Наглый взгляд, бесцеремонность эстрадного фигляра. Лощёная кукла! И, небось, срывал оглушительные аплодисменты. Я понимал, чем он был мне так неприятен - и, увы, чем притягивал к себе инфанту. Похоже было, что игра зашла слишком далеко.
"Ваша скромность сочетается с гордостью, втайне вы презираете окружающих, ибо знаете, что вы на три головы выше их всех… Я вижу для вас две дороги. Обе ведут далеко… Но я-то, в отличие от вас, сомнений не испытываю. И смело выбираю для вас первую".
Что это должно было означать?
"Да, - бросил гость, скосив глаза в мою сторону, ибо угадал мою мысль, - у каждого из нас несколько дорог. Но выбирать приходится только одну. Вот так; запомните это, молодой человек".
Он умолк; все ждали продолжения. Он повернулся к Лине.
"Вы не занимаетесь так называемой общественной работой, вдобавок ваша анкета… скажем так: небезупречна. Надо ли говорить о том, что всё это затруднит ваше продвижение".
Неожиданно гость продекламировал:
Al Rey la hacienda y la vida
se ha de dar, pero el honor
es patrimonio del alma,
y el alma solo es de Dios.
"Вы, конечно, помните, чьи это строки. (Лина кивнула). Да! - воскликнул артист и развёл руками. - Или карьера, или честь, так уж повелось на этом свете. Вам будут ставить палки в колёса. Из зависти, моя милая, из зависти! Опять же анкета… Но! - Он поднял палец. - Ум, талант, блестящие успехи - ведь вы и теперь говорите по-испански лучше всех присутствующих - преодолеют всё. Ваш руководитель видит в вас будущее светило, он просто не говорит вам об этом, из педагогических соображений… Больше того. Смею ли я сказать вслух, о чём вы давно уже догадались? Разумеется, вы не делаете никаких шагов навстречу… И всё же это произойдёт. Поздним вечером, в кабинете завкафедрой, когда однажды вы окажетесь наедине, он, наконец, скажет вам… Что вы ему ответите?"
Прорицатель уставился в недопитый стакан, задумчиво крутил его двумя пальцами и молниеносно опустошил.
"Каковы бы ни были ваши чувства к нему, - впрочем, вы неспособны отдаться без любви! - что бы ни случилось, ваши успехи будут всё удивительней. Кто же не знает, что шеф - известный учёный. Он пробьёт для вас научную командировку, вы поедете вместе… Вы увидите древнюю Саламанку, собор Пиларской девы в Сарагосе, вместе с вашим возлюбленным, в толпе паломников, вы будете стоять перед собором Сантъяго де Компостела. Авторитет учителя будет вам помогать и дальше, и со временем вы займёте кафедру. Ваш бюст, Лина… - само собой, я имею в виду не женский бюст - украсит когда-нибудь вестибюль Академии".
Должен сказать, что впечатление от этой развязности было самое удручающее. Вдруг опять раздался стук в коридоре. Предсказатель будущего обратил медленный взор к дверям.
"Кто-то ломится к нам", - сказал он.
Пауза, стук повторился.
Он махнул ладонью. "Не имеет значения; постоит и уйдёт. Сидите, это вам показалось…"
Стук повторился.
"Какая наглость! Нет, больше он не посмеет. - Прорицатель щёлкнул пальцами. - Вот так. Никого нет и не было. А вот вы - вы там - подойдите, прошу вас". Вася Скляр, к которому это относилось, не потрудился встать с места. "Прошу", - мягко повторил гость.
Нахмурившись, Вася Скляр озирал тарелки и рюмки. Чародей подождал и заговорил снова. Он всё понимает, сказал он. Василий - не мальчик, он повидал жизнь. Как видно, в этой компании он единственный, кто не поддался внушению. Ибо искусство есть внушение! Всё, что здесь происходит, чтение будущего, - будем откровенны, - не более, чем внушение.
"Шарлатанство, не так ли? - улыбнулся гость. - Заезжий циркач разыгрывает публику. А? Как вы полагаете?"
Тут я снова подумал о фокуснике, открывающем публике свой секрет. Открыть-то он откроет. Но затем последует нечто сверхъестественное.
"Разыгрывает или не разыгрывает, - мрачно возразил Скляр, - только я не собираюсь тут…"
"Вы хотите сказать: не собираюсь быть подопытным кроликом? О, ради Бога, разве я настаиваю? Друзья мои… Ни один артист, будь он даже знаменит, никогда не может быть уверен в успехе. И, я бы даже сказал, тот, кто абсолютно уверен в себе, кто, выходя на сцену, в убийственном сиянии прожекторов, один на один с многоглазой публикой, не испытывает волнения, страха, ужаса… - тот не артист! И потом, что это, собственно, значит: читать будущее? Разве будущее - это письмо, написанное симпатическими чернилами, и нужно только провести мокрой ваткой, чтобы проступили слова и строчки? Разве то, что нас ожидает, кем-то предустановлено, проложено раз и навсегда, как рельсы, с которых невозможно свернуть? А что если вы сели по ошибке не в тот трамвай, поехали в другом направлении? Или произошла авария на линии, вы пошли пешком и заблудились. Или вовсе передумали, вернулись домой… Сколько непредвиденного, какая тьма случайностей! И нас ещё будут уверять, что судьба прокладывает себе дорогу сквозь эту чащобу! Скажите, - он обратился к Васе, - ведь вы, кажется, играете на скрипке?"
Вася Скляр пожал плечами, не сказал ни да ни нет.
"Вы где-нибудь учились? Нет, вы, конечно, самоучка, - проговорил задумчиво прорицатель. Он снова обвёл глазами всех нас. - Друзья мои, дети мои милые, не могу вам передать, как мне здесь у вас… уютно. Какие счастливые лица! И как удивительно было ходить по городу, где все от мала до велика, даже собаки, даже деревья, - все говорят по-русски. Не верится, что я снова на родине. О, Россия. Кто родился здесь, никогда тебя не забудет, никуда от тебя не уйдёт. Если б вы знали… - он высосал последние капли водки из стакана, - как утомительна эта бродячая жизнь.
Да… жизнь прожить, как это говорит русский народ? - не по полю пройтись… Так вот, уважаемый Василий. Может быть, вы нам что-нибудь сыграете? Леночка, если вам не трудно, будьте добры…"
Она возразила, что в доме нет скрипки.
"Вот как? Странно. Что же нам делать… Но вы всё-таки сходите, - и он указал пальцем, - я думаю, вы там найдёте".
Инфанта, заслонив ладонью свечу, вышла, я вызвался её сопровождать. Компания ожидала нас в темноте. Скрипка, к удивлению Лены, висела в соседней комнате на стене. Провидец вознёс свой кубок, водки там уже не осталось, но никто больше ничему не удивлялся - в стакане снова плескалось прозрачное питьё. Непохоже было (как уже сказано), чтобы он опьянел; пожалуй, только взгляд гостя становился тяжелей - и упёрся в Скляра. Вася Скляр был тщательно причёсанный и ухоженный мужчина в новом пиджаке и, единственный среди нас, при галстуке. Он прошёлся смычком по струнам, подтянул колки. Прорицатель, держа стакан перед собой, дирижировал другой рукой, притопывал лакированной туфлей. Вася сыграл вальс "На сопках Манчжурии". Бурные аплодисменты.
"Ваше искусство вам пригодится, - промолвил гость. - Позвольте, я скажу несколько слов вам в похвалу. Жизнь, будем откровенны, вас не баловала. Вся эта молодёжь, ваши сокурсники, ведь они представления не имеют о том, что значит родиться в глухой деревне, в тёмной избе, у неграмотных родителей…"
Вася Скляр скорбно возразил:
"Вы-то откуда знаете?"
"Откуда знаем, - прорицатель вздохнул, - это наше ремесло, наше, так сказать, искусство. Ваша жизнь, дорогой Василий, предстаёт моему взору как прямая дорога, и тут уж не может быть никаких колебаний. Вы, если не ошибаюсь, ещё подростком вступили в комсомольскую ячейку, так, кажется, это называлось… У вас обнаружился и поэтический талант, вам помогло выдвинуться стихотворение… постойте, как это там?"
Он повёл рукой в воздухе, продекламировал:
А в углу мы богов не повесим,
и не будет лампадка тлеть.
Вместо этой дедовской плесени
из угла будет Ленин глядеть!
"Каково?"
Странно было после звучных кастильских стихов услышать эти вирши. "Стихи были опубликованы в стенгазете… Обращает на себя внимание смелый образ: вы не хотите вешать Бога, вместо него повешен будет Ленин…" "Ничего я такого не писал…"
"В самом деле? - удивился гость. - Выходит, я перепутал; простите великодушно; значит, это был кто-нибудь другой. Конечно, другой. Какой-нибудь там Твардовский… Но не в этом суть. Главное, на вас обратили внимание. Сверху заметили! Вы были переспективный кадр. Вы окончили рабфак. Так это тогда называлось. Потом война… не буду утомлять вас подробностями. Партия не могла рисковать своими кадрами - вы были солдатом в тылу. Потом педагогический техникум, вы стали парторгом… Потом вас перевели в столицу, московская прописка, всё такое… Было решено определить вас по учёной части. Правда, вы плохо успеваете, загружены поручениями, да и возраст, понятное дело, уже не тот. Но это не имеет значения, вы… - палец пророка снова взлетел вверх, - будете рекомендованы в аспирантуру!"
Кто-то засмеялся; смех тотчас же умолк. Понимали, что Вася Скляр непростой человек, но в чём была его сила, толком никто не знал, да и вряд ли это кого-нибудь интересовало.
"Вам угодно узнать, что будет дальше".
Васе Скляру вовсе не было угодно, он считал необходимым решительно пресечь… И вообще, сказал он, кто вы такой? Гость как будто не слышал его.
"Вы пробудете аспирантом дольше, чем положено. К сожалению, вам не удастся подготовить диссертацию, начальству придётся поломать голову, но всё к лучшему! В конце концов вас направят председателем в колхоз. Мудрое решение. Вы вернётесь в деревню… И всё-таки мне кажется, что ваше истинное призвание - игра на скрипке".
Он поднял руки дирижёрским жестом, кивнул, топнул туфлей, и Вася покорно поднёс инструмент к подбородку. Пары кружились под звуки вальса "На сопках Манчжурии", пламя пошатывалось на столе, я снова чувствовал под ладонью узкую, слабую спину инфанты, пуговки лифчика. Дуновение её уст овевало меня, её ладонь млела в моей руке, а правая рука вместо того, чтобы покоиться на моём плече, упёрлась мне в грудь, не давая нам сблизиться… Вдруг она вырвалась, музыка прервалась, - иноземный гость стоял в плаще, в белом кашне, держа наготове цилиндр и перчатки. "Нет, нет, друзья, не надо меня провожать, - говорил он, озабоченно роясь в карманах, - я и так задержался… Но где же мой паспорт, вдруг кто-нибудь остановит".
Я вышел с ним в коридор. Ура, ура! - раздалось в комнате. "Ага, - проговорил гость, - вот и свет починили!" Хилая лампочка тлела под потолком, угасла, снова затеплилась и, наконец, зажглась ровным неярким светом. Из комнаты доносился патефон. Я спросил: "А что же будет со мной? Вы мне ничего не сказали".
"Вы верите в предсказания?" - возразил он. Мы вышли на лестничную площадку. Внизу слышались голоса, смех, подвыпившая компания спускалась по лестнице, хлопнула выходная дверь.
"Ей я тоже ничего не сказал. Вам не кажется, что в предсказаниях скрыта некоторая опасность? Судьба - это странная вещь… Можно ведь и накликать судьбу".
Некоторое время мы смотрели друг на друга; он как будто не решался уйти.
"Где же моя маска? (Сунул руку в карман). Нет, лучше не надо. А то ещё остановят… Так вы хотите, чтоб я и вам что-нибудь предсказал? Не хочется вас разочаровывать. У вас ничего не получится. Даже если вы наберётесь отваги. Она… как это говорится по-русски? - Он наклонился и с неожиданной грубостью прошептал мне на ухо: - Она тебе не даст. Всё, что могу тебе сказать. Иди, тебя ждут".
Я вошёл в комнату, где теперь было светло, и, превозмогая отвращение, сказал Лене, что артист желает отдельно с ней попрощаться.
После этого я присоединился к танцующим, но не вытерпел, оставил партнёршу и поплёлся в коридор. Выглянул на лестницу - там никого не было. Значит, они успели сойти вниз, она, такая болезненная, выскочила на улицу в лёгком платье. С этой мыслью я воротился в квартиру, шёл по коридору, толкнулся в дверь напротив кухни. На тумбочке в углу горела лампа под зелёным абажуром, темнела кровать. В сумраке на ковре посреди комнаты, спиной к дверям, инфанта, встав на цыпочки, обнимала гостя за шею, её губы прильнули к его губам, платье, поднявшись, подчеркнуло бёдра, я видел её высоко открытые, слишком полные для её хрупкого сложения ноги в чулках со стрелками, с приоткрывшимися резинками.
Она не слыхала, как я вошёл. Прорицатель смотрел на меня из-за её плеча и густых, тёмно-медовых, снизу подвитых волос. Всё это продолжалось минуту, не больше; но коридор показался мне до странности длинным, тёмным. Ни звука не доносилось из большой комнаты: ни голосов, ни патефона. Ощупью я нашёл дверь, вошёл. И увидел, что кое-что там изменилось. Там были другие люди. "Что вам надо? - запинаясь, спросил я. - Что вы тут делаете?" Тебя ждём, был ответ. "А как же Новый год?" Мне ответили: Новый год уже наступил.
Постараюсь всё-таки восстановить всё как можно точней. Итак: нашему гостю вздумалось попрощаться с инфантой наедине. На лестничной площадке их не оказалось, я вернулся, прошагал мимо гостиной, в коридоре было ещё несколько дверей, - вся квартира, как уже сказано, принадлежала родителям инфанты, - сунулся наугад в комнату напротив кухни, там горел ночник, прорицатель молча смотрел на меня из-за головы инфанты, она ничего не слышала. Всё это заняло несколько минут. Нам легче допустить расстройство в собственной голове, чем предположить, что планеты съехали со своих орбит; тем не менее я готов клятвенно подтвердить: то, что я увидел, - или те, кого я увидел, - не продукт больного воображения. Вообще-то говоря, всё бывает - даже то, чего не бывает. Остаётся вести себя так, словно ничего особенного не произошло. И в самом деле, ничего не изменилось. Стол стоял по-прежнему, правда, выдвижные части оказались сдвинуты, и скатерть была другая. В большой вазе увядал букет роз, новогодний презент прорицателя. (На который клюнула эта дура, подумал я мстительно). Разукрашенная ёлка стояла в углу. Звезда поникла под потолком. В углу патефон. Новостью были три светильника молочного стекла вместо шёлкового абажура. Ровный белый свет превратил лица сидящих в гипсовые маски.
Я хотел было вернуться в ту комнату.
"Ты куда?"
"Пойду позову Лену".
"Слушайте, - спросил кто-то, - а куда она делась?" "Она там", - сказал я.
"Не трудись", - промолвил старец библейского вида, в сивой бороде, с кудрями вокруг голого черепа.
Я опустился на стул.
"Знаете, - проговорил я в отчаянии, - ведь она… с ним…" "С кем?"
"С этим… - я замялся, не зная, как назвать прорицателя. - С этим циркачом. С артистом. Я их застал…"
"Какой артист, ты что-то путаешь".
Старик следил с беспокойством за моими движениями, я держал в руках тяжёлую, чёрную, всё ещё холодную бутылку, вероятно, тоже принесённую прорицателем, - это была славная Вдова Клико, о ней мы читали в книжках. Отколупнул станиолевую обёртку, взялся за петельку проволочной спирали. Осторожней, сказал дед, подальше от глаз.
"Заявился в гости, - продолжал я, отворачивая проволоку, - никто его не звал. Вы его не знаете, вас там не было…"
"Здесь, ты хочешь сказать".
Я повторил: "Вас тут не было".
"Как это так, не было?" И кто-то, как эхо, отозвался: как это не было?
Пробка выстрелила, и полилась пена.
"Ах ты, Господи, разве так открывают".
"Ну, хорошо, - я стал разливать шампанское по бокалам, - а как мы Новый год встречали, вы хотя бы помните? Какая была снежная зима".
"И сейчас снежная", - заметил кто-то.
Дед ждал, когда осядет пена. Старая женщина сидела напротив, с серыми косичками на затылке, с лицом, белым, как мел.
"Слава Богу, из ума ещё не выжили. Ведь правда?" - спросила она.
Все молча, согласно подняли кубки.
Старик продекламировал: "Вина кометы брызнул ток… Вкусно, - сказал он и погладил бороду. - Напоминает старые времена".
Я заявил, что сейчас докажу им. Не верите? - сказал я. Сивокудрый дедушка, утирая тылом ладони волосатый рот, вышёл из-за стола, старуха отложила вязанье, переваливаясь, как утка, ковыляла следом, и с ней вся компания. В пустой квартире стояла гробовая тишина, я приложил ухо к двери и услышал шорох. Мстительное чувство взыграло во мне; я проговорил вполголоса: сейчас увидите - и распахнул дверь.
Так я и знал! В зеленоватом сумраке, в углу комнаты кто-то лежал на кровати, лежали двое. Женщина на спине, закрыв глаза, он, уткнувшись в её голое плечо. Они не пошевелились, обессиленные тем, что, по-видимому, только что произошло. Я повернулся к стоящим за моей спиной, ну что, прошептал я злорадно.
"Ну и ничего", - сказал старик.
"Полюбуйтесь!"
Молча все вернулись в гостиную.
"Чем любоваться-то?" - спросила старая женщина. Сбитый с толку, я снова вышел в коридор. Заглянул в комнату.
Так уж устроен человек, что он испытывает горькое удовлетворение, когда оправдываются его худшие опасения, и - и чувствует себя обманутым, если ожидания не подтвердились. Не могу найти другую причину, кроме той, что сумрак и ревнивое воображение обманули меня. В комнате, где, как я отчётливо помнил, она стояла, обнимая за шею артиста, теперь по-прежнему светилась в углу лампа под зелёным матерчатым абажуром, смутно рисовалось ложе, любовники исчезли.
Пора, чёрт возьми, знакомиться. Я узнал старуху с косичками. Вспомнилось, как циркач говорил, что она больше похожа на Ольгу, чем на Татьяну.
"Ты была такая… - лепетал я, - пожалуй, даже ничего… миловидная…"
"Была, ну и что?"
"Активная общественница, выступала на собраниях…"
"Чего?.. - Она плохо слышала. - Что-то не помню. Да чего вспоминать".
"Всё-таки он оказался прав…"
"Кто? А?"
Чей-то голос за столом прошамкал: "Кто старое помянет, тому глаз вон".
"Предсказатель. Ладно, - сказал я, - оставим это. Расскажи о себе".
"Чего рассказывать. Рассказывать-то нечего. Жизнь прошла, и слава Богу". И снова спицы задвигались в её руках.
Я повернулся к бородатому старику: от буйной шевелюры остались белые кудерьки на висках и затылке, жёлтый череп Яши Меклера поблескивал в мертвенном свете. А я тебя тоже узнал, промолвил он, мы все тебя узнали.
Мне хотелось возразить, ничего удивительного, ведь я-то остаюсь каким был. И когда это они успели, думал я, электричество потухло во всём доме, пришёл артист из цирка Бальдони, пил водку, всё происходило этой ночью.
"Да, - проговорил я, - вот так встреча.
Я с другом праздную свиданье,
Я рад рассудок утопить!
Ты ведь был у нас поэтом".
"Был".
"Ветер жизни мечту развеет. Но оставит тебя такой…"
"Как же, как же", - сказал Яша Меклер.
"Наверно, стал знаменитым".
Он усмехнулся, пожал плечами.
"Выходит, всё сбылось!"
"Что ты хочешь этим сказать?"
Яша Меклер обернулся на сидящих, там развели руками. Он взглянул на меня с сожалением. Разлил вино по бокалам, знаешь, сказал он, я это занятие оставил.
"Поэзию?"
"Ну да. То есть не совсем. - Он объяснил: - Я переводчик. Понимаешь, перевожу. Других поэтов".
"Понимаю. Испанских?"
"Кто старое помянет!.."
"Да что это такое, - вскричал я с досадой, - мне не дают рта раскрыть!"