Мозг шерифа работал как счетная машина. Он без труда разгадал весь замысел: парень задумал пристрелить мамашу и свалить преступление на девчонку, но Фэйрбразер опередил его. Они еще не заметили его головы в дверях. Он пригляделся, и тут его еще раз осенило: прямо над трупом убийца и шлюха готовы были броситься друг другу в объятья. Да, он раскусил их с первого взгляда. Всякое он повидал на своем веку, но эта сцена превзошла все его ожидания.
ХРОМЫЕ ВНИДУТ ПЕРВЫМИ
I
Шепард сидел на табурете у стойки, разделяющей пополам обшитую панелями кухню, и ел утреннюю овсянку прямо из порционной вощеной коробочки, в каких ее доставляли из магазина. Он жевал машинально, не сводя синих глаз со своего сына, пока тот обходил кухонные шкафчики один за другим, выбирая себе на завтрак что-нибудь по вкусу. Десятилетний мальчик был коренаст, белоголов. Шепард провожал его упорным взглядом. Как ясно читаешь будущее этого ребенка по его лицу. Пойдет служить в банк. Или того чище. Возглавит небольшую ссудную кассу. Отцу ничего не нужно, лишь бы сын рос добрым и умел думать о других, да что-то непохоже. Шепард был молод, он рано поседел. Ежик коротких волос узким нимбом осенял его розовое нервное лицо.
Мальчик подошел к стойке, держа под мышкой банку орехового масла, в одной руке у него была тарелка с четвертушкой шоколадного кекса, в другой - бутылочка с кетчупом. Отца он, казалось, не замечал. Он влез на табуретку и стал намазывать кекс маслом. Большие уши лопухами оттопырились у него на голове, как бы растягивая в стороны и без того широко расставленные глаза. Его зеленая футболка так выцвела, что от лихого ковбоя на груди осталась только тень.
- Нортон, я вчера видел Руфуса Джонсона, - сказал Шепард. - И знаешь, чем он занимался?
Мальчик обратил к нему отсутствующий взгляд, слыша, но еще не слушая. Синева отцовских глаз на ребячьем лице будто выцвела, как и футболка, один глаз чуть приметно тяготел к виску.
- Он стоял в подворотне, рылся в помойном баке,- сказал Шепард. - Искал что-нибудь поесть. - Он помолчал, чтобы мальчик лучше прочувствовал сказанное. - Он
голодает, - договорил Шепард, настойчиво взывая взглядом к совести сына.
Мальчик ухватил с тарелки кекс и откусил уголок.
- Нортон, ты вообще представляешь себе, что значит делиться?
Первый проблеск внимания.
- Пожалуйста, тут есть твоя доля, - сказал Нортон.
- Тут есть его доля, - хмуро сказал Шепард. Напрасные старания. Пусть бы, кажется, любой недостаток - буйный нрав, даже склонность приврать, - только не эгоизм.
Мальчик перевернул бутылку с кетчупом и, хлопая до донышку, стал вытряхивать содержимое на кекс. Шепард страдальчески поднял брови.
- Тебе вот десять лет, а Руфусу Джонсону - четырнадцать, - сказал он. - Но твои рубашки наверняка пришлись бы ему впору.- Руфусом Джонсоном из колонии для малолетних преступников он занимался весь этот год. Два месяца назад Руфуса выпустили. - В колонии он еще выглядел прилично, а сейчас - кожа да кости. Уж он-то не закусывает по утрам кексами с ореховым маслом.
Мальчик перестал жевать.
- Да кекс черствый, - сказал он. - Я и намаслил. Шепард отвернулся к окну у конца стойки. Стриженый зеленый газон покато стлался к жидкой пригородной рощице футах в пятидесяти от дома. При покойной жене они часто ели под открытым небом, даже завтракать садились на траве. В те дни он ни разу кс замечал у сына признаков эгоизма.
- Послушай-ка меня, - сказал он, отворачиваясь от окна. - Гляди на меня и слушай.
Мальчик поглядел. Во всяком случае, обратил к отцу глаза.
- Когда Руфус уходил из колонии, я дал ему ключи от нашего дома, во-первых, в знак доверия, а потом, чтоб ему было куда прийти как желанному гостю. Пока они ему не пригодились, но теперь, полагаю, пригодятся - он видел меня, и он голодает. Если же он не решится, я пойду отыщу его и сам приведу сюда. Я не могу спокойно смотреть, как дети питаются отбросами из помойки.
Мальчик насупился. Очевидно, до него дошло, что на его достояние посягают.
У Шепарда брезгливо поджались губы.
- Когда Руфус родился, его отца уже не было на свете. Его мать сидит в тюрьме. Он рос у деда, в хибаре без воды, без света, а старик к тому же драл его изо дня в день. Каково бы тебе было родиться в подобном семействе?
- Я не знаю, - растерянно сказал мальчик.
- А ты бы задумался как-нибудь.
В муниципалитете Шепард ведал организацией детского досуга. По субботам на правах консультанта работал в колонии, не получая иного вознаграждения, кроме чувства, что он помогает подросткам, до которых больше никому нет дела. Джонсон был самый смышленый из всех, с кем ему доводилось работать, и самый обездоленный.
Нортон вяло повозил по тарелке объедок кекса.
- Раз начал, доедай, - сказал Шепард.
- Вдруг он еще и не придет, - сказал мальчик и чуть просветлел.
- Ты подумай, у тебя столько всего, а у него что есть? - сказал Шепард. - А если б тебе приходилось копаться в помойке, когда проголодаешься? Если бы у тебя нога раздулась, как колода, и ты бы ходил, припадая на один бок?
Мальчик моргал глазами, явно не в силах вообразить такое.
- У тебя нет никаких увечий, - сказал Шепард. - У тебя хороший дом. Тебе никогда не внушали ничего, кроме правды. Твой папа смотрит, чтоб ты ни в чем не знал недостатка. У тебя нет деда, который тебя избивает. И мать не сидит в тюрьме.
Мальчик отпихнул от себя тарелку. У Шепарда вырвался стон. Под перекошенным мальчишеским ртом внезапно вспух желвак. Лицо собралось в бугры и шишки, от глаз остались щели.
- Да-а, - завел он надрывным, хватающим за душу басом. - Если бы в тюрьме, я бы мог сходить с ней повидаться.
По его лицу покатились слезы, на подбородок вытекла струйка кетчупа. Выглядело это так, словно его только что ударили в зубы. Уже не сдерживаясь, он заревел благим матом.
Шепард сгорбился на табурете, удрученный, беспомощный, как перед натиском стихийной силы. Есть что-то противоестественное в этом горе. Очередное проявление эгоизма, вот и все. Второй год, как ее не стало, дети не горюют так долго.
- Стыдись, ведь тебе вот-вот одиннадцать, - сказал он. Мальчик перешел на тоненькие, прерывистые, нестерпимо жалостные всхлипывания.
- Ты бы забыл на минутку о себе да подумал, что можешь сделать для кого-то другого, - сказал Шепард. - Тогда и по маме перестанешь тосковать.
Мальчик затих, только по-прежнему вздрагивали его плечи. А потом исказилось лицо и он опять заревел.
- Ты что же думаешь, мне без нее не одиноко? - сказал Шепард. - Думаешь, я не ощущаю утраты? Еще как ощущаю, просто я не сижу сложа руки и не кисну. Я действую, я помогаю другим. Видел ты хоть раз, чтобы я сидел, уставясь в одну точку, и предавался размышлениям о своих горестях?
Мальчик, будто в изнеможении, обмяк всем телом, но его лицо вновь перечеркнули полоски слез.
- Чем ты сегодня намерен заняться? - спросил Шепард, чтобы как-то отвлечь его.
Мальчик провел по глазам рукавом.
- Семенами торговать, - невнятно выговорил он. Вечно чем-нибудь да торгует. Скопил себе четыре банки медяков и серебра, чуть не каждый день достает из своего чулана и пересчитывает.
- Зачем тебе торговать семенами?
- Чтобы дали премию.
- И велика премия?
- Тысяча долларов.
- Ну допустим, у тебя в руках оказалась бы тысяча долларов - что б ты сделал?
- Берег бы, - сказал мальчик и утер нос о плечо.
- Да уж, не сомневаюсь, - сказал Шепард. - Слушай. - Он понизил голос и едва ли не с мольбой продолжал: - Допустим, тебе действительно дали премию, тысячу долларов. Неужели тебе не захотелось бы истратить ее на других детей, не таких благополучных, как ты? Например, пожертвовать качели и трапецию сиротскому приюту? Или купить бедному Руфусу Джонсону новый башмак?
Мальчик стал потихоньку отодвигаться от стойки. Вдруг он качнулся вперед и с открытым ртом навис над тарелкой.
У Шепарда снова вырвался стон. Кекс, ореховое масло, кетчуп - все вышло обратно осклизлой приторной кашей. Мальчик навис над нею, давясь, его еще раз вывернуло, и он застыл над тарелкой, разинув рот, точно готовясь изрыгнуть напоследок и свое сердце.
- Ну-ну, - сказал Шепард. - Ничего. Ты не виноват. Вытри рот и поди приляг.
Мальчик не шевелился. Потом поднял голову и устремил невидящий взгляд на отца.
- Ступай, ступай, - сказал Шепард. - Отлежись. Мальчик задрал край футболки и кое-как вытер губы. Затем слез с табуретки и побрел из кухни.
Шепард сидел, уставясь на лепешку полупереваренной пищи. Кислая вонь ударила ему в ноздри, он отстранился. Его замутило. Он поднялся, поставил тарелку в раковину, открыл кран и угрюмо смотрел, как вода смывает месиво в сток. Бедная, исхудалая рука Джонсона пытается нашарить что-нибудь съедобное в мусорном баке, а тут его собственный сыночек, жадный, черствый эгоист, объедается до рвоты. Он двинул кулаком по крану, остановил воду. Джонсон, способный на настоящую отдачу, с пеленок лишен всего; Нортон, заурядный, чтобы не сказать тупой, ни в чем не знает отказа.
Он опять подсел к стойке и стал доедать свой завтрак. Овсянка слежалась в коробочке влажным комом, но Шепард не замечал, что глотает. На такого, как Джонсон, не жаль никаких усилий, все окупится. Шепард определил это еще в тот раз, когда Руфус впервые приковылял к нему для разговора.
В колонии Шепарду отвели под кабинет узкую каморку с одним окном - столик, два стула, и все. Шепард, в жизни не переступавший порога исповедальни, считал, что здесь у него, вероятно, происходит то же, что и там, только он дает не отпущение грехов, а объяснение им. И занимается своим делом на менее шатких основаниях, чем священник, - он по крайней мере прошел серьезную выучку.
Когда Джонсон явился для первого разговора, Шепард кончал листать его личное дело. Страсть бесцельно громить и рушить - бил окна, поджигал урны на улицах, вспарывал автомобильные покрышки - обычная история, когда сельский молодняк без подготовки пересаживают на городскую почву. А вот итог тестов на умственное развитие - 140. Шепард вскинул загоревшиеся глаза.
Подросток ссутулился на краю стула, свесив руки между разведенных колен. Свет из окошка падал ему на лицо. Глаза стальные, неподвижные, уставлены в одну точку. Черные редкие волосы прилизанной челкой срезают наискось лоб, и это производит впечатление не отроческой небрежности, а скорей какой-то стариковской истовости. И - печать исступленной, фанатической мысли.
Чтобы сократить разделяющее их расстояние, Шепард улыбнулся.
Ответной улыбки не последовало. Джонсон откинулся на спинку стула и уложил себе на колено чудовищный обрубок, хромую ногу. Нога была заключена в тяжелый черный стоптанный башмак на толстой, как копыто, подошве. В одном месте рант отошел, и из дыры, будто серый язык из мертвой головы, торчал пустой конец носка. Во мгновение ока Шепард разгадал, в чем корень зла. Мальчик хулиганит, вымещая обиду за свое увечье.
- Ну, Руфус, судя по бумагам, тебе здесь предстоит отбыть какой-нибудь год, - сказал он. - Вот ты выйдешь отсюда - какие у тебя планы?
- Никакие, - сказал Джонсон. - Я вперед не загадываю. - Он равнодушно перевел взгляд вдаль за спиною Шепарда, за окном.
- А пожалуй, стоило бы, - сказал Шепард и улыбнулся. Джонсон все так же безучастно глядел мимо.
- Я непременно хочу, чтобы ты нашел наилучшее применение своим способностям, - сказал Шепард. - Что для тебя важно? Давай-ка обсудим - что важно для такого человека, как ты? - Он невольно уронил взгляд на увечную ногу.
- Глядите досыта, не стесняйтесь, - врастяжку процедил Джонсон.
Шепард покраснел. Черный жуткий нарост расплылся у него перед глазами. Он никак не отозвался на это замечание, на глумливое злорадство в глазах мальчишки.
- Руфус, ты натворил без нужды достаточно бед, - сказал он,- но когда ты узнаешь, откуда в тебе тяга к подобным выходкам, у тебя, наверно, убавится к ним охоты.- И он еще раз улыбнулся. Им здесь до того недостает друзей, для них такая редкость увидеть доброе лицо, что порой стоит улыбнуться - и уж полдела сделано. - Думается, я многое могу объяснить тебе про тебя самого.
Джонсон окинул его холодным взглядом.
- Я вроде никого не просил ничего объяснять. Я и без того знаю, зачем что делаю.
- Да? Прекрасно! - сказал Шепард. - Тогда, быть может, расскажешь, что тебя побуждало так себя вести?
Глаза подростка блеснули темным огнем.
- Это сатана, - сказал он. - Я у него в когтях. Шепард взглянул на него в упор. По лицу не похоже, чтобы малый валял дурака. Узкие губы сомкнуты гордо. Глаза Шепарда уже не улыбались. Его охватила тоскливая безнадежность, словно при встрече с уродством, поразившим самую первооснову человеческой личности и столь застарелым, что его поздно исправлять. Такой Джонсон набирается жизненной премудрости с плакатов, прибитых где-нибудь на сосне: "А ты не в когтях сатанинских?", "Покайся - или сгоришь в адском пламени", "Христос - наш спаситель". Такой всегда будет знать Библию, неважно, читал он ее или нет. От досады тоска его прошла.
- Галиматья какая! - фыркнул он. - Мы живем в космическом веке! Толковый малый, и не мог придумать ничего получше.
Джонсон дернул краем рта полунадменно-полусмешливо. В его глазах сверкнул вызов.
Шепард вгляделся внимательней. Там, где жива мысль, не существует невозможного. Он улыбнулся снова, точно приглашая подростка войти в класс, где все окна распахнуты навстречу свету.
- Руфус, я договорюсь, чтобы раз в неделю ты приходил ко мне на собеседование, - сказал он. - Может быть, твоему объяснению тоже найдется объяснение. Может быть, я объясню, у какого это дьявола ты в когтях.
Целый год с тех пор он каждую субботу беседовал с Джонсоном. Он говорил по наитию, вел речи, каких его собеседник наверняка не слыхивал. Он брал чуть выше разумения подростка - пускай тянется. Он начал с психологии, от изворотов человеческого мышления он переносился к астрономии, к космическим снарядам, что, обгоняя звук, опоясывают землю и в недалеком времени закружат среди звезд. Повинуясь чутью, он особенно упирал на звезды. Хотелось, чтобы мальчишка тянулся к чему-то, помимо чужого добра. Хотелось раздвинуть пред ним горизонты. Хотелось создать для него зримый образ вселенной, пусть видит, что самые глухие дебри ее досягаемы и постижимы. Чего бы он ни дал за возможность подвести Джонсона к телескопу!
Джонсон говорил мало, да и это немногое из гордости говорилось назло, наперекор, и увечная нога, словно оружие наизготовку, постоянно оставалась вскинутой на колено - только Шепарда было не так-то легко провести. Он наблюдал, как с каждой неделей что-то поддается в глазах подростка. По лицу, замкнутому, но потрясенному, сведенному усилием устоять перед сокрушительным натиском света, видно было, что каждое слово бьет в цель.
Теперь Джонсону возвращена свобода - есть из помойных баков и прозябать в прежнем невежестве. С ума сойти, какая несправедливость. Отослали к деду - можно себе представить, что за старый осел этот дед. Внук, чего доброго, успел удрать от него. Мысль взять над Джонсоном опеку являлась Шепарду не впервые, но вот дед - как обойти эту помеху. А ведь сколько можно бы сделать для такого мальчика. Одно заманчивее другого. Первым долгом сводить к ортопеду, заказать новый ботинок. А то как сделает шаг, так корежит себе спину. Дальше - натолкнуть на какое-то умное увлечение и всячески в том поощрять. Например, телескоп. Купить по случаю старый школьный телескоп и вместе установить в проеме чердачного окна… Минут десять Шепард сидел, мечтая, как много полезного он мог бы сделать, окажись тут у него Джонсон. Все, что впустую расточается Нортону, дало бы у Джонсона благие всходы. Вчера, застигнув его у помойного бака, Шепард помахал рукой и хотел было подойти. Джонсон увидел его, замер на секунду и с крысиным проворством скрылся, но и за этот миг Шепард успел уловить перемену в выражении его лица. Что-то затеплилось в этих глазах - да-да, несомненно, - некий отблеск утраченного света.
Он встал и бросил коробочку с остатками каши в мусорное ведро. Перед уходом он заглянул в комнату к Нортону удостовериться, что его больше не тошнит. Мальчик, скрестив по-турецки ноги, сидел на кровати. Он ссыпал мелочь из банок в одну общую груду и теперь разбирал ее на монетки в пять, десять и двадцать пять центов.
В тот день Нортон остался в доме один. Присев на корточки у себя в комнате, он раскладывал полукольцом на полу пакетики с цветочными семенами. Дождь наотмашь хлестал по стеклам, рокотал в водосточных трубах. По комнате крался сумрак, но поминутно полыхали зарницы, высвечивая веселую пестроту пакетиков на полу. Посреди этого будущего цветника бледнокожим исполинским лягушонком недвижимо раскорячился мальчик. Внезапно его взгляд насторожился. Дождь разом перестал. Тишина давила, как будто ливень перекрыли насильно. Мальчик оставался недвижим, только поводил глазами.
Тишину разъял отчетливый щелчок ключа в парадной двери. Уверенный, нарочито неспешный. Он вторгался в сознание и держал не отпуская, словно не движение руки вызвало его, а усилие воли. Мальчик вскочил и залез в чулан.
Шаги надвигались из передней. Нарочито неспешные, неровные - легкий, потом тяжелый, потом остановка, словно пришелец не то и сам прислушивался, не то разглядывал что-нибудь. Вот взвизгнула дверь кухни. Шаги двинулись к холодильнику. Чулан примыкал к кухонной стене. Нортон стоял, припав к ней ухом. Вот холодильник открыли. И дальше надолго - ни звука.
Мальчик разулся, выбрался на цыпочках из чулана, переступил через пакетики с семенами. Посреди комнаты он запнулся и окаменел. В дверях, отрезая ему путь к бегству, стоял тощий мальчишка в промокшей черной пиджачной паре. Щеки втянуты, волосы прилипли к темени. Нахохлился, как ворона под дождем. Недобрый взгляд проткнул Нортона насквозь и пригвоздил его к месту. Потом этот взгляд обошел все, что было в комнате: незастеленную постель, несвежие занавески на большом единственном окне, кавардак на комоде и выступающую из него фотографию молодой женщины с широким лицом. У мальчика вдруг развязался язык.
- Он тебя ждал, он тебе новый ботинок хочет подарить за то, что ты должен кормиться по помойкам, - тонко, как мышь, пропищал он.
Пришелец перевел на него стеклянный, немигающий взгляд.
- Где желаю, там кормлюсь, - с расстановкой сказал он - Желаю по помойкам, кормлюсь по помойкам. Понял?
Мальчик кивнул.
- И насчет ботинка, нужно будет, соображу сам. Понял? Мальчик кивнул, завороженный.
Пришелец, хромая, вступил в комнату и опустился на кровать. Под спину подложил подушку, вытянул короткую ногу, и черный огромный башмак по-хозяйски улегся на белые складки простыни.
Взгляд Нортона зацепился за него и прилип намертво. Подошва какая толстенная, прямо кирпич.
Джонсон с усмешкой поворочал ботинком.
- Дам раза кому надо вот этим, узнают, как ко мне соваться, - сказал он.
Мальчик кивнул.
- Сходи на кухню, - сказал Джонсон, - там у вас ветчина, черный хлеб, сделай мне бутерброд и принеси стакан молока.