4
В седьмой день божественной Седмицы, служивший в мирное время для отдыха и развлечений, молодой разведчик джамбо, известный под именем Змеееда, лакомился молодыми зелеными кваква на поляне близ ручья. Дело было после трудного боя, во время которого джамбо, вот уже неделю обладавшие Предметом, доблестно отбили очередное нападение джинго. Личному составу разрешено было оправиться и поесть.
Змееед упрыгал вглубь джунглей за одной особенно юркой, хоть и жирной кваква, когда услышал позади себя на поляне два подозрительно знакомых голоса. Он сразу узнал их - у разведчика должна быть хорошая память. Разговаривали престарелый Мтутси и его коллега из племени джинго, преемник старого Нстухни, унаследовавший его имя.
- Здесь нас никто не услышит, Мтутси, - самонадеянно заметил юный Нстухни.
- Если же и услышит, то не поймет, - отмахнулся Мтутси.
- Ты принес?
- Разумеется.
Змееед, затаившийся в кустах, не поверил своим глазам. Мтутси достал из складок бхтамптхи божественный Предмет и протянул Нстухни бесполезную матовую святыню.
- Утром я скажу им, что Предмет похитили ваши разведчики во время ночного набега. Сам же себе нанесу свежие раны.
- Ты отважен, Мтутси, - уважительно заметил Нстухни.
- На многое приходится идти, чтобы не прервалась божественная Тхалла, - сухо ответил старик.
- Согласен с тобою, - кивнул молодой жрец. - Война есть лучший способ длить божественную Тхаллу. Глупые дженни, безумные джойнты и самодовольные джанти не знают божественной Тхаллы, а потому обречены вечно оставаться дикарями. Тогда как мы продвинутые люди.
- Да, - признал Мтутси. - Для этого не жаль никаких жертв. Только мы, жрецы, умеем поддерживать божественного Бхангу и после того, как Предмет перестал вызывать его.
- Воистину, - поклонился джинго. - Бхтумптф!
- Бхтамптф, - поправил Мтутси и стремительно исчез.
Змееед укусил себя за палец и подумал, что все это ему приснилось. Нельзя есть слишком много кваква, от них и мысли начинают прыгать куда не надо.
5
Второе пришествие Пингвингстона, о котором так долго грезили джамбо и джинго, несколько запоздало. Он двадцать лет собирал деньги на новую экспедицию, а когда собрал - сам был уже не тот. Ему оказалось непросто найти то самое место, на котором он прощался когда-то с обаятельным, доброжелательным вождем открытого им дикарского племени. Он написал у себя на родине десять книг об этом племени, но они не принесли ему денег - никто не верил в существование бродячих племен в джунглях, а доказательств у него было мало. Лишь на двадцать первый год он проплыл по великой реке к тому месту, где, казалось ему, он высадился когда-то, - но никаких следов джамбо и джинго в джунглях уже не было.
- Я клянусь вам, что это тут! - чуть не плача, повторял Пингвингстон.
- Очень может быть, - снисходительно кивал Гаттерас, представитель спонсора, приданный Пингвингстону для освещения сенсации. - Но сейчас здесь нет никаких следов человека.
- Я ведь обещал им вернуться, - шептал Пингвингстон. - Неужели они не дождались?!
О причинах исчезновения джамбо и джинго Пингвингстону путано рассказал случайный джанти. Пингвингстон почти не понимал языка джанти, ибо даже наречие джамбо освоил с трудом. До него дошло только, что джамбо таинственно исчезли, а вместе с ними и джинго, их главные и любимые соперники. Их пожрала таинственная Тхалла - джанти и сам, кажется, не очень понимал, что это такое. Но если неспелый человек пожелает, он может увидеть причину всего. Пингвингстон пожелал. Его отвели на стоянку джанти. Маленькие агуагу, как называли их некогда джамбо, играли небольшим тяжелым предметом.
- Господи! - выдохнул Пингвингстон. Перед ним лежала его верная "Пиппо", давно уже не разжигавшая ничего, кроме национальной розни. Да и та закончилась.
- Я забрать это? - робко спросил Пингвингстон.
- Мне по пфыпфы, - пожал плечами джанти, что означало "пожалуйста".
Пингвингстон нагнулся было за предметом - дети равнодушно посторонились, - но в последний момент отдернул руку. Предмет, за который умерло много народу, обладает темной аурой даже после того, как погиб его последний защитник.
- Ладно, - сказал Пингвингстон. - Я не быть хотеть, не нуждаться. Играть, не бояться. Я иметь много такой предмет.
2. Подлинная история Маатской обители
1
Инспектор нашел учителя на огородах и понял, что он все знает. Да и не дурак же он был, в конце концов. Разговаривать при подопечных обоим не хотелось, но учитель оттягивал беседу - вероятно, трусил. Начались ненужные отсрочки, оттяжки, демонстрация теплиц, "а вот у нас цитсы", хотя цитсы испокон веков росли тут сами, без всякого ухода. Колонисты смотрели виновато, словно тоже догадывались. Прошли непременный маршрут: медпункт, школу, рекреацию, солнечные часы на центральной площади, гигантские, с орнаментами, - учитель суетился и повторял все, что инспектор выслушивал ежегодно: успехи в социализации, рост числа добровольцев, подготовка к выпуску, который на этот раз будет отмечен фейерверком… Инспектор кивал, кисло улыбался и под конец разозлился: какого черта! Для чего ставить друг друга в заведомо неловкую ситуацию! Прислали бы другого - он бы крикнул просто: разойдись, и через два дня памяти не было бы ни о какой колонии. Он устал ходить по жаре и чувствовать себя виноватым, начал многозначительно кашлять и наконец предложил пройти в учительскую.
- Но мы же еще не видели танцы, - заюлил учитель, - мы хотели вам показать танцы…
- У меня времени мало, - сказал инспектор.
- А, ну да, - пробормотал учитель, сразу сдувшись. - Да, пойдемте, конечно.
В канцелярии работал кондиционер и стоял кулер. Инспектор выпил залпом два стакана ледяной воды, надеясь смыть с языка вкус мерзкого столовского компота, и решительно сказал:
- Ну, в общем, как вы понимаете, лавочка закрывается.
- То есть как, - без особого удивления сказал учитель, пытаясь имитировать шок.
- Да вот так. Дольше этот бардак терпеть нельзя, позавчера похитили еще троих, и все, между прочим, новобранцы.
- Хорошо хоть не в праздник, - помолчав, сказал учитель.
Ночь на послезавтра была особая, праздничная, - середина весны, Бааста, воскрешение верховного божества. Праздник был древний, полузабытый, отмечавшийся только для туристов, - в колонии его не праздновали, но помнили.
- Двое суток вам на ликвидацию, послезавтра в это время придет бронемашина, и поедете. Сколько у вас педсостава?
- Все те же, - сказал учитель. - Пятеро плюс врач.
- Вот и готовьтесь.
- А они? - спросил учитель.
- Эти-то? Пойдут к своим. Желающие могут перебежать к нам, если будут, конечно. Что-то мне подсказывает - не будет.
Учитель глядел в стол. Инспектор понимал, что он подыскивает аргументы и что аргументов нет, все тысячу раз повторены и никого не убедили. Через три дня тут будет расчистка, останавливать ее бесполезно, и лучше всего было не затевать эту программу с самого начала. Он так и сказал.
- Лучше было вообще сюда не ехать, - сказал учитель.
- Ну опять, - беззлобно ответил инспектор. - Сколько можно.
- Но прав-то я! - крикнул учитель. Инспектор на всякий случай выглянул за дверь, не подслушивают ли. От хитрых скотов, которые тут еще и разбаловались, всего можно было ждать. - Прав-то я! Если вы скатываетесь к варварству, будьте готовы, что вас там встретит варвар. Настоящий, а не такой, как вы. Настоящему вы всегда проиграете. Вы сначала встанете с ним на одну доску, спуститесь к нему в яму, а в этой яме он вас сожрет, потому что это его среда.
- Слушайте, охота вам, - незлобиво протянул инспектор. Он все еще не давал себе воли.
- Но признайте, что я был прав. Только это. Ничего уже не сделаешь, только признайте, и все.
- Ну а в чем правы? В чем вы таком правы-то?
- Что вы кончите, как они. Что у вас нет выхода, кроме как стать ими.
- Да что вы ерунду городите? На всякого варвара есть пушка.
- У варвара тоже пушка.
- Разумеется. Надавали всякие на свою голову, вроде вас. Но он потому и варвар, что не умеет ее чинить и никогда не сможет изобрести другую. Так что как раз до ямы лучше ему не доводить.
- Но это их земля, - сказал учитель и поднял глаза. - Их земля. Надо уж тогда честно называть себя конкистадорами и мерить другой меркой. Без всяких этих претензий на цивилизацию.
Инспектор хотел сказать, что давно и нет никаких претензий, как и никакой цивилизации, что все это лицемерие осталось в прошлом веке, что так называемая цивилизация спокойно смотрела, как их народ в третий раз за столетие выжигали каленым железом, и тысячи собирались на демонстрации "руки прочь от убийц!", а особо хитрые представители диаспоры в голос выли, что к ним теперь из-за агломерата хуже относятся и даже, страшно сказать, увольняют с работы. Инспектор всей душой ненавидел диаспору: хиленьких, хитреньких программистиков, брокеров-дилеров, интеллектуалов-импотентов, получивших шанс стать народом и испугавшихся этого шанса. Любой, кто мог стать джугаем и остался хеграем, заслуживал всего, включая новое истребление, если оно случится. Учитель-то ладно, он честно приехал на зов, наравне с другими осушал и перепахивал болота, забыв про два высших образования, - но он был святоша, из породы исусиков, а время исусиков кончилось, по крайней мере в болотах. Инспектор его даже жалел, а потому и спорил не в полную силу: смешно доказывать очевидное человеку, который все понимает. Да еще и дело у него отобрали. Ничего, пойдет в школу.
- Это не земля, - терпеливо сказал инспектор. - Конкистадоры шли за золотом, за всяким какао. А мы пришли на болото, и болото у нас зацвело. Теперь они говорят, что это их земля. Какого черта, где они были тысячу лет? На, возделывай! А они с вашими техниками, с нашими инструментами возделать не могут. Я же вижу эти ваши теплички.
Теплички были, конечно, ударом ниже пояса, но сколько можно.
- Вы просто не знаете, - говорил учитель вполголоса, без напора, как спорят люди, понимающие, что от спора уже ничего не зависит. - Вам кажется, что единственно возможное устройство мира - это агломерат. Но у них куда более сложный мир, вы просто не видите его. Я не понимаю, как можно в этом веке говорить о прогрессе. Видели, куда ведет прогресс. Все успехи агломерата… вы сами знаете… только на фоне краха двух мировых систем, сиамских близнецов, в общем. Это все был прогресс. Мир варвара организован… как эти солнечные часы: вы скажете, что они проще наручных? Для вас проще, но наручные вы сделать можете, а сделать, чтобы ходило солнце, - увы. Я знаю, вы скажете, что солнце без них ходит. Это верно, но они его приспособили, а вам оно только мешает, я вижу, как вам на нем тошно.
Это тоже было ниже пояса. Инспектор приехал с северных территорий, первую половину жизни прожил в отвратительных сосновых лесах, где был, кажется, единственным хеграем на сотню квадратных километров и полной ложкой жрал ненависть, которая за неимением сородичей доставалась ему одному.
- Мне не на солнце тошно, - сказал он, закипая. - Мне у вас тут тошно, где миндальничают с убийцами. С ефрейтором позавчера, практически мальчиком, такое сделали, что в части не знают, как матери писать. Три часа отрезали по куску. Новобранцев будут зубами рвать, а вы тут цветочки садить?
- Ну вот только этого не надо, ради Бога! - простонал учитель. Любой спор о варварах давно состоял из повторений "вот только этого не надо". Надо признать, цивилизаторы были априори слабей истребителей, поскольку истребитель в некий момент непременно говорил: "А вот нашего мальчика позавчера…" - и мальчик непременно находился. После этого можно было только переводить спор на следующий уровень - и заявлять, что вообще не надо было… но если сами вы уже здесь и никуда не едете - кой черт в таком аргументе?
- А почему не надо? - не уступал инспектор. - Как надо? Танцы с ними танцевать? Фейерверки? Я вообще не понимаю, как вы тут три года тратите государственные деньги, а решение вопроса, серьезно говоря, один десантный полк.
- Решали уже десантным полком, - почти прошептал учитель, и это тоже было ниже пояса.
- Гуманно решали. Сейчас по-другому будем решать. Короче, чтобы через два дня, когда придет машина…
- Да я понял уже, - сказал учитель. - Вы только скажите: двадцатого?
- Этого я сам не знаю. А и знал бы, не сказал.
- Скольких я могу взять с собой?
- Мой вам совет, - сказал инспектор, понизив голос и сразу успокоившись, - никого.
- За совет спасибо. Но все-таки?
- Одного, - сказал инспектор. На самом деле и это было вранье, но насчет одного он мог в столице переговорить.
- Хоть поужинать останьтесь, - сказал учитель, криво улыбаясь.
- Я эту кухню не люблю.
- Да у нас по-всякому умеют. Не хуже, чем в столице.
- Не могу, - замотал головой инспектор. - Что хотите. Я даже когда баклажаны у них ем - мне все кажется, что человечина.
- Это как же, - задумчиво сказал учитель, - все рестораны варварской кухни закроют? "Закон джунглей" на набережной?
- Почему, - пожал плечами инспектор. - Ничего не закроют. Ассимилированные пусть живут, программа ассимиляции действует. Вот займетесь, если хотите. А бандитье - увольте, хватит бандитья.
- Да-да, - сказал учитель. - Ну, увидимся.
Уезжая, инспектор обернулся: он так и стоял на крыльце администрации, в красной глинистой пыли, исусик. Инспектор слегка раскаивался. Все-таки не надо было с ним так уж. Особенно стыдно было разводить про наших мальчиков. Он отлично знал, как развлекались на территориях наши мальчики.
Красная маатская дорога пылила, джип трясло, вдоль дороги тянулись рисовые поля, потом пошли уродливые, перекрученные деревья - пейзаж был инспектору ничуть не родней, чем треклятые северные сосны, а когда справа показалось алое закатное озеро, все окончательно сделалось инопланетным. Перед сумерками инспектор всегда тосковал - примета людей, неуверенных в собственном праве на жизнь, клятое наследие северных лесов: промежуточные состояния природы тревожат их, резонируя с вечной внутренней неустойчивостью. Будущего нет, думал он, сама земля вытесняет. Они могли осушать и перепахивать ее сколько угодно, но понятно же было, что она никогда не станет своей. И арифметически было очевидно, что миллион джугаев среди трех миллионов варваров, вдобавок неостановимо плодящихся, обречен, как любое воюющее меньшинство: меньшинством хорошо быть, когда ты хеграй, носитель идей, возбудитель, бродило, когда тебя можно сколько угодно ненавидеть, но остатки древнего страха мешают окончательно истребить. Тогда тебя унизят, наплюют в рожу, но сохранят жизнь, а если и не сохранят - мир велик, отыщется щель укрыться… Те же, кто более не желал щемиться по щелям, съехались сюда, на древнюю землю, откуда их разогнал когда-то гнев Господень, но съехались, как он понимал, на гибель, и тактика учителя, ныне явно позорная, могла в перспективе оказаться разумнее десантного полка. Среди всех аргументов, которых он наслушался, - тут тебе и гуманизм, и мир смотрит, и диаспора - серьезен был один, но перевешивающий многое. В прошлую инспекцию - сколько переменилось за год! - учитель сказал: как вы не видите, что нормальное состояние всякой нации - диаспора? Этим кончат все, это и сейчас уже так. Как всегда, мы этого состояния достигли первыми - и променяли его все на ту же почву, сделав шаг назад, а это не прощается. Только рассеяние, распыление, связанность верой и тайным родством… это будущее для всех, отказ от любых изначальностей, а на что это променяли мы с вами? На болота? Инспектор еще возразил: неужели вы считаете, что все имеют право на территорию, на армию и государство, а мы - нет? Учитель махнул рукой, уже и тогда мало веря в пользу подобных столкновений, но в конце концов он был самым вменяемым из левых, а инспектор - самым терпеливым из правых, как было не поспорить… "Это все равно как если бы птица спрашивала гадов: почему вы все имеете право ползать на брюхе, а мне не дано?". Не договорились, но разошлись мирно. В те времена похищали солдат еще не каждую неделю и не рассаживали своих детей по крышам школ и больниц, доходя до последней, ничем уже не замаскированной варварской подлости. Спорить, зря или не зря съехались, не было больше смысла. Теперь надо было идти до конца. Хуже нет, как играть по правилам с тем, кто плевать хотел на саму идею правил. От озера тянулось мерзкое зловоние. Дураки, что не решились начать в праздничную ночь. В джунглях наверняка празднуют, посты сняты, веселятся внаглую - тут-то и накрыли бы. Нет, и здесь миндальничают. Были же в штабе трезвые люди, требовали начать ровно в Баасту - но кто же из джугаев слушает другого, все самые умные…
Инспектор думал, что, пожалуй, не увидит больше учителя. Что-то в нем сегодня было такое. Жаль, что он не сможет приехать через двое суток. Через двое суток он будет уже на территориях, в тылу, среди фальшиво ревущих, закутанных в черное баб, у каждой в подполе пулемет, в рукаве нож, в джунглях муж. Бог весть, вернется ли, но в худшем случае прихватит многих. Какая пошлость, подумал инспектор, какая смертная тоска.