Витас отправился в комнату ожидания, а мы пошли по коридору дальше. Какие-то люди чиновничьего вида сидели в комнатах, двери повсюду открыты, а некоторые проемы лестниц - за решетками. Сквозь бронированную дверь поднявшись на второй этаж, мы очутились возле кабинета; на двери - табличка: "Einzelentscheider".
"Что бы это значило? Сам все решающий?" - подумалось мне, а фрау Грюн уже знакомит с господином Шнайдером, улыбчивым, вежливым, приличным, седовласым и румяным. Он сидит у стола и перелистывает дела в оранжевых обложках. По стенам идут полки с толстыми папками, на видном месте, конечно, календарь. Шнайдер охотно поясняет суть предстоящего:
- Вначале надо отметить начало вашей работы. Ведь это деньги. Всякий труд должен быть оплачен. Давайте сюда ваш обходной лист. Так. Знаком вам этот аппарат? - Он указывает на диктофонное устройство с трубкой. - Хорошо. Значит, работаем так: я задаю беженцу вопросы, вы их переводите на русский язык, потом переводите на немецкий его ответы, я их окончательно формулирую и записываю на пленку. После этого секретарша перенесет запись с ленты на бумагу, а потом вы с листа переведете протокол беженцу на русский, чтобы он знал, что там написано. Если у него возникнут дополнения, возражения или замечания - надо внести. Все должно быть по закону. Тут список опорных вопросов. Прочтите.
Я читаю вопросы (анкетные данные, причины бегства), а Шнайдер, просматривая тонкую папку Витаса, бормочет:
- Ничего неизвестно. Сдался в Дюссельдорфе, переслали к нам… Почему сюда?.. А у нас специализация по русским. У каждого лагеря - свой профиль.
- Закавказье тоже к вам принадлежит?
- Нет, Закавказье в Трире. Так, просмотрели?.. Хорошо. Можем начинать?..
Он перегибается к микрофону, стоящему на подоконнике, и говорит негромко:
- Пожалуйста, приведите беженца! - а мне указывает на другой стул: Будьте добры, пересядьте туда, мне лучше ему прямо в глаза смотреть…
"Это будет не так-то легко!" - усмехаюсь я про себя, вспоминая косые глаза Витаса.
Он звенел подковами по коридору. Мы оба слушали тяжелые четкие шаги, за которыми почти не было слышно шагов фрау Грюн. Шнайдер прикрыл веки. Потом сказал:
- Шаг четкий, размеренный, военный. Очевидно, служил в армии.
Витас с размаха сел на стул и уставился одним глазом на Шнайдера. Второй глаз был направлен на меня. "Под двумя прицелами держит."
Шнайдер любезно поздоровался, положил перед собой стопку бумаги, карандаш, вставил кассету в диктофон и попросил перевести абзац из книги законов, где говорилось, что беженец должен говорить правду, ничего не скрывать и не утаивать.
- Это и ежу понятно наххху… - кивнул Витас.
Шнайдер тоже кивнул и включил диктофон. Он четко спрашивал, Витас односложно отвечал, и Шнайдер успевал на листе записывать даты. Картина такая: в школе учился плохо, был дзюдоистом, не хотел идти в армию, за что и посадили на три года; когда вышел, то помогал матери на базаре, а потом опять попал под призыв, но на этот раз его не посадили, а предложили альтернативу: или опять сидеть, но теперь уже 7 лет, как рецидивисту, или пойти в спецдивизию, где деньги и добыча и работа не очень пыльная. Пришлось идти воевать.
- На чьей стороне? - вежливо осведомился Шнайдер.
- Как на чьей?.. На нашей! - возмутился Витас, не дав мне доперевести.
- Да, но кто это "наши"?.. Вы же говорите, что родились и жили всю жизнь в Грозном? Кто же теперь для вас "наши", чеченцы или русские? - улыбнулся Шнайдер.
- Русаки, конечно. Матушка ж у меня русская… Умерла, правда… Ни родных, ни близких, все умерли. И хата порушена наххху…
Шнайдер выключил диктофон, потер лоб и негромко, как бы про себя, сказал:
- Типичный случай. Никого и ничего нет. Спросите у него, чем объясняется такое тотальное сиротство?..
- Да он чего, больной, что ли, - война ж, поубивали всех! - опять, едва дождавшись перевода, закипятился Витас. - Всех родных и близких потерял, всех одной бомбой накрыло, наххху!..
- Странно, как можно одной бомбой убить сразу всех? - спросил в никуда Шнайдер.
- Может быть, все вместе где-нибудь сидели? - предположил я.
Шнайдер отмахнулся:
- Может быть. Все может быть. Идем дальше, - и включил диктофон: - Вопрос: где вы служили, в каком звании, в чем были ваши задачи?
Выяснилось, что Витас служил в дивизии 00. Их забрасывали на парашютах в тыл врага, и они "мочили все, что шевелилось". Шнайдер не понял:
- Убивали?.. А если женщины или дети?..
- А их вначале… употребляли, а потом тоже мочили… - огрызнулся Витас.
- Это тоже переводить? - переспросил я у него негромко. - По-моему, ни к чему.
- Правильно, браток. Не надо. Скажи: убивали, мол, только духов-врагов.
Шнайдер попросил спросить, как ему платили, помесячно или за операцию… И сколько?..
- За операцию. По 300 баксов на рыло.
- За участие или за убитых? - уточнил Шнайдер.
- По-всякому, - буркнул Витас, пряча глаза под стол.
- И сколько времени он так воевал?.. И где?..
- Пять лет. В Чечении поганой, - не дожидаясь перевода, выпалил Витас, а мне наконец стало ясно, что немецкий язык он понимает не хуже меня.
Шнайдер поморщился:
- В целях их собственной безопасности наемников в одном месте держат максимум год, есть указ Ельцина.
- Мало ли что?.. Подумаешь - указ!.. Этими указами только задницу подтирать… - усмехнулся Витас угрюмо.
Шнайдер вытащил из стола огромный географический атлас, раскрыл его на заложенной странице (это был Северный Кавказ) и попросил показать, где именно Витас воевал.
Тот начал неуверенно тыкать пальцами:
- Тут. И тут. И там. Да я знаю?.. Куда кидали - там и мочили! Всюду! У меня контузия, ничего не помню. В одиннадцать к врачу надо.
Но Шнайдер проигнорировал упоминание о враче и попросил рассказать, что было дальше, почему он сбежал.
А дальше было то, что Витасу надоело убивать, и он решил дернуть в Германию, где, он слышал, природа очень красивая и люди добрые. День побега был выбран не случайно: у командира был день рождения, все перепились, и Витас под шумок сбежал, прихватив автомат и три гранаты, "на всякий случай". Пробрался в Грозную, к другу, жил там пару дней, а потом решил бежать в Москву. Документы все остались в казарме.
- Без документов и с автоматом в Москву? - скептически осведомился Шнайдер.
- Чего было делать? В Москве заныкаться легче - народу много. А оружие и гранаты на базаре в Грозной толкнул.
Так он и отправился: где на попутках, где пешком. Блокпосты и контроли обходил стороной, ему не привыкать. В Москве кантовался еще с полгода у знакомой девки, а потом через Литву и Польшу рванул в Германию.
- Через Литву? - насторожился Шнайдер. - Сколько времени и как вы шли?
- Три месяца. Лесами полз.
- Лесами?.. - усмехнулся Шнайдер и выключил диктофон. - Когда мой отец бежал из русского плена, то ему понадобились годы, чтобы лесами дойти до Германии!.. А он говорит - три месяца. Смешно.
Я перевел. Витас замолк, глаза его пошли по параболе.
- Ну, тогда скажи: на попутках.
По его словам, он сторговался в Литве с каким-то частником, тот его подвез к границе, Витас перешел ее ночью лесом, а в Польше, в условленном месте, подсел к тому же частнику в машину. Так же миновали и польско-германскую границу. В Дюссельдорфе частник подвез его к лагерю.
- И сколько вы заплатили этому человеку?
- 500 баксов. Да ему хули риска было?.. Если что - попутчика взял, ничего не знаю наххху…
Столбик дат на листе завершился. Шнайдер не спеша подсчитал что-то и сказал:
- Если следовать вашим датам, то не хватает пяти лет. Я заново буду считать, а вы оба тоже слушайте и считайте, может быть, что-нибудь неверно отметили, - и он терпеливо начал повторять даты; вышло, что пяти лет правда не хватает.
- А хер его знает, контузия, может, что и не так… - пробормотал Витас и опять вспомнил, что к одиннадцати надо к врачу, а потом задрал рубаху и принялся показывать шрамы.
- И как раз не хватает тех пяти лет, которые он, по его словам, служил в армии, в этой таинственной дивизии 00… Впрочем, и так все ясно, - с некоторой брезгливостью сказал Шнайдер, достал другой здоровенный атлас (на этот раз российских городов), нашел Грозный и попросил рассказать, на какой улице Витас родился, где была его школа, где стоял дворец президента и т. д.
- Да не помню я ничего!.. Что он, сука, меня долбит, дятел долбаный! Я тут не географию учить пришел, - повысил Витас голос. - Дома нет, школа порушена, все разбомблено, президент убит - чего ему еще?
- Не кипятись, он просто хочет проверить, это его задача, - остановил я его, но в ответ зареяло такое долгое и страстное "ннахххуу…", что Шнайдер спросил у меня:
- Что это за слово он к каждому предложению добавляет?
- Вроде "zum Teufel", - смягчил я.
- Но "Teufel" по-русски будет "черт", а он говорит что-то на букву "н", сухо парировал Шнайдер (а до меня дошло, что и он наверняка понимает русский язык не хуже, чем Витас - немецкий). - Ладно. На какой реке стоит Грозный? Что случилось с президентским дворцом? Как называется главная улица Грозного?
Витас этого всего не знал, ничего не помнил, все забыл и опять начал давить на контузию, после которой память отшибло.
- Все забыл, а что в Германию идти надо, хорошо помнил. Такая выборочная забывчивость. Впрочем, все это теперь уже неважно, - подытожил Шнайдер и перешел к заключительной части: обоснование просьбы о политубежище.
Витас подумал и сказал:
- Переведи ему: я читал, что у вас тут природа путевая и люди ништяк, а там, у нас, природа х…ая и люди дерьмо, поэтому прошу меня принять как беженца. Не желаю больше никого мочить, отмочился, хочу тихо жить… И все, наххху…
- Может, еще что-нибудь? - осторожно уточнил Шнайдер. - Что ему грозит в случае возвращения на родину?
- Поймают и в лагерь сунут. А то и просто в поле шлепнут, там же ж суда нет: пулю в лоб - и спи спокойно! Прошу помиловать и в ад не посылать. И к врачу мне уже пора - башка лопается…
Шнайдер кивнул:
- Пусть идет.
- Свободен! - сказал я.
Витас вдруг улыбнулся:
- Это я уже тоже однажды слышал!
Когда звон подков затих, Шнайдер вздохнул, переложил какие-то предметы на столе, вытащил кассету из диктофона:
- Наши политики все-таки очень странные люди. Ну зачем нашему министру внутренних дел надо было издавать указ, чтобы дезертиров из Чечни временно не отсылать назад?.. С косовскими беженцами уже нахлебались проблем - теперь эти новые напасти. Для чего?.. Ну выпишу я этому бандюге отказ - это же криминальный тип, я бы с ним ночью повстречаться не хотел - а он возьмет и сбежит!
- А что после отказа он может еще предпринять, кроме бегства и побега? - поинтересовался я, тоже собирая бумаги, лежавшие передо мной: вопросы, лист с подсчетом дат, выписку из закона.
- В принципе, он может нанять адвоката и обжаловать отказ. Тогда дело пойдет по судам. А если он без всякого адвоката просто сбежит?.. И в мафию какую-нибудь пойдет?.. Опыта убивать у него явно хватает. И вот вам - одним преступником больше. Как будто своих не хватает. А мы, вместо того, чтобы его тут же отправить назад - хоть в Россию, хоть в Польшу, хоть в Литву, хоть к черту-дьяволу на рога - сейчас ему временный трехмесячный паспорт беженца выпишем. А когда некоторые трезвые люди предложили беженцев, до решения их вопроса, в закрытых помещениях держать (как это, кстати, почти всюду и делается и что вполне логично: мы же не знаем, что это за люди), то эти желторотые зеленые политики такой писк подняли, что в Брюсселе откликнулось: ах, опять лагеря на немецкой земле, сортировка людей, государство-тюрьма!.. Как всегда: масса слов и капля дела. Вот и сидим со связанными руками… Эх, да что говорить… Я сейчас отдам запись на распечатку, а вы потом переведете ему протокол. Таков закон. Конечно, надо, чтобы все было по закону. Только тем, наверху, легко эти законы издавать, а вот выполнять их тут, внизу, ох как трудно!.. Не хотите ли кофе? Вам полагается оплаченный перерыв в полчаса. Сейчас оформим ваш обходной… - И он, прежде чем встать, отметил время конца интервью.
Вместе со Шнайдером я спустился вниз, в небольшой кафетерий. Нам встретилась переводчица-китаянка с черными жесткими волосами Хонг. Она вела куда-то хилого, молчаливо-испуганного китайца. В одну из открытых дверей я увидел переводчика Хуссейна, который, сидя напротив старика, внимательно слушал его.
Прошелестела стайка молодежи. С папками в руках они торопились по коридору, спорили о каком-то вопросе, кем-то не вовремя заданном.
- Стажеры-юристы, практику у нас проходят, учатся.
За столиком Шнайдер, выпрямив спину, осанисто оглядываясь и тщательно размешивая в чашке сахар, кратко обрисовал положение вещей:
- За семь лет работы мне тут еще ни разу не встретился человек, которого бы действительно политически преследовали. Такие люди до нас просто не доходят. Они или сидят в тюрьмах, или в подполье продолжают свое дело. А к нам бегут все кому не лень. А все потому, что есть эта пресловутая и весьма сомнительная 53-я статья, очень расплывчатая: "никого, кому на родине грозит смерть, нельзя выслать из страны"…
- Смерть грозит всем и всегда.
- Вот именно. Судите сами: в прошлый раз у меня сидел больной из Танзании. Вторая стадия СПИДа, весь в лишаях, язвах, героинист, а отослать нельзя, потому что у себя дома он не может купить лекарства против своей болезни (в его стадии на это требуются сотни тысяч в месяц) и, таким образом, его ожидает верная смерть. А в Танзании 80 % населения заражено, между прочим. Что же теперь, Германия во всемирный госпиталь для наркоманов и педерастов превратиться должна?.. Или своих мало?.. Из-за демагогии, лизоблюдства и страха - "Что скажут в Америке? Что скажут в Брюсселе?" - стали как мусорное ведро, как европейская помойка, куда все дезертиры, убийцы и преступники лезут, а мы ничего сделать не в силах… Силы-то есть, но руки связаны глупыми приказами. Слава Богу еще, что африканцы больше во Францию сдаются, потому что французский знают.
- Но и сюда добираются. Орут, будто в Сахаре, - поддержал я его, вспомнив, как вчера в автобусе группа негров с таким оживлением и криками хлопала друг друга по плечам, что можно было подумать, что они только что победили воинов из соседнего буша и теперь готовы полакомиться печенью поверженных врагов; аккуратные седые старушки в завитых буклях и золотых очках пришли в тихое возмущение - покачивание голов, бормотания: "Armes Deutschland!..", трагическое смотрение в окно - но негров это не обеспокоило: расположившись на сиденьях в полулежачем состоянии, они продолжали делиться новостями, поминутно взрываясь хохотом и одобрительными неистовыми хлопками по всем частям тела.
Шнайдер качает седой головой:
- Знаете, был такой фокусник Гудини, который мог за секунду наручники снять и спастись. Мы не Гудини, и наручники с нас снимут только тогда, когда создадут законы, а не расплывчатые абстрактные формулы. А до этого будем вот так слушать всякие небылицы и гадать, сбежит он или будет ждать депортации, что маловероятно. А этот, сегодняшний… Мне кажется, он вообще не русский, русские разговорчивее и приветливее, помногу и подолгу говорят, а он что-то гавкнет и замолкнет. На северянина похож. Наймит из Балтии, наверное… Они стрелять умеют, мой отец их лучшими стрелками называл. Кстати, вам известно, что в Европе наиболее склонны к самоубийству венгры и литовцы?.. Одни, видимо, слишком импульсивны и эмоциональны, а другие, наоборот, от чрезмерного спокойствия. Он оттуда, как вы думаете?..
- Вообще похож. И по выговору тоже. А что, только такие убийцы и дезертиры сдаются?.. Женщин красивых нет? - увел я на всякий случай разговор от Балтии, помня, как вылез с советом не вписывать литовский язык, хотя в первой анкете он, между прочим, был записан, и если кто-нибудь сравнит эти данные, то можно ждать неприятных вопросов…
Шнайдер хитро и быстро улыбнулся:
- О!.. И женщины бывают!.. Вот недавно, - он понизил голос и исподтишка огляделся, - одна красавица-белоруска попалась. Ну просто на обложку журнала! Удивительной красоты лицо! Изящество, шарм, холеность. Вот рассказывает она, как она мучалась, терпела, голодала, а когда переводчик вышел за кофе, вдруг рукой просит, чтобы я диктофон выключил, а сама мне жестами показывает: мол, делай со мной, что хочешь, я твоя, лишь бы все о'кей было. И спешит, чтобы успеть: вначале на меня показывает, потом на себя, а потом ручки складывает под щеку, мол, вместе спать будем. А когда я брови поднял, она такие жесты откровенные в ход пустила, что не по себе стало… И на диктофон не забывала показывать: мол, не просто переспать, а чтоб и дело ее сделалось. И смешно и грустно. Что же у них там творится, если такие женщины бегут?.. Да, подобную красоту у нас тут на руках носили бы… Супружеские партии обеспечены.
- Ну и надо принять, ради улучшения эстетической обстановки. Чем больше красавиц - тем приятнее жизнь, - пошутил я.
- И я того же мнения, - зажмурился Шнайдер, а я подумал, что, может, красавица старалась не зря.
После кофе мы вновь поднялись в кабинет, протокол уже был перепечатан, и я перевел его Витасу. Он безучастно кивал головой, глаза его потухли. Когда с формальностями было покончено, Витас, спрятав за пазуху свой временный паспорт, в коридоре невзначай поинтересовался, как тут братков найти, а то скучно очень, ни баб, ни картишек, ни хоботок в водяре запятнать, тоска смертная. Где искать братков, я не знал, но он все равно поблагодарил меня за добрые советы, которые я ему давал:
- И будь здоров, удачи тебе наххху…
Я уже попрощался с бирбаухом и вышел из здания, как увидел, что и араб-переводчик Хуссейн идет к своей машине. Нам было по пути. Оказалось, Хуссейн все утро опрашивал двух курдов из Ирака, мужа и жену, стариков, которые перешли через горы в Турцию, на корабле приплыли в Италию и оттуда на поездах пробрались в Германию.
2. Кремлина с Мавзолейкой
Дорогой тезка, в прошлом письме я подробно доложил тебе, как переводчиком подрабатывал. В первый раз все трудно делать, сам знаешь. Хуссейн, который давно работал в лагере, по дороге рассказал много интересного. Картины захватывающие. Кстати, он сам тоже лет двадцать назад проделал подобный путь, убежав от Саддама Хусейна.