"Оставьте человека в покое. Он хочет знать… Каких там испанских, - продолжал Яша, - испанский я забыл. Да и не видел никакого смысла. Кто будет платить за этих испанцев? Я перевожу фантомных поэтов. Вернее, переводил".
Он смотрел на меня, как взрослый смотрит на несмышлёныша. Он и в самом деле годился мне в дедушки.
"Что тут не понимать, - сказал Яша Меклер, - была целая куча республик, союзных, автономных, ещё каких-то. И везде свои поэты. Что-то кропали, пели под домбру, ну там, под кок-сагыз…"
"Кок-сагыз - это растение…"
"Знаю; какая разница Что-то сочиняли. А чаще просто были местными шишками. Переводчик изготовляет стихи, национальный поэт стряпает под них что-то, якобы оригинал. Можно и без оригинала. Да я не один такой, - сказал он. - Мы, можно сказать, процветали".
Я по-прежнему недоумевал, ждал продолжения.
"Ты что, не знаешь, что произошло? Всё кончилось. Разрушать они мастера. Пенсия мизерная. Поступил было в инвалидную артель, жрать-то надо. Потом, правда, повезло, устроился по специальности".
По специальности, что это значит?
"Текстовиком. Писал слова для песенок. Для этих собачьих рок-певцов. Ты не представляешь себе, сколько их развелось. Между прочим, неплохо зарабатывал. Так и прожил до самой… ну, сам понимаешь".
Зимние ночи в Москве бесконечны. Мы сидели вокруг пустой бутылки из-под шампанского, не видно было никаких признаков рассвета в запотевших чёрных окнах, отороченных хрустальными кружевами. Зябко, батареи еле тёплые. В этом доме всегда что-нибудь не в порядке. Яков Меклер переставил бутылку на пол. Плохая примета, объяснил он.
Упавшим голосом я спросил: где можно увидеть?..
"Меня?"
"Ну да", - сказал я.
"Там, где же ещё. А вообще-то мне всё равно".
Я не понял.
"Где я буду лежать. Не моя забота".
"То есть ты хочешь сказать: где ты лежишь", - уточнил я, и в эту минуту в коридоре задребезжало. Мы повернули головы к дверям, я встал. Звонок повторился. Вернувшись к гостям, я сообщил:
"Там никого нет".
"Небось мальчишки, хулиганьё, - проворчала старуха, прежде называвшаяся Таней, и почёсала темя спицей. - Надо бы дворнику пожаловаться".
"Правильно. Я слышал топот на лестнице", - сказал я, хотя никакого топота не слышал.
Мне хотелось спросить: поддерживают ли они связь с кем-нибудь ещё из наших? Вопрос был излишним. Лина сама вышла из-за стола и остановилась передо мной, как когда-то перед прорицателем. Я успокоился. Время соскочило с оси, лорд Гамлет был прав, - но Лина, гордость нашего курса, нисколько не изменилась. Все те же гладкие и блестящие волосы, чёрные глаза, только румянец исчез, она была бледна алебастровой бледностью - следствие бессонной ночи или эффект освещения.
Я приветствовал её по-испански, она как будто не слышала. В недоумении я обвёл глазами компанию; они знали то, о чём я не знал; я не решался нарушить общее молчание. Лина заговорила сама, привычным жестом ощупывая узел волос на затылке. Насчёт предсказания - всё правда, и соборы, и Саламанку, она всё это видела, побывала в стране своих грёз. Жили в гостиницах, по целым дням бродили вдвоём, а ночью любили друг друга.
"Прекрасно, - пробормотал Яков Меклер, - можешь садиться…"
"Это он виноват", - сказала Лина.
Я не понял: кто?
"Циркач. Он нагадал. Если бы он не пришёл, ничего бы не случилось".
"Но тогда, - заметил я, - не было бы и Саламанки".
"Да. И Саламанки бы не было, и ничего бы не было".
"Ты была счастлива?"
"Он сделал меня женщиной".
"Подожди, о ком ты говоришь: об этом гадателе или о…?"
Лина ответила, прямо глядя мне в глаза:
"Я думаю, это одно и то же лицо".
Мы с Яковом переглянулись, он постучал себя по лбу.
"Если помните, - сказала Лина, ни к кому не обращаясь, - диссертация была готова ещё прежде, чем мы окончили университет".
Тут я не выдержал.
"Лина, о чём ты. Нам до окончания ещё далеко!"
"Я прошу, - сказала она тихо, - меня не перебивать. Я пришла показать тезисы. Он сидел в кресле. Я подошла к зеркалу. Я видела его в зеркале, он был красив: высокий лоб и над ним дыбом стоящие седоватые волосы. Я спросила, заметил ли он что-нибудь. Нет, сказал он и вынул трубку из рта, что я должен заметить? Ты ничего не заметил, сказала я. Он ответил: ты слишком много работаешь, у тебя круги под глазами. Не надо сидеть по ночам, всё будет прекрасно, это я гарантирую тебе. Я усмехнулась и сказала: не знаю, так ли уж прекрасно, ты действительно ничего не заметил? Я взялась обеими руками за низ живота, и тут он, наконец, догадался".
Банальная история, усмехнулась она; я спросил: а он что? Испугался, сказала Лина. Стал её уговаривать. Дело, конечно, рискованное, аборты запрещены, но у него были связи, нашёлся специалист, который делал это на дому.
"Я отправилась туда. Всё было договорено, меня ждали. Но я была до такой степени зла на него, не за то, что он не хотел ребёнка, а за то, что он был такой трус, боялся за свою репутацию, за своё место, боялся своей жены, и это после всех обещаний… словом, я уже разделась, и этот зловещий тип в белом, в маске из марли, в резиновых перчатках, указал мне на кресло, что-то такое говорил, ворковал, дескать, не больно, пять минут потерпеть. Тут меня охватило такое омерзение - я схватила в охапку своё бельишко, платье, сверху набросила пальто и сбежала".
"А профессор?"
"Я с ним больше не виделась. Перестала вообще ходить в университет. Это был уже пятый курс, у всех дипломные работы, никто не заметил. Я уехала из общежития, чтобы он меня не разыскал. Да и зачем ему… Небось был рад-радёшенек, что я от него отстала. Диссертацию вычеркнули из плана. Я вообще этим больше не занималась. Всей этой наукой…"
"Так тебе и надо", - изрекла старуха.
"Таня! - сказал Меклер. - Ты бы помолчала".
"Чего молчать. Раньше надо было думать".
Я спросил: что стало с малышом, где он?
"Мальчик родился уродом, болезнь Дауна. У меня в роду вообще не всё в порядке. Началось что-то ужасное, я видела, как он ползёт ко мне, уже совсем большой. А я его отталкиваю".
"Ты лучше покажи", - проговорил мрачно Яша Меклер.
Пуговичка под воротничком закрытого чёрного платья не слушалась, Лина взялась двумя руками и рванула, обнажив сине-багровую борозду вокруг шеи. Тут снова задребезжал звонок.
Я вышел открывать; если бы оказалось, что это он, я бы не удивился, - и, надо же, так оно и было. Что же вы стоите, сказал я, заходите.
"Нет, нет, - промолвил чудодей, - меня ждёт такси… я на минутку".
"Цирк, кажется, уже уехал?"
"Сегодня был последний спектакль".
"А вы?"
"Мы, кажется, были на ты, - заметил он холодно. - Я успею на вокзал".
Как и в тот раз, он был в плаще, в шёлковом белом кашне и цилиндре. Но без маски.
Я сказал:
"Через порог разговаривать - плохая примета, зайди хотя бы в коридор. Они не слышат. Они вообще забыли о вас… о тебе".
"Ничего удивительного, - возразил он. - Так ты веришь в приметы?"
Мы стояли на лестничной площадке.
"Рад, что удалось повидаться снова, но я пришёл по делу, - сказал он. - Вряд ли я приеду когда-нибудь снова в Россию. Я бы хотел знать… чисто профессиональный интерес. Подтвердилось? Я имею в виду мои прогнозы".
"Ошибиться может каждый, - сказал я. - Можешь быть спокоен. Всё полностью подтвердилось".
"О! У меня камень с сердца свалился. - Он оглянулся и шопотом добавил: - Можно ведь и накликать ненароком".
"Adios, - крикнул, сбегая по лестнице, предсказатель будущего, - счастлив был познакомиться!"
"Я поговорил с дворником. Он их приструнит", - сказал я.
Сидящие переглянулись, за столом произошло движение. Девочка-подросток в рваных чулках и башмаках без шнурков, вылезла, ведя за собой старика, заросшего волосами, в видавшем виды пиджаке и тряпичном галстуке.
"Это ещё что за номер, - сказал Яша Меклер, - тебя тут только не доставало", - сказала Татьяна.
"Всюду хулиганьё", - пробормотал старик.
"У него смычок сломали", - сказала девочка.
Старик тускло глядел, мигал красными веками. Молча, лодочкой, протянул ладонь.
"Бог подаст…" - отвечал Яша Меклер. Кто она такая?
"Понятия не имею. Внучка… или просто так прибилась к нему. Много их сейчас. Небось тоже подрабатывает".
Стоя, как обычно, у кафельной стены, под Пушкинской площадью, слепой дедушка Вася исполнял вальс "На сопках Манчжурии", девочка пела. Какие-то парни, обритые наголо, вырвали скрипку.
"Я не знал, что у этого вальса есть слова".
"По-моему, он сам сочинил".
Я пробормотал:
"Значит, он снова был прав. А в углу мы богов не повесим, и не будет лампадка тлеть".
"Чего болтаешь, - сказал дедушка Скляр. - Это не я. Это Твардовский".
Он повернул голову к девочке: "Давай. Пой!"
Девчонка вышла на середину комнаты, встала в позу: "Широка страна моя родная. Много в ней…"
"Не то поёшь!"
Она скорчила ему злобную гримасу, проворно подсела ко мне, сунула между ног грязный подол и зашептала:
"Я здоровая, вот-те крест. Хочешь, я всё умею…"
"А ну, пошла отсюда!", - грозно сказал Яша Меклер.
"Куда?" - жалобно спросила девочка.
"Катись откуда пришла. Оба катитесь…"
Кто-то сказал:
"Там человек тридцать погибло, не меньше".
Я воззрился на Яшу.
"Ну, теракт, взрыв, это теперь в порядке вещей. Разнесло весь подземный переход. Само собой, - он показал пальцем в угол, где уселась мнимая внучка, - и от них ничего не осталось".
Девочка что-то жевала, торопливо сгребала пальцами остатки еды с тарелок, допивала из рюмок. Седая кудлатая голова спящего Скляра лежала на столе.
Между тем другое имя висело в воздухе. Я подумал, что, проводив прорицателя, забыл вставить в жолоб дверную цепочку. Сейчас повернётся ключ в английском замке, она войдёт.
О Господи, как мне не хотелось увидеть её, ссохшуюся, с провалившимся ртом.
"А чего, - сказала Татьяна, - самое время спеть. Давайте, бабоньки. Тряхнём стариной".
Она отложила вязанье, приосанилась и широко раскрыла рот. "Шир-рока страна моя родная!.. Как там дальше-то?" Хор подхватил дребезжащими голосами:
Много в ней лесов полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно…
"Имей в виду, - сказал Яша Меклер, - наше время истекает. Новогодняя ночь, конечно, длинная, но и она когда-нибудь кончится. Народ устал…"
Он окинул меня взглядом, словно хотел сказать: ты-то ещё молодой. А мы люди пожилые. И неожиданно добавил:
"Ты ведь, кажется был к ней неравнодушен".
"Как и ты".
"Я? что-то не помню. Путаешь, друг мой".
Над страной весенний ветер веет.
С каждым днём всё радостнее жить…
Вася Скляр поднял голову. "Не то поёте. Разорались…"
Набравшись смелости, я спросил прямо: что с инфантой? Как она поживает?
"Поживает? Да никак".
"Послушай… ведь это их квартира. Значит, они больше здесь не живут?"
"Кто?"
"Родители".
Яша Меклер длинно зевнул, погладил лысину.
"Смотрю на тебя и не устаю удивляться. Ты как будто с луны свалился. Нет больше никаких родителей. Вообще никого нет, неужели не ясно?"
"Как! Отца арестовали?".
"Ты догадлив".
"Когда?"
"Не помню. Через неделю".
Хор умолк, все прислушивались к нашему разговору.
Через неделю, пробормотал я, но ведь неделя ещё не наступила.
"Для тебя. У тебя ещё всё впереди!"
"Та-ак, - сказал я. - За что?"
"Милый мой, - сказал Яша, - не надо задавать глупых вопросов. Ты думаешь, мы все тут всеведущи? В конце концов, за столько лет можно и забыть".
Голос за столом проскрипел:
"…тому глаз вон!"
"Когда вызывали, то спрашивали…"
"Кого вызывали?"
"Всех".
"Куда?"
"Туда, куда же ещё".
"И тебя тоже?"
"Что я, не такой, как все? Брали подписку о неразглашении, но теперь это уже не имеет значения. Теперь вообще ничего не имеет значения. Никого не интересует".
"Меня интересует", - сказал я.
"А меня нисколько. Было и быльём поросло".
"Значит, смерть - это равнодушие?"
"Да. Или наоборот".
"Равнодушие - это смерть?"
Баба Таня - спицы так и мелькали в её руках - проворчала: "Меня только не впутывай. Я тут ни при чём".
"Да ведь это уже не тайна, - сказал Яша Меклер. - Спросили, что мне известно о контактах с иностранцами. Что я мог ответить? Никаких иностранцев я в этом доме не видел. Вообще был там первый раз. По-моему, мы все там были первый раз".
"И Скляр тоже?"
"Может, и Скляр, откуда я знаю…"
Голова Васи Скляра снова поднялась со стола.
"Я поступил как советский патриот!"
"Следователь был какой-то лейтенантишко. Потом вошёл чин повыше. Наклонился и прохрипел: а вот у нас есть сведения, что на квартиру прибыл агент, под предлогом встречи Нового года; что ты можешь рассказать об этом? Что я мог ответить… Мы были - своя компания, кроме нас, никого больше не было. Тогда он говорит лейтенанту: ну, что ж, придётся его задержать. Годков этак на десять. За пособничество, за укрывательство".
"Что же ты ответил?"
"Ничего я не ответил. Чин этот вышел, лейтенант говорит: ну хорошо, пойди и подумай. Дня через два вызывают снова. Ну как, вспомнил? Положил передо мной протокол. Я стал исправлять орфографические ошибки, ни одного слова не было без ошибки, в третьем классе поставили бы двойку".
"Что же там было написано?"
"Лейтенант стоял надо мной и говорил: мы университетов не кончали, давай подписывай. Что там было написано… Было написано, что я подтверждаю о том… они так писали: подтверждаю не "что", а "о том". Что в ночь с 31 на 1 января на квартиру прибыл агент иностранной разведки, переодетый цирковым артистом. А что мне оставалось делать - и ты бы на моём месте…".
Любопытство томило меня, я спросил: а кто же всё-таки?..
"Кто настучал? - Старый Яша Меклер усмехнулся. - Не волнуйся, тебя ждёт то же самое. Тогда и узна́ешь".
"Ты что же. Тоже предсказываешь будущее?"
"Я его просто знаю".
"Да, но ты не ответил".
"Это теперь тоже не секрет". Он показал на дедушку Васю. Скляр спал, девочка прикорнула возле него.
"А что стало с Леной?"
"Что стало с Леной…" Меклер пожал плечами, покачал головой. Компания за столом молчала. Синий рассвет стоял за окнами.
"Не знаю, - сказал он. - Куда-то делась. Вместе с мамашей. Их сослали, вот и всё".
Я спросил: кто-нибудь пробовал их разыскать? Пробовали; позже. Обращались в разные инстанции. Никаких сведений. Не было таких, вот и всё. И они не вернулись? Разумеется, не вернулись. Да, но… - хотел я возразить, но возразить было нечего.
Приехал заграничный цирк Бальдони. Что творится! Словно приземлились инопланетяне. На Цветном бульваре милиционеры на конях над толпой. Приостановлено трамвайное движение. Давка перед кассой, километровая очередь загибается на Садово-Самотёчную и дальше, чуть ли не до Каретного ряда. Спекулянты продают билеты по цене один к десяти. Приехал цирк, приехали фокусники-чудотворцы, волшебники-иллюзионисты, дрессировщики-укротители, приехали обворожительные артистки-ассистентки с голыми бёдрами, в лазоревых, переливающихся искрами трико, летающие акробаты, клоуны, музыканты, балет танцовщиков и балерин на канатах, роскошный шпрехшталмейстер и таинственный пророк-предсказатель будущего.
И что особенно важно: из абсолютно надёжных источников стало известно, что предсказатель провёл серию сеансов для руководителей нашей партии, членов правительства и ответственных работников министерств. Прогноз великолепен.
Приехал цирк Бальдони, к сожалению, только на одну неделю, по два спектакля в день, и поздно вечером 31 декабря поезд с директором, шпрехшталмейстером, реквизитом, с клетками для зверей и со всей труппой неслышно отошёл от пустынного перрона Белорусского вокзала и, набрав скорость, помчался, посылая вперёд слепящие струи света, к западной границе, на другие гастроли в иные страны.
Никто не знал (и вряд ли когда узнает) о совещании ответственных чинов учреждения, принужденного дать согласие на этот набег. О совещании, на котором было постановлено ввести чрезвычайное положение, - разумеется, и об этом никто не слыхал. И было подписано, завизировано, размножено в инструкциях, в дополнениях к инструкциям и новых распоряжениях: каким образом следует подготовиться к прибытию иностранной делегации, усилить наблюдение, обеспечить своевременную обработку информации, принять меры к пресечению. Никто не узнал об этом, и слава Богу.
И настал Новый год.
Бегут, исчезают и снова бегут световые надписи на крыше дома "Известий" на Пушкинской площади, каменный человек с шляпой в руке стоит на своём постаменте между жёлтыми фонарями, снег покрыл его курчавую голову, плечи, складки плаща. Снег засыпал безлюдные тусклые переулки, в домах свет, никто не спит. Вбежать в подворотню, не оглядываясь на нечисть, притаившуюся в тёмных углах. Взлететь, прыгая через ступеньку, на второй этаж и с бьющимся сердцем надавить на пуговку звонка. Тишина, и затем в коридоре цоканье туфель. Позвякивает цепочка, щёлкает английский замок, дверь отворилась как бы сама собой. Кто-то в порхающем, розовом улепётывает в ванную комнату. Большая гостиная, оранжевый абажур, праздничный стол, раздвинутый во всю ширину, и ёль в углу, опутанная финифтью, в цветных огоньках, с серебряной покосившейся звездой на верхушке. В гостиной уже мается от безделья первый гость, инспектирует патефонные пластинки.
Змеиным шипом шипит игла. Скрежещет аккордеон. И вот полилась бессмертная мелодия, сверкнули, брызнули - эх! - "Брызги шампанского"; а тем временем в ванной торопливо сбрасывают чалму, сгребают пластмассовые вафли, расчёсывают тёмномедовые волосы, вертятся, охорашиваются… - инфанта в блеске юности, в испанской короне, в платье палевого шёлка с крупными розовыми цветами, с квадратными накладными плечами, вступает в комнату. Звонок в коридоре, шум, топот, вваливаются гости. Спешно поедаются изумительные закуски. Я хочу рассказать о ней, о глазах с другого конца стола, но некогда, жизнь несётся, минуты скачут, хлоп - и шампанское полилось на скатерть, а из матерчатых недр радиоящика, с Красной площади, уже слышатся гудки автомобилей. Древний гнусавый перезвон курантов, двенадцать ударов похоронной меди. Ура! Снова шум, смех, народ выскакивает из-за стола…
"Медам и месье! Фокстрот!"
И в эту минуту раздаётся звонок.
Это почтальон принёс телеграмму. Соседи сверху пришли поздравить. Мальчишки хулиганят на лестничной площадке. Фея Мелюзина стоит на пороге с букетом роз.