- Ну… - неуверенно начал он, - кое-кто из ребят в команде говорит…
- В вашей баскетбольной команде? Да эти сексуально озабоченные болваны, кроме статуй в Бруклинском музее, ни одной голой женщины не видели!
- Во-во, - рассмеялся Барни. - Иногда они делают из мухи слона, правда?
- И не только они, Ливингстон. Я слышала, ты тоже болтаешь на всю школу, что трахался с тремя девчонками из группы поддержки. Это правда?
- Чистейшая правда, Кастельяно.
- То есть ты с ними трахался?
- Нет, я этим хвастался. Каюсь.
* * *
На самом деле Барни уверенно продвигался по пути к полному сексуальному удовлетворению. Уже на втором свидании Мэнди Шерман разрешила ему прощальный поцелуй. А на третьем, когда они обнимались в последнем ряду кинотеатра "Савой", позволила ему запустить руку себе под свитер.
"Господи, - подумал Барни, волнуясь и труся одновременно, - оно вот-вот случится. В следующий раз надо быть во всеоружии".
Но как? Не мог же он запросто явиться в аптеку к мистеру Ловенстайну на Ностренд-авеню и попросить пачку презервативов. Тот наверняка расскажет родителям, а хуже всего - поднимет его на смех. Нет, надо сделать это как-то потоньше. И на чужой территории.
И вот в субботу, когда они с Уорреном отправились в центр Бруклина в кино, он всю дорогу искал глазами какую-нибудь большую аптеку. Такую, где можно затеряться.
Уоррен с изумлением наблюдал, как брат без всякой видимой причины прохаживается взад-вперед по Фултон-стрит. Но обсуждать действия своего кумира было не в его правилах.
Уже перед самыми стеклянными дверьми аптеки Барни вдруг остановился:
- О черт!
- Что случилось, Барн?
- Какой же я идиот! Я же в форменной куртке!
- Не понимаю. И что с того?
- А вот что, - нервно ответил Барни и ткнул в левую сторону груди, где на белом атласе синими нитками была вышита фамилия. - Этого не скроешь! Все сразу будут знать, кто я и откуда. Может, лучше, если это сделаешь ты?
- Что, Барни? Что "сделаешь"?
Барни отвел брата в сторонку и тихонько сказал:
- Послушай, Уоррен, я хочу, чтоб ты оказал мне небольшую услугу. Кое-что очень-очень важное.
И он дал брату исчерпывающие указания, что и где тот должен искать на витрине, если оно вообще выложено, и как спросить. Он протянул Уоррену пятидолларовую бумажку, влажную от его потной ладони.
- Но, Барни, - взмолился Уоррен, - мне же всего двенадцать. Они мне не продадут такую вещь!
- Послушай, это центр! Здесь каждый день бывают тысячи приезжих. Они, скорее всего, решат, что ты лилипут. А теперь иди и сделай, о чем я тебя прошу!
Младший брат робко вошел в аптеку, а Барни стал нервно вышагивать по тротуару, моля Бога, чтобы никто из родительских друзей, имеющих привычку отовариваться по субботам в расположенном неподалеку универмаге, не застукал его на месте преступления. Вот будет скандал! Спустя несколько минут появился Уоррен с небольшим пакетом.
- Куда ты пропал? - раздраженно набросился на него Барни.
- Послушай, Барн, они мне стали задавать всякие вопросы типа "со смазкой или без смазки" и так далее. Я не знал, как мне быть.
- И что в конце концов ты сделал?
- Поскольку я не знал, какие нужны, то взял две пачки разных.
- Молодец! - облегченно вздохнул Барни и положил руку брату на плечо. - Горжусь тобой, старик!
Этим летом Ливингстоны и Кастельяно опять сняли домик на море. Но со взрослыми поехал только Уоррен.
Луис пристроил дочь помощницей медсестры в клинике, чтобы та сполна вкусила суровую реальность медицинской профессии.
Всю неделю она ездила с отцом в клинику на Линкольн-плейс, а вечером в пятницу они вливались в плотный поток плавящихся под солнцем автомобилей, рвущихся из душного города навстречу освежающему морскому ветру.
Едва приехав, Лора обычно тут же натягивала купальник и кидалась в воду, стараясь смыть с себя всю боль и страдания, с которыми сталкивалась в течение прошедшей недели.
Барни же работал вожатым в лагере Дата Нордлингера в Адирондакских горах. Именно этот бизнес обеспечивал Дагу толстый слой масла на кусок хлеба, добываемый тренерским трудом.
Кроме того, лагерь, называвшийся "Гайавата", давал Дагу уникальную возможность держать вместе своих лучших игроков. Платили им жалких семьдесят пять долларов за лето. Плюс чаевые, которые они могли получить от сердобольных родителей находящихся в лагере детей. ("Если кто-нибудь из вашего отряда скажет родителям, как ему здесь хорошо, папаша мигом выложит сотенную бумажку".)
Под опекой Барни находились восемь девятилетних мальчишек, из них семеро - вполне нормальные ребята, в меру задиристые и живые, а восьмой - до болезненности замкнутый паренек по имени Марвин Амстердам, которого товарищи безжалостно шпыняли из-за того, что временами он мочил постель.
Марвин был в семье единственным ребенком, а когда его родители разводились, он, на свою беду, случайно подслушал их спор из-за того, что ни один из них не хотел брать к себе сына. Его отправили в интернат, и только на пасхальные и рождественские каникулы он навещал то мать, то отца. А едва заканчивался учебный год, как его снова куда-нибудь отсылали, на сей раз - в лагерь "Гайавата", где он горячо мечтал стать невидимкой, чтобы его не могли видеть другие ребята.
Дело усугублялось тем, что он был совершенно безнадежен в спорте. В лагере в любую команду он попадал в самую последнюю очередь, а в школе его вообще не брали играть.
Как-то вечером за кружкой пива в административном корпусе лагеря Барни заговорил о Марвине с Джеем Аксельродом.
- Неужели мы ничем не можем ему помочь? - размышлял Барни.
- Послушай, старик, - ответил Джей, - я тут старший вожатый, а не главврач. Я бы посоветовал тебе, Барн, не слишком вникать в проблемы этого парня. Он обречен до конца своих дней быть посмешищем для окружающих.
Под аккомпанемент сверчков и мерцание ночных бабочек Барни шел к себе, думая о том, что Джей, скорее всего, прав и Марвину требуется помощь специалиста. "А хорошо бы все-таки хоть немного ему помочь".
"Ясно, - продолжал размышлять он, - что баскетболист из парнишки не выйдет. Этому не научишься за каких-то полтора месяца. А что, если попробовать теннис? По крайней мере, он будет чувствовать себя менее одиноким".
С тех пор по вечерам, в часы, обозначенные как "время для свободных занятий" (а для игроков "Мидвуда" - часы неофициальных тренировок), Барни стал обучать Марвина Амстердама управляться с ракеткой и мячом.
Мальчик, поначалу удивившись, а потом преисполнившись благодарности, изо всех сил старался оправдать доверие своего нового кумира. Через пару недель он уже довольно сносно держался на площадке. А к концу лета Марвин Амстердам был способен даже переиграть кое-кого из товарищей по отряду.
Барни писал Лоре: "Тренер ужасно злится, что я отнимаю время от собственных тренировок, чтобы позаниматься с этим мальчишкой. Но мне кажется, что, возвращая Марвину уверенность в себе, я получаю больше удовлетворения, чем когда бы то ни было".
Однако недовольство проявлял не только тренер. В родительский день другие дети рассказали приехавшим к ним родным, что у их вожатого есть любимчики. В результате чаевые Барни составили всего сорок долларов.
А когда Барни побеседовал с родителями Марвина, неожиданно навестившими его вдвоем, и высказал дипломатичное предположение, что их сына надо проконсультировать у специалиста, они впервые за много лет пришли к единому мнению: со стороны Барни слишком большая наглость указывать им, как воспитывать собственного ребенка.
Короче, лето выдалось не самым удачным для Барни. Скрашивало его только то, что у него оставалось достаточно времени на "Толкование сновидений" Фрейда. Как он сам написал Лоре, чтение этой книги вызвало у него ощущение, будто "открываешь дверь, скрытую за рисунком Дали, и входишь в новый мир: мир Подсознательного".
Еще одной маленькой радостью были письма, которые он раз в неделю получал от Лоры. Правда, эта радость слегка омрачалась тем, что с той же почтой всякий раз приходило и письмо для Джея Аксельрода.
Поэтому Барни с облегчением вздохнул, когда миновал последний день работы лагеря и автобус доставил их на Центральный автовокзал в Нью-Йорке. Большинство его подопечных тут же бросились в объятия встречающих их родителей.
И только Марвина Амстердама ждала очередная воспитательница, к которой тот вовсе не спешил. Мальчик отчаянно выискивал темы для обсуждения с Барни, лишь бы оттянуть мучительный момент разлуки. Барни был терпелив.
- Ну, старик, не потеряй мой адрес. Обещаю, на все твои письма я отвечу.
Они пожали друг другу руки, но мальчик никак не хотел уходить.
Наконец потерявшая терпение воспитательница утащила подопечного. А Барни с грустью смотрел, как его друга увозит лимузин с шофером.
Барни охотно расстался с лагерем "Гайавата", но, добравшись до дому, почувствовал разочарование, увидев на соседском крыльце Лору вдвоем с Джеем Аксельродом.
- У вас, кажется, все серьезно, - заметил он на другой день, когда Джей уехал на так называемые недельные "сборы первокурсников" Корнельского университета.
- Да, похоже. Он даже подарил мне значок.
Она смущенно показала значок студенческого братства, который до этого сжимала в руке.
- Ого! Поздравляю! Это почти что помолвка. Так вы что же, влюблены друг в друга, а?
Лора только пожала плечами и тихо ответила:
- Наверное.
5
К концу сентября Лора получила от Джея Аксельрода письмо. Он писал, что пребывание так далеко, в глуши северной части штата Нью-Йорк, сделало его последователем Торо. По зрелом размышлении он пришел к выводу, что придание их отношениям в какой-то степени официального характера было непорядочно по отношению к Лоре. Она еще очень молода, а значит, прежде чем она сделает свой окончательный выбор, у нее еще будет множество романов. В постскриптуме стоял вопрос: не могла бы она вернуть ему значок?
- Все это чушь собачья, - усмехнулся Барни. - Просто духа не хватило честно объявить, что хочет расстаться с тобой.
Лора кивнула.
- Струсил признаться, что решил пойти на попятную. - Она немного посидела молча, потом стукнула кулаком по стопке учебников. - Черт! Я-то думала, он такой цельный! Такой волевой!
- По-моему, в том, что касается девчонок, большинство ребят ведут себя как эгоисты и подонки, - сказал Барни, рассчитывая ее утешить.
- А ты, Барни?
- Может быть, и я. У меня просто пока не было шанса проявить себя с этой стороны.
В этом сезоне Барни выбрали капитаном баскетбольной команды на следующий год, а Лора выдвинула свою кандидатуру на пост председателя ученического совета всей школы - еще ни одна девчонка не поднималась так высоко. И выиграла выборы, причем на сей раз поддержка Барни была только моральной.
К удивлению Барни, тренер снова пригласил его поехать в лагерь "Гайавата", более того, в качестве старшего вожатого. Потом он узнал, что этой чести автоматически удостаивается капитан команды. (Ему даже удалось пристроить Уоррена на место помощника вожатого за двадцать пять баксов за лето.)
Приехав в лагерь и разместившись в административном корпусе, Барни просмотрел список детей и со смешанным чувством облегчения и разочарования не обнаружил там имени Марвина Амстердама. Что же, он никогда больше не увидится с этим парнем? А вдруг это все же произойдет, скажем, на Уимблдоне или Белльвью?
Так или иначе, этим летом он не станет испытывать терпение Нордлингера. Рекомендация тренера будет играть решающую роль для его поступления в колледж.
С истовостью монаха Барни ежедневно проводил по полтора часа в день на тренировках вместе с Ливиттом, Крейгом Руссо и двумя новыми игроками, отрабатывая новую "кружевную" концепцию атаки, придуманную Нордлингером.
Как-то поздним вечером, в середине августа, раздался телефонный звонок. Звонила Лора. Из клиники.
- Барни, у твоего отца был удар.
Он похолодел.
- И что? Плохо дело?
- Что-то определенное смогут сказать только утром, но врачи почти не сомневаются, что он выкарабкается. Мама там с твоей матерью - ее не удалось увести оттуда. Ей кажется, что, если она ляжет спать, непременно случится что-то ужасное.
- Я сейчас же беру Уоррена, и мы едем.
- Ради бога, Барни, - предостерегла Лора, - езжай осторожно!
Он разбудил брата и сбегал за машиной Сэнди Ливитта. Через два часа сорок пять минут они въехали на парковку для сотрудников. Оба бегом взлетели в кардиологическое отделение, где их ждала заплаканная Эстел. Луис заверил ребят, что жизнь их отца вне опасности.
- Сейчас он крепко спит. Думаю, вам следует увезти маму домой, ей нужно отдохнуть.
- А что произошло? - спросил Барни.
- У него был инсульт, - объяснил Луис. - То есть кровоизлияние в мозг в результате закупорки церебральной артерии. Пока еще рано говорить обо всех последствиях.
- А какие варианты? - взволнованно спросил Барни.
Луис старался говорить по возможности уверенно и при этом без утайки.
- От незначительных двигательных нарушений до полного паралича, включая нарушение речи. Но ты должен понимать, что есть ситуации, когда врач просто не в состоянии давать какие бы то ни было прогнозы. А теперь я настаиваю на том, чтобы ты отвез всех домой.
- Иными словами, вы остаетесь? - уточнил Барни.
Луис кивнул:
- Вы его родные, а я - его лечащий врач.
Через неделю состояние Харольда улучшилось настолько, что он уже мог принимать посетителей и говорить тихим голосом, хотя и невнятно. К сентябрю, однако, стало ясно: он останется инвалидом. И никогда больше не сможет работать.
Эстел отправилась в Управление образования и начала долгую бюрократическую процедуру оформления мужу пенсии. Тут-то она и познала всю жестокость пенсионных законов. Харольд проработал в общей сложности тринадцать лет, а полагавшейся ему пенсии едва хватило бы на оплату отопления в зимний сезон. Пособие по ранению позволит выплачивать кредит за дом, но…
В тот вечер она обрисовала безрадостную картину Барни и Уоррену.
Закончив свой печальный отчет, она с тоской посмотрела на старшего сына. Барни все понял и, не дожидаясь вопроса, взял ответственность на себя.
- Мам, не волнуйся, я пойду работать. Старшеклассники освобождаются в час, так что, я думаю, подыщу себе что-нибудь на вторую половину дня плюс выходные.
Взгляд Эстел был полон благодарности.
И тут Уоррена осенило.
- А как же твой баскетбол? У тебя же каждый вечер тренировка!
- Знаю, Уоррен, знаю! - взорвался Барни. - Неужели непонятно, что мне придется уйти из команды?
Барни невидящими глазами смотрел на содержимое своего полуоткрытого шкафчика в раздевалке. Кроссовки, шорты, тренировочные штаны - все атрибуты спортивной жизни, столько лет его радовавшей! Он не мог заставить себя собрать шмотки и сдать тренеру.
Неожиданно до его слуха донесся шум, и в раздевалку ввалились его недавние товарищи по команде. Для всех это был неловкий момент. Наконец Крейг Руссо нарушил молчание:
- Ливингстон, как твой отец?
- Неплохо, Крейг. Спасибо.
Теперь настал черед Сэнди Ливитта:
- Нам правда будет тебя не хватать.
- Ага. А мне - вас.
Тут Сэнди, со своей обычной бестактностью, добавил:
- Гмм… Слышал? Теперь я - капитан!
* * *
Барни удивился, увидев на улице дожидающуюся его Лору.
- Я подумала, может, тебе не захочется одному тащиться домой…
- A-а… - После паузы он добавил: - Спасибо тебе, Кастельяно.
Недостатка в работе на неполную ставку не было. Точнее, не было недостатка в неквалифицированной работе за гроши.
Барни выбрал деятельность, сулившую хотя бы подобие разнообразия, - он нанялся в аптеку Ловенстайна на Ностренд-авеню (всего в нескольких кварталах от дома) продавцом газировки и разносчиком лекарств. Каждый день, отсидев последний урок, он мчался на работу (оплата у него была почасовая), облачался в белую куртку и нелепый белый картуз и шел торговать. Молочные коктейли, содовую и - в жаркую погоду - банановое мороженое у него покупали люди, которых он с детства знал как своих соседей.
Всякий раз, погружаясь в сладкие фантазии о метких бросках, он усилием воли возвращал себя к реальности и устало брел дальше по промозглым бруклинским улицам, доставляя заказанные лекарства.
Он утешал себя тем, что пытался рассматривать эту работу как начало профессионального обучения. В конце концов, не зря же старик Ловенстайн разрешает ему смотреть, как смешивает всевозможные снадобья.
- Помни одно, Барни, - с улыбкой говаривал фармацевт, - если в медицинском будешь специализироваться на фармакологии, отличный диплом тебе обеспечен.
Аптека работала до половины восьмого, и Барни, как правило, оказывался дома в начале девятого. У мамы к его приходу всегда был наготове ужин, и, пока Уоррен наверху готовил уроки, она непременно сидела с Барни на кухне. Таким способом она выказывала ему свою благодарность за принесенную им жертву.
Все ее разговоры сводились при этом к сплошной цепи воспоминаний, что Барни принимал с сочувствием и грустью.
- Он всегда был таким энергичным! - с тоской замечала она.
- Да, мне говорили.
- Мы с ним всегда танцевали дольше всех. Я обычно падала с ног, но, когда мы приезжали домой, он еще мог идти в кабинет и до утра читать какого-нибудь римского автора, представляешь? Неудивительно, что его так любили в школе.
Барни клал ладонь на мамину руку.
- Мам, не мучь себя. Какая разница - с палкой он ходит или без? Разговаривать с ним мы все равно можем!
Она кивала:
- Ты прав. Нам еще надо радоваться. - Потом с любовью шептала: - Ты хороший мальчик, Барни.
Изо дня в день она повторяла свой трагический монолог почти дословно.
После этого для Барни наступал самый тяжелый момент. Он шел навестить отца.
Харольд большую часть времени проводил в постели за чтением. Сперва утренняя газета, затем что-нибудь научное, а к вечеру, после дневного сна, - "Уорлд телеграм". После ужина он обычно чувствовал такую усталость, что делать уже ничего не мог, а только сидел в кровати и принимал посетителей.
Чувствуя за собой вину за неспособность делать что-нибудь полезное, он обычно брал инициативу в разговоре на себя и пускался в рассуждения о последних событиях или о книге, которую в данный момент читал. И все равно в его голосе всегда слышалась едва заметная виноватая интонация.
Барни чувствовал это и старался отвлечь отца, рассказывая ему о собственных увлечениях и интересах. Как-то раз он коснулся и психоанализа.
- Послушай, пап, - спросил он, - ты читал Фрейда?
- Да, читал кое-что.
Ответ удивил Барни. Он не думал, что отец знаком с такими "новомодными" теориями.