Да, на фоне всего этого Катины угрозы поднимают настроение. Как бы под дверь мне не пописала или не подослала ко мне заступника из своего какого-нибудь Липецка, он любит сидеть на корточках, перебирать четки и ездит на вишневой тонированной "девятке". "О", – я закатываю глаза в блаженстве рисующейся мне жестокости. Хватит мечтать, Миша, по последней – и за работу!
– Здравия желаю, товарищ полковник. Мои дела? Да как вам сказать, поэтому и звоню. Да, и не в субботу, к сожалению. Да, нарушаю традиции. Да, нужно. Можем сегодня? Прекрасно. Да, один, пока охраной не обзавелся, Владимир Ильич. Да, конечно. Да, знаю прекрасно. Не раз бывал. Все. До связи. В "Львином сердце", на Ленинском, в два, это через два часа. По большому счету надо выезжать уже сейчас. Звоню Стасику по внутреннему и прошу спуститься на парковку. Это мой и зам, и водитель, и охранник. Сам я покидаю здание как можно скорее, бесшумно проходя мимо дверей сотрудников "КолорПринта", продолжающих переводы и обналичку.
На парковке Стасик уже прогревает Passat, зная заведомо, зачем я ему звонил. Страху тоже, оказывается, все возрасты покорны. 25 мая 1986 года Выходной перевалил за полдень, воздух утратил утреннюю свежесть и свинцовой тяжестью сдавил бабушкины виски. Она свернула в тенистый переулок, ведущий к реке. Я не хотел уходить с большой улицы. Мне нравилась громадная проезжая часть, люди, которых становилось больше, и дома, старинные и таинственные.
Мы спустились к парку. Бабушкино настроение заметно улучшилось, а мое, по большому счету, не поменялось. Мороженого я просить не стал, зная, что все равно не купят, давно заметив, что никто не хочет брать на себя ответственность за мои простуды. Кефир, впрочем, был тоже вкусный. Не хватало только пары кубиков сахара. – Ну, побегай, – отпустила мою руку бабушка.
Метрах в ста от нашей скамейки ворковали голуби. Я бросился в их сторону и, добежав, остановился как вкопанный, наблюдая, как они серой тучей срываются в жаркое небо. Перья, хлопатные крыльев, грязные брызги из лужи, пробивающиеся сквозь деревья белые лучи света и бешеный бой сердца. Я гнался за улетающими голубями, разворачивался и бежал к приземляющимся. Секунды спустя я уже лежал, распластавшись, на шершавом асфальте. Бабушка уже бежала ко мне. Я поднялся и виновато опустил глаза. Из грязной коленки сочилась гранатовая кровь, сбегая двумя ручейками к белому носку. – Нельзя так носиться, сломя голову! Мишенька, будь осторожнее!
Когда закончились упреки, поцелуи и объятия, мы вернулись к скамейке. Я уплетал бутерброды, разворачивая их из фольги, и болтал ногами, одна из которых была облеплена подорожниками, которые держались на кефирных слюнях. Бабушке было сорок девять лет. Я точно знал, что завтра вечером, после школы, буду жаловаться парням на то, как скучно прошло воскресенье в обществе "бабки", скрывая от них ту стыдливую любовь, которую я испытывал на самом деле от такого общения. Мы тогда просидели с час, оба наслаждаясь происходящим. 1 марта 2006 года
Пробка на проспекте Мира, на Гиляровского и в туннеле под Маяковкой. У зоопарка практически остановились. Несчастные животные, чем они только дышат в этой вонючей заднице, в центре города-героя?
– А что они конкретно сказали-то, а? Пока диван резали? Кто себя так ведет вообще, а? Нет, ну нормально?
– Я так понял, что они чеченцы…
– Блядь, какие чеченцы? Я их только по телевизору видел и в "Генацвале"… Нет, там я грузин видел…
Съехали на Ленинский проспект, до назначенного времени остается минут сорок. Завидев знакомую дверь, мы начали притормаживать.
– Миш, это они вчера были! Вон тот, в пальто!
Из черного "Прадо" вышел мужчина лет тридцати пяти, спортивного телосложения, рядом с ним шел Ильич. Страшнее этого зрелища может быть только застигнутая жена, дающая слесарю, да и то этот вопрос решаем.
– Едем мимо, Стас. Спокойно, едем мимо.
Проехав еще с километр, я наконец-то смог выдохнуть и адекватно оценить глубину задницы, в которую попал. Мы развернулись и рванули обратно в центр, хотя ехать мне, по большому счету, уже было некуда. Только у памятника настоящего, хорошего Ильича на Октябрьской площади у меня хватило духу выйти из машины и добежать до ларька за сигаретами. Что делать, что делать, а?
Купив отечественный "Парламент" и шкалик "московского" коньяка, я заправился и вернулся в машину.
"Семен!" Мысль пришла сама собой. Мысль спасительная. Возможно, это последняя зацепка. "Семен и его отец, и наша давняя, почти забытая дружба". Папа Семе не дал долго заниматься "чепухой" и уже несколько лет как забрал к себе, в борцы с врагами.
25 мая 1986 года
Наступила самая долгожданная часть дня – поход в Дом игрушки. Приветствуемые статуями героев сказок, мы вошли в это замкнутое пространство, наполненное сладким запахом пластмассы. Грандиозные ступени, колоссальная высота потолков, молодые женщины-продавцы и игрушки. Ряды переливались всеми известными цветами. Тут были и зеленые пластмассовые ящерицы, и бурые медведи, и красный железнодорожный состав. Выбор опережал воображение. Но всем игрушкам игрушка – солдатики. Дальний, левый стеллаж – территория мальчиков. Не доходя до заветной стойки, я заранее знал, чего именно мне хотелось. В полиэтиленовом пакете томился набор из двенадцати зеленых героев ВОВ. Большинство из солдат держали огнестрельное оружие; один держал автомат, стоя на правом колене, другой, как бы прищурившись, целился в никуда из пистолета, и только один, самый смелый, застыл в прыжке с ручной гранатой.
– Миш, посмотри какая пушка!
– Да ба… большая…
– Вот эти, Миш, тебе нравятся? Смотри, дружина Долгорукого!
В дружине было восемь, серого цвета фигурок с палицами, луками и прочим старьем. Стоили они два двадцать, мои же ребята стоили вдвое больше.
– Тебе вот эти нравятся?
Бабушка потрясла пакетом воинов.
– Очень.
Если потенциальным подарком трясут перед тобой дважды, его надо принять, как должное.
Подавляя внутреннюю обиду, а она была космической, я понимал, что не имею права обижаться, просто так получилось. Я боролся со слезами и старательно изображал радость, когда бабушка пробивала чек на витязей.
1 марта 2006 года
– Стас, ты Сему нашего помнишь? Вы еще друзьями были, на охоту меня как-то звали?
– Да мы и сейчас друзья, а ты чего?
– Слава богу. А позвонить ты ему можешь? А?
– Миш, все нормально? Я с ним вчера в "Обломове" был, 35 отмечали.
– Набери его, пожалуйста, товарищ по жопе!
Я думаю, что мои молитвы греховны. Они появляются в самые отчаянные моменты и звучат в голове отнюдь не богоугодным образом: "Если Сема возьмет трубку, я перестану бухать и стану добрым".
– Да, Стас.
– Это я, Миша, партнер Стаса. Сема привет, можешь говорить?
– Могу, партнер, что стряслось?
Как же противно обращаться к бывшим подчиненным, зная, что они тебя обогнали по лестнице.
– Стряслось. Сем, я не могу по телефону.
– И чего?.
Еще улыбается наверно, сука. И как только они со Стасиком дружат? Я вообще думал, что Стасик хороший парень, но лох.
– Сем, я надеюсь, что у меня еще остается часа два-три (люблю драматизировать) успеть увидеться с твоим папой. Устроишь?
– Устроишь. Постараюсь. Безвозмездно?
Опять улыбается, тварь. Я точно представляю, какое у него выражение в данный момент, такое нагло – блядское.
– Где встретимся?
– Валера Брюсов.
– Хорошо Сем, мы как раз рядом.
В первую неделю еще, сучонок, по имени-отчеству меня называл.
– Стас, давай налево, на кольцо и на набережную, вниз туда, за ЦДХ.
– В Брюсов, что ль?
Странно, почему он до сих пор у меня работает? Впервые присматриваюсь к человеку и, к своему великому ужасу, догоняю, что костюм-то у него не дешевле моего будет…
25 мая 1986 года Когда мы вышли на набережную, над рекой, со стороны Кремля, плыли тяжелые облака. Намного более тяжелые и мрачные, чем те утренние, промелькнувшие в окне. Сквозь эти тучи, как сквозь сито, пробиваются лучи вечернего рубинового солнца.
Я, конечно, дальше дачи нигде не был, но такого неба, как в центре, нигде нет. От коричневой реки потягивает прохладой, впервые за этот день. Мы идем по каменной набережной. Бабушка продолжает свои расспросы о моих школьных достижениях, и я, не задумываясь, обманываю ее, переминая упаковку рыцарей. Нам сигналят. Сзади притормаживает белая "девятка", из которой выходит отец. Он в джинсах и в белой майке, на которой нарисован заяц в солнцезащитных очках и есть надпись San Francisco. Мы прощаемся с бабушкой, она машет нам вслед, и мы уезжаем. Не проехав и ста метров, отец останавливает машину.
– Садись на переднее.
– Можно?
– Можно.
1 марта 2006 года
К моему столику двигаются двое мужчин. Они похожи друг на друга – отец и сын. За то время, что я не видел их, а это с Семиной свадьбы в 2003 году, один успел превратиться в мужчину, а другой так и не стал стариком.
– Привет, Михаил.
Я встаю.
– Здравствуйте, Алексей Викторович. Здорово, Сем.
– Здоровей видели, – ухмыляется.
Оба заказывают боржоми. Разговор явно будет конкретным и дорогим. Выгляжу я нелепо с нарезкой балыка "на всех", греческим салатом и графином водки.
– Алексей Викторович, я позвонил Семену, сегодня…
– Прекрати, Миш. Ильич в ресторане тебя ждет. Обзвонился тебе, а ты все недоступен. Нехорошо. Ты не серчай, что мы, старики, вас все время учим, но вот ведь есть правда в правильном образе жизни. Жениться тебе пора, как говорится в старом кино.
Оба смотрят на меня и улыбаются, причем мило так, по-детски.
– А ты вот, мужик здоровый и неглупый, а все по танцулькам ездишь, Катерин себе длинноногих сымаешь… М-м-да, а она ведь замуж выходит, за Исмаила, нового зама Ильича, очень перспективный парень, кстати, моложе тебя, а уже капитан.
Оба упиваются охуевшим выражением моего лица.
– Да ты не бзди, сынок. Ничего бы они тебе не сделали, просто Ильич решил тебя до десяти поднять, да и случай подвернулся. Дорожает все.
Последнее было произнесено не без грусти и весьма пафосно: мол, такое, брат, житье на Руси.
– Езжай-ка ты домой, Миш. Отдохни. Ильичу не звони, он тоже не станет. Проспись. Завтра поезжай на работу. Поработай.
Я уже с минуту не моргаю.
– Надумаешь жениться, пригласи обязательно. Ну, давай.
Мы пожали руки, и генерал повернул в сторону дверей.
– Да ты присядь уже.
Как только папа покинул судно, Семен попросил рюмочку. Посидели мы еще с четверть часа. Немногословный парень Сема вытащил из внутреннего кармана пиджака ручку "Висконти" и нарисовал мне цифру 7 на салфетке. Салфетку преподнесли к моему лицу, ей помахали несколько секунд и использовали по назначению. Сема вытер рот и собрался вставать.
– Каким образом, Сем?
– Стасику передавай. Очередная улыбка.
Несмотря на то, что я частично утратил средства и буду утрачивать в перспективе. Несмотря на то, что пусть и фальшиво, но любезные отношения поменялись на непредсказуемую помощь сильнейшего, невзирая на тот факт, что "седые строгие мужчины" держат меня за мальчика, первобытный страх прошел, и наступала нервная оттепель.
Я долго стоял над писсуаром, изумляясь, как это я умудрился не опьянеть за этот день. Затем я долго стряхивал, когда пришла мысль о том, что я, на самом-то деле, пьяный в жопу. Она пришла сама собой, неожиданно, как смерть приходит.
Стемнело. Стасик болтал о чем-то с Семеном и его шофером. Все дружно смеялись. Завидев меня, Сема распрощался с моим помощником и захлопнул дверь "Прадо", предварительно кивнув мне на прощание. Черный "Круизер" рванул с места, разбрызгивая мокрый снег в радиусе двух метров. Три Ольги удалялись в сторону Петра Церетели, розового рекламного дивана, вращающегося на пересечении набережных и Полянки.
– Куда поедем, Миш? Может, тебя домой закинуть?
– Спасибо, Стас. Я пешочком.
Стас изобразил изумление. Я изобразил таинственную улыбку, хотя всем все было ясно: я бухой, меня развели, хотя я и не так парюсь, ведь всего пару часов назад просто срал в штаны.
25 мая 1986 года
На папином спидометре 95 км/ч. Окошки открыты, и ветер звенит, перекрывая дыхание. Мы оба знаем, что гораздо лучше ездить без мамы, и в этом наша настоящая мужская дружба. Песчаного цвета дома, зеленые тополя и серый асфальт сливались в один цвет. Я отмотал окно вниз и незаметно вытащил руку наружу. Я так иногда делаю, играя с воздушным потоком, который то подбрасывает открытую ладонь, то прибивает сжатый кулак. Убедившись, что отец смотрит только на дорогу, я разжал кулак, отпуская пакетик со средневековыми войнами. У подъезда отец сунул мне спартаковский значок и велел передать маме, что он скоро будет. Наверное, поехал в гараж. Машина скрылась за углом.
Не дожидаясь лифта, я побежал по лестнице. Я рвался изо всех сил на девятый этаж, к маме, к ужину, к чаю на балконе и к завтрашнему дню. Единственное, что омрачало настроение, это сочинение, которое надо будет написать сегодня или завтра утром в туалете, на перемене.
1 марта 2006 года
В парке скульптур было сумрачно и безлюдно. Резкий, ветер с реки, волочил по заледенелой земле разный мусор. Наступал ранний, еще зимний, вечер.
– Нельзя так носиться, сломя голову! Мишенька, будь осторожнее!
Пустая скамейка. Под ней ежится от холода вороненок.
Я шел в сторону огней Якиманки и представлял грядущую ночь: поймаю тачку, захвачу коньяка, позвоню Кате, отправлю ее в Херсон, поужинаю в Горках и забьюсь на Петровке позже, в конце концов, zhizn\' prodolzhaetsya!
На улицу я вышел около красного кирпичного дома. Дом игрушки.
– О, мне туда, – сказал я вслух, как какой-нибудь "синяк" с вокзала. Интерьер не поддался переменам; мраморный кот и компания встречали посетителей. Отзывчивая девочка-продавщица указала мне путь к продукции отечественного производителя. Мы успели обменяться телефонными номерами. Я наврал что-то про несуществующего племянника, чтобы не казаться странным в своем поступке. Никаких сомнений, они на своем месте, стоят и ждут меня. Я взял все выставленные пакеты с зелеными солдатиками, что висели на витрине – более десяти наборов. Тут был и храбрый парень с гранатой, и снайпер, стоящий на одном колене, и остальные их товарищи.
Я стоял на бывшей улице Димитрова. Пьяные ноги отказывались держать. Я облокачивался о колонну. В руках у меня были пакеты с солдатиками. Зелеными. Снегопад усиливался, снежинки впивались в лицо, желтый свет фонарей расплывался, и источник электрического света становился неузнаваем. Затягиваясь сигаретой, я закрывал глаза и видел лето. По пустой широкой улице скользили редкие пешеходы, с запада, со стороны проспекта, выплывала белая "Волга".
Москва 2009