- Да, - с грустью промолвила сорока. - Поэзия - единственная моя отрада. Правда, стихосложение дается мне нелегко. Почти никогда не удается подобрать рифму. И разумеется, кто-то должен слушать мои стихи, иначе зачем сочинять? За весь год лишь два раза…
- Ладно, - перебил ее полковник. - Только не тяни, давай поскорее…
В тишине было слышно, как капает кровь - капли стали совсем мелкими и скупыми. Собрав последние силы, сорока гордо подняла голову и, опираясь на крылья, посмотрела на луну. Потом раздался ее хриплый голос, и в нем была странная нежность:
Помню те дни, когда мне твердили:
"Ты птица высокого полета,
жизнь твоя протечет легко и счастливо
и будет долгой-долгой".
Так говорили мои родичи.
Я же отвечал им:
"Ерунда, ведь это вы рождены
быстрыми и проворными…"
Сорока запнулась и, тяжело дыша, произнесла виновато:
- Вот незадача: я сбилась. Такое иногда случается со мной, ума не приложу почему…
Полковник, махнув рукой, дал ей понять, что ничего страшного и он терпеливо ждет.
- Итак, - сказала птица, - на чем мы там остановились?
"…Ерунда, ведь это вы рождены
быстрыми и проворными.
И ждет вас слава. Может,
вам даже воздвигнут памятник.
Вот увидите, вы гораздо лучше меня
и проживете дольше".Отвечали мои родичи:
"Зачем ты скромничаешь?
Природа наградила тебя так щедро,
что ты заткнешь за пояс всех прочих птиц".
Тогда я напускала на себя сердитый
вид: "Нет, братцы! Кому, как не вам,
Взмывать в небеса?
и где-то над Америкой - о, прекрасный сон! -
будете почивать на лаврах, как Наполеон".
Долго мы пререкались. Спорили
в апреле, в августе, в сентябре… Лютый
декабрь настал, и ветер задул холодный,
они не умолкали: "Ты самый из нас
благородный…"
- Смотри-ка, у тебя вышло в рифму! - крикнул снизу полковник.
- И правда, - сказала сорока, - я и сама услышала. Жаль только, что…
Себастьяно Проколо не сводил с нее глаз. Он заметил, как голова сороки поникла, точно тряпичная. Птица завалилась на бок, на мгновенье замерла и упала на соседнюю ветку, потом ниже, еще ниже, пока в конце концов не распласталась на земле.
Полковник подобрал птицу, подержал ее в руках и снова уложил на траву. Когда он направился обратно к дому, уже светало.
Глава VI
В точности неизвестно, откуда Себастьяно Проколо узнал про лесных духов и про ветер Маттео.
По рассказам Ветторе, однажды вечером Проколо увидел в лесу свет и, никем не замеченный, пошел выяснить, в чем дело. Оказалось, это Бернарди с фонарем в руке провожал домой троих ребятишек, заблудившихся в чаще, - все трое были из пансиона, где учился Бенвенуто. Бернарди рассказывал им про духов и про ветер, не подозревая, что полковник шел следом и все слышал.
Другие утверждают, что полковник понимал язык птиц и это они поведали ему историю.
Оба предположения, однако, не слишком убедительны. Несомненно одно: Проколо прознал обо всем очень быстро. Останься он в неведении, не случилось бы того, что случилось.
Это старинное поверье вспоминали часто, но никто не принимал его всерьез. Людям оно кажется далеким от правды, и по сей день в Нижнем Доле не найдется, пожалуй, никого, кто не считал бы его выдумкой; и даже если бы они прочли эту книгу, то все равно, наверное, не поверили бы, настолько те люди полны предрассудков и держатся за избитые истины.
Еще много веков назад жители долины стали замечать, что Старый Лес непохож на другие. О таких вещах они, судя по всему, предпочитали не высказываться вслух, и тем не менее были в этом убеждены. Однако никто не мог объяснить, чем все-таки Старый Лес отличается от остальных лесов.
Это удалось выяснить только в начале прошлого столетия. Аббат дон Марко Мариони, побывав в тех местах, понял, почему Старый Лес - особенный. Аббат не нашел ничего странного в том, что разузнал, и в своих "Записках странствующего клирика по геологии и естествознанию", изданных в Вероне в 1836 году, посвятил открытию лишь несколько строк.
Его рассказ краток, но предельно ясен:
"В той долине все услаждало мой взор. Я бродил по чаще - жители Альпийских гор прозвали ее Старым Лесом; она славится могучими деревьями, которые гораздо выше колокольни святого Калимера. Мне довелось заметить, что внутри стволов живут духи, каковых можно повстречать и в других землях. Я расспросил об этом местных жителей, но, похоже, они ничего не знали. Каждое дерево, я полагаю, служит убежищем для духа, и время от времени он покидает свое жилье, принимая облик зверя или человека. Те создания простодушны и добры, они неспособны причинить людям вред. Старый Лес простирается на тысячи акров…"
Мариони оказался первым и последним натуралистом, писавшим о духах Старого Леса. Его сведения не были открытием, ведь в Нижнем Доле издавна поговаривали об этих обитателях. Вполне вероятно, что слух пустил какой-нибудь лесник, убежденный в том, что внутри стволов живут духи; но его сразу подняли на смех.
А между тем и жители долины, и сменявшие друг друга хозяева Старого Леса ничуть не сомневались в том, что вековые ели были необычными деревьями. Этим, кстати, объясняется, почему в тех местах никогда не производилось вырубок. Но стоило кому-нибудь завести речь о духах, как его тут же объявляли пустословом.
Только дети, еще свободные от предрассудков, могли заметить, что лес населен духами, и часто говорили о них, хотя и не слишком хорошо представляли, кто они такие. Правда, повзрослев, дети переставали верить в духов и больше прислушивались к родителям, которые утверждали, что все это чепуха, нелепые россказни.
Стоит добавить, что даже мы не располагаем точными сведениями о духах Старого Леса. Видимо, эти существа, как пишет аббат Мариони, и вправду могли выходить из стволов, принимая облик человека или зверя, и случалось это в исключительных обстоятельствах.
Отсюда следует, что им было не под силу тягаться с людьми. Жизнь духов целиком и полностью зависела от жизни ели, служившей им домом, и длилась сотни лет.
Они были на редкость словоохотливы и, устроившись на макушках деревьев, болтали дни напролет - друг с другом или с ветром. Иногда разговоры не смолкали даже ночью.
Кроме того, как нам кажется, духи быстро смекнули, что их жизнь находится под угрозой и они погибнут, стоит только людям начать рубить лес. Известно, что один из них - жители Нижнего Дола об этом и не подозревали - уже давно делал все возможное, чтобы спасти товарищей. Это был Бернарди.
Он был моложе своих сородичей и не так ленив. Судя по всему, он почти все время жил среди людей, чтобы отвести от духов беду.
Став членом лесной комиссии, Бернарди много лет подряд убеждал Морро сохранить Старый Лес. Он знал, что Морро тщеславен, и воспользовался этой его слабостью, устроив так, чтобы Морро включили в состав лесной комиссии. Бернарди добыл для него почетную грамоту, и его же усилиями Морро вручили орден. После смерти Морро Бернарди предложил поставить ему памятник - скромный, конечно, но искусной работы.
Скольким пожертвовал Бернарди, сколько принял на себя хлопот и какие только хитрости не пускал в ход ради товарищей. Вечерами, пока остальные духи, покачиваясь на вершинах елей, хором распевали свои излюбленные песни, Бернарди беседовал с Морро, направляя его мысли в нужное русло; ему приходилось обсуждать скучные вопросы, которые ничуть его не волновали, играть в карточные игры, наводившие тоску, пить вино, такое невкусное. А в окно между тем вместе с пьянящим ароматом хвои лились голоса его беззаботных собратьев.
После знакомства с полковником Проколо, открыто высказавшим свое намерение рубить Старый Лес, Бернарди понял, что уговоры тут бесполезны. И ради спасения духов он решил прибегнуть к крайнему средству - позвать на помощь ветер Маттео.
Глава VII
В начале века Маттео знали все жители Нижнего Дола. Мало кому из ветров удалось так прославиться.
Говорили, Маттео способен на многое. Правда это или нет, несомненно одно: перед ним все трепетали. Когда приближался Маттео, стихал птичий гомон, белки прятались по дуплам, зайцы, сурки и кролики забивались в норы, коровы мычали протяжно и жалобно.
В 1904 году Маттео снес дамбу в О. вместе с гидроэлектрическими сооружениями. Когда завершилось ее строительство и оставалось только запустить воду, главный инженер, некто Симоне Дивари, хвастал перед коллегой ее прочностью; кажется, он заметил между прочим, что дамбе не страшны ни землетрясение, ни шторм. Его слова случайно услышал Маттео - по крайней мере, так сказано в официальных материалах следствия по этому делу - и пришел в ярость. Взяв разбег, ветер обрушил на дамбу всю свою мощь. Не выдержав натиска, дамба развалилась.
Маттео был горд и честолюбив, он предпочел единолично властвовать над небольшой долиной, а не кружить по бескрайним просторам океанов и равнин, где мог запросто столкнуться с другими ветрами, куда сильнее его. Примечательно, что его уважали те собратья, которые были гораздо влиятельнее и занимали более высокое положение. Случалось, даже самые могущественные ветры, ведавшие перемещением циклонов, останавливались поболтать с Маттео. Но и с ними хозяин Нижнего Дола держался в своей привычной манере, надменно, заносчиво, свысока.
За два часа до наступления темноты Маттео чувствовал в себе особенный задор и, как правило, был полон сил в период растущей луны.
После самых отчаянных своих проделок, от последствий которых долина оправлялась с трудом, Маттео слегка уставал. Он выбирал какую-нибудь укромную поляну, располагался там поудобнее и медленно кружил несколько недель кряду, кроткий и смирный.
Не будь этих затиший, вся долина давно бы уже ополчилась против него. В погожие ночи Маттео проявлял себя совсем с другой стороны: он был превосходным музыкантом. Пробегая по лесу, ветер дул то посильнее, то мягче и нежнее - так рождались изумительной красоты мелодии. Над лесом звучали напевы, похожие на священные гимны. Вечерами после бурь люди выходили из домов, собирались на опушке и, любуясь ясным небом, часами слушали пение Маттео. Органист из собора обнаружил в нем серьезного соперника и говорил, что все это небылицы, ветер не может петь. Но однажды ночью органиста увидели на опушке, он притаился под деревом. И даже не заметил, что разоблачен, настолько заворожила его музыка ветра.
В 1905 году один могущественный ветер, прибывший из дальних стран, уверил Маттео, что нигде так славно не отдохнуть, как в пещере. Нужно только найти пещеру попросторнее, чтобы поместиться там целиком и описывать круги. Потом, говорил тот ветер, приходит ощущение необычайной легкости.
И Маттео стал искать пещеру. Но попадались то слишком маленькие, то чересчур длинные и узкие, словно лаз, и ему никак не удавалось втиснуться туда. Однажды он приметил огромную пещеру, ее полость была похожа на собор, а в глубине сверкало озеро, но ту пещеру уже занял свирепый океанский ветер, который сбился с пути, и Маттео понял, что мериться с ним силой бессмысленно. Ничего не поделаешь.
Подсказку дала сорока-сторож. Если подняться от Старого Леса в гору, то прямо у подножия Рога, там, где начинались отвесные скалы, можно заметить дыру, напоминавшую широко разинутую пасть, - это был вход в большую круглую пещеру, совершенно необитаемую.
И Маттео поспешил туда. Он отыскал дыру, с трудом, вытянувшись тончайшей струйкой, просочился внутрь и мало-помалу протащил в пещеру свой длинный шлейф. И начал кружить - это оказалось очень приятно. Из пещеры доносился рокот, похожий на музыку.
Вот тогда-то духи Старого Леса, которые натерпелись от Маттео страха, тихонько вышли из стволов, дружно налегли на огромный камень, подкатили его к пещере и привалили к узкому входному отверстию, заперев ветер внутри. Маттео выбился из сил, но так и не попал на свободу: ему было слишком тесно, он не мог использовать всю свою мощь, чтобы отодвинуть валун, который, надо признать, оказался весьма тяжелым.
Теперь снаружи было уже не услышать мелодичного гула. Сквозь щель, которая совсем не годилась для побега, вырывался злобный свист, и можно было даже различить слова. День и ночь разгневанный ветер сыпал проклятиями, не смолкая ни на мгновенье. Он так сквернословил, что вокруг засохли все травы, а с деревьев, что росли неподалеку, опала листва.
Шли годы, свист становился приглушенней и слабее, ругань почти иссякла, у заваленного камнем входа в пещеру снова стала пробиваться трава. Теперь из щели доносились лишь горестные стоны: Маттео умолял вернуть ему свободу. Жалобы лились беспрерывно, и лесные звери, пробегая мимо валуна, замирали и прислушивались, изумленные.
Маттео поклялся беспрекословно повиноваться тому, кто освободит его. Он сулил несметные богатства, обещая вырывать с корнем деревья из соседних лесов и приносить добычу, поднимать в воздух целые стада и табуны и перетаскивать их с самых далеких пастбищ; он обещал наделить своего спасителя могуществом, каким обладают редкие из королей, сразить его врагов, сделать погоду ясной, расчистив небо, или, нагнав тучи, вызвать ненастье - стоит лишь приказать. Долгими часами он рассказывал в мельчайших подробностях о тех благодеяниях, которыми осыплет своего освободителя. Но поблизости не было никого, кто мог бы внять его мольбам и отодвинуть камень, - только травы, любопытные зайцы да птицы, которым наскучили его причитания.
Глава VIII
Обо всем этом узнал полковник Проколо. Вернее, ему рассказали (кто - неясно), что Бернарди, желая воспрепятствовать вырубкам в Старом Лесу, решил освободить Маттео и заручиться его помощью. Тогда для Себастьяно Проколо дело приняло бы скверный оборот.
И полковник задумал опередить Бернарди. Он сел на велосипед и спустился в Нижний Дол, нанял четырех рабочих, приказав им захватить с собой кирки, молотки, рычаги, зубила, порох и фитиль, и отправился на выручку Маттео. Если он успеет освободить Маттео прежде, чем это сделает Бернарди, ветер станет подчиняться ему - и бояться нечего.
Одолев крутой подъем, изнывая от палящего солнца, Проколо вместе с рабочими дошел до подножия Рога Старика. Отыскать заваленный камнем вход в пещеру не составило труда. Ветер по-прежнему был заперт внутри: из-под валуна доносился тонкий, жалобный голос. В некотором замешательстве - вполне объяснимом, впрочем, - Проколо начал переговоры. Он попросил рабочих подождать в стороне, чтобы не подслушивали, а сам подошел к камню и стукнул по нему палкой. Потом спросил: "Кто здесь?"
Тихий посвист, который раздавался из глубины пещеры, сразу набрал силу, и полковнику даже удалось различить отдельные слова.
Проколо отпрянул в смятении. "О Боже, - пробормотал он, - что, если мы не сможем понять друг друга?…"
Но спустя мгновенье полковник собрался с духом, снова приблизился к валуну и произнес громко и отчетливо:
- Если я выпущу тебя, ты клянешься во всем мне подчиняться?
- Ну разумеется, я в твоем полном распоряжении, - просвистел ветер.
- Меня зовут Проколо. Полковник Себастьяно Проколо.
- Говори громче! Не расслышу! - злобно завыл ветер.
- Себастьяно Проколо, - произнес по слогам разъяренный полковник. - А ну давай клянись. Да поживее.
И ветер зашелестел:
- Клянусь, что если сей Бастьяно…
- Себастьяно! - проревел полковник.
- …что если сей Себастьяно Проколо выпустит меня на волю, то я всегда и во всем буду ему послушен, по велению Себастьяно Проколо я уничтожу его врагов, устрою бурю или расчищу небо от облаков - пусть он только пожелает. Клянусь, что отплачу ему благодарностью за освобождение из этой темницы, пусть даже мне придется погубить чью-нибудь жизнь. Отныне и впредь, до последнего вздоха, моя жизнь связана с жизнью Себастьяно Проколо.
- Отлично, - сказал полковник. - Это все, что ты хотел сказать?
- Пожалуй, да, - отозвался из пещеры ветер. - Вот моя клятва.
Свистнув в свисток, полковник подозвал рабочих и объяснил, что нужно взорвать глыбу. Рабочие тут же взялись за дело, застучали молотки. Проколо укрылся в тени ближайшей ели, вытер со лба пот и присел на землю.
С первым же взрывом камень разлетелся на мелкие осколки. Теперь ничто не преграждало вход в пещеру. Внутри что-то забушевало, завыло, словно из огромной раковины выпустили воду. Ветер начал выходить наружу.
Маттео вырвался вихрем, подняв в воздух клубы пыли и крошки от взорванного валуна, - он хотел покрасоваться, щегольнуть своей мощью. Основная его часть еще оставалась в пещере, когда полковник, вскочив на ноги, бросился к дыре и закричал что было сил:
- Эй, потише! Это ведь мой лес! Не смей крушить тут все, пока я не прикажу!
Проколо в ярости размахивал палкой, рабочие удивленно смотрели на него. Он вдруг подумал, что ветер первым делом захочет отомстить духам, которые заперли его, и превратить лес в щепки.
- Не бойся, полковник, - ответил Маттео, взмывая все выше в небо, и в его голосе звучали вызов и насмешка. Он бился о скалу и толкал булыжники, притом довольно крупные, и камни с грохотом катились вниз.
Полковник отошел на безопасное расстояние, отпустил рабочих и прилег в тени отдохнуть. Еще около получаса над его головой носились вихри, в воздухе что-то клокотало. Маттео разминался после двадцати лет заточения.
Потом ветер спустился ниже и, колыхая ветви деревьев, спросил полковника, есть ли у него какие-нибудь приказы.
Поразмыслив, Проколо ответил, что нет; пусть ветер явится к нему завтра утром.
- И это всё? - усмехнулся ветер.
- Всё, - подтвердил полковник. - Ты ведь на воле совсем недавно, вот я и решил, что тебе нужно попривыкнуть к свободе.
Ветер улетел, осталась одна только тишина. Спустя некоторое время полковник направился к дому. В тот день на нем были почти новые ботинки, которые скрипели при каждом шаге, нарушая покой леса.
Глава IX
15 июня полковник распорядился начать вырубки в Старом Лесу. Маттео больше не представлял опасности, и Себастьяно Проколо приказал повалить деревья в центральной части леса - в результате получится просека, на которую потом можно будет перебрасывать деревья, срубленные выше по склону.
Рабочие окружили могучую красную ель метров сорок в высоту, что росла на опушке. Около половины четвертого полковник вышел из дома и зашагал в сторону Старого Леса, он хотел посмотреть, как продвигается дело. Его сопровождал ветер Маттео.
По мере того как он приближался, визг пилы становился все громче и пронзительнее. Дойдя до места, полковник был поражен при виде группы людей, собравшихся вокруг ели, над которой трудились рабочие.
Маттео растолковал, что это духи, они пришли попрощаться со своим товарищем. Явились не все, а только жившие неподалеку. Проколо сразу заметил среди них Бернарди.
Они были высоки и худощавы, со светлыми, ясными глазами, лица доброжелательные, открытые и словно высушенные солнцем. Одеты в костюмы зеленого цвета - одежду такого покроя носили в прошлом веке, - без претензий на элегантность, но очень опрятные. Каждый держал в руке фетровую шляпу. Почти все были светловолосы и безбороды.