозной площадью пришлось тормозить; и скоро увязли окончательно в застывшей лавине. Детские руки уже елозили грязной тряпкой по капоту, подростки совали в стекло журнальчики с красотками, нищенки качали детей, протягивали чёрные ладони, инвалиды катались между машинами на тележках. Двинулись толчками, повернули с Садового кольца на Брестскую, и опять пробка. "Куда ж ты полез, бля-сабля…" - "Да кто знал, бля". - "Осади назад". Но назад дороги уже не было. Нечто неописуемое, на взгляд приезжего, творилось, клубилось в воронке на подступах к площади Белорусского вокзала, смолистый диалект предков стелился над чёрным пылающим варевом машин. Город смерти, думал турист, долина Иосафата.
Ленинградское шоссе, наконец-то. С заднего сиденья пассажир вперил взор в зашкалившую стрелку спидометра. Как вдруг завизжали тормоза, машина стала на обочине. Тот, кто был старшим, отправился на разведку, водитель пересел на его место рядом с пленником. Другой безучастно смотрел в окно. Подошла, покачиваясь, как цветок, на круглых бёдрах, постукивая каблуками тонких длинных ног, женщина, привет, мальчики. Нос и раскрашенные глаза приникли к стеклу, маленькие груди вываливаются из выреза. Неслышно опускается стекло, "не понимэ, - говорит шофёр, - мы иностранцы". - "Могу показать Москву". - "Уже видели". - "Не всё видели, вот она где, Москва", - говорит она, и её ладошка скользит вниз по животу. "Хо-хо; а почём экскурсия?" - "А смотря какая". - "Зелёненькими?" - "А ты как думал". Вернулся провожатый. "Вали отсюда. Поехали".
Хвост машин выстроился перед въездом, аэропорт перекрыт. Какая-то делегация прибыла в столицу. Милиционеры в белой сбруе. "Алё, шеф… Нам по-быстрому, где твоё начальство". Доверительная беседа с тучным капитаном в фуражке размером с площадку для вертолёта. Машина объезжает очередь.
Все трое стояли в гулком зале среди суетящихся людей. Старший направился к кассам переменить рейс и дату отлёта, путешественник ждал, его прочно держали за локоть. Провожатый вернулся. Поглядели по сторонам. Времени навалом, может, выпить на посошок, чтой-то в горле пересохло. "Народу больно много". - "А чего нам народ. - Пассажиру: - Ты как?" - "Никак", - сказал приезжий. "Сабля-бля. Компанию поддержать не хочешь?" Пассажир испытывал неприятную слабость в ногах. Он сказал: "Дайте мне билет. Никуда я не денусь, сам управлюсь". - "Ишь ты какой… ну, пошли". - "Куда?" - спросил турист. Ему не ответили. Табличка на дверях в коридоре: "Для служебного пользования".
"Это для персонала", - сказал пассажир. "А мы и есть персонал". - "Не пойду". - "Чего?! Ну-ка…" Шибануло в нос едкой сыростью. Блеснул мёртвенной желтизной кафель. Человек запер дверь и оставил ключ в замочной скважине.