- A penny for your thoughts… - проговорил мужчина за спиной Элси и обнял ее обеими руками, так крепко, что она не могла пошевелиться. Она попыталась вывернуться, но он даже не обратил внимания.
- Я думаю о красном кирпичном домике, далеко-далеко.
Ветер подхватил ее слова и умчался с ними прочь. Мужчина наклонился вперед, так что его губы оказались возле самого ее уха.
- What? I couldn't hear you.
Слова щекотали барабанную перепонку. Элси уперлась руками в планшир, оттолкнулась и высвободилась.
- Nothing. Let's go inside. It's freezing out here.
Инес вздохнула, закрыла глаза и еще глубже погрузилась в свои фантазии.
~~~
Потому что это были только фантазии. На самом деле сейчас Элси сидела в кафе на Лайм-стрит в Ливерпуле, уставившись взглядом в кафельную стену. Никто ее давно уже не целовал в шею, и ледокола "Туайлайт" никогда не существовало, она сама его когда-то выдумала - в письме к сестре, много лет назад, и уже почти забыла и думала теперь совсем не о красном кирпичном домике, далеко-далеко. А думала об этой самой стенке. Зачем было все кафе отделывать изнутри кафелем? Непонятно. Может, на ночь его сдают под бойню, а по утрам моют стенки из шланга? Или устраивают тут ночные вакханалии, оставляющие антисанитарные следы? Усмехнувшись, она помешала ложечкой в чашке. Британская оргия с джином и чинной распущенностью - это, наверное, неплохо. Если кто любит, конечно. Если не предпочитает одиночество и более тихие радости.
И вот теперь Элси могла спокойно предаться этим радостям, поскольку сегодня днем списалась на берег и до сих пор не уяснила сама для себя, чем ей заняться в следующий момент. Встать, выйти на перрон и сесть в поезд - на север, доехать до Ньюкасла и оттуда паромом в Швецию - или на юг, в Лондон? А может, наоборот, выйти в город через вот эту стеклянную дверь и поискать гостиницу, где-нибудь поблизости? Она не знала. Но считала, что занятно поглядеть, что же она выберет. Она решила тщательно проследить за процессом принятия решения, посмотреть, чем именно оно принимается - ногами, желудком или какой-нибудь неведомой маленькой железой, запрятанной глубоко в мозгу.
С другой стороны, она не знала, ноги ли, желудок или эта самая неизвестная железа заставили ее сегодня списаться на берег. Не далее как неделю назад Элси полагала, что после нескольких дней в Ливерпуле она вернется через Атлантику на теплоходе "Нордик Стар". Она списалась бы на берег где-нибудь в Канаде, забрала бы зарплату больше чем за год, а потом с туго набитым кошельком поехала бы поездом на юг - в Нью-Йорк. Ей так хотелось в Нью-Йорк! Однако чемодан она достала уже три дня назад, а когда покидала каюту, заступая на последнюю свою вахту, тот был уже полностью сложен. Капитан оказался недоволен. Мало того. Он ругался так, что у нее волосы в буквальном смысле шевелились и щекотали уши.
- Но почему? - спрашивал боцман, когда они курили, стоя на палубе, пока судно заходило в коричневые воды реки Мерси. - Я-то думал, ты любишь наше судно.
Элси сделала несчастное лицо. Ответить по существу ей было нечего. Конечно, она любит судно. Этот теплоход вообще один из лучших, на котором ей приходилось ходить, но все равно она знала, что изменить решение не сможет.
- Домой хочу, - произнесла она наконец. - Больше года не была в Швеции.
- И что, не можешь еще месяц потерпеть?
Элси раздавила окурок о белый поручень, ветер сдул прочь пепел, но черное пятно осталось. Она машинально натянула рукав кителя на правую ладонь и стерла пятно, потом с недоумением глянула на голубой габардин. Пятно никуда не исчезло. Просто сменило место.
- У меня есть сын, - сказала она.
Боцман поднял брови:
- Правда? И сколько ему?
- Девятнадцать.
- И ты с ним не виделась больше года?
- Вот именно.
Боцман бросил окурок в реку.
- Ага, - сказал он. - Понятно тогда.
Стало тихо. Впереди уже показалась набережная Пир-Хед и башенки, увенчанные птицами. Опознавательный знак Ливерпуля.
- Он живет у моей сестры, - сказала Элси. - Сестры-близнеца. Мы с ней однояйцевые. Полные копии.
Боцман пожал плечами. Его это не касается.
Но на самом деле Элси понятия не имела ни о том, отправится ли она через несколько дней в Швецию, ни даже заночует ли в Ливерпуле. Может быть. А может, и нет. Вообще-то она думала подождать до весны, потому что в мае у Бьёрна выпускные экзамены, и тогда, конечно, хотелось быть с ним. При условии, что экзамены состоятся. А состоятся они, в свою очередь, при условии, что он по-прежнему ходит в гимназию и наконец сделал хоть что-то ради приличных оценок. Этого она не знала. Уже много месяцев они не говорили друг с другом, да и последний-то раз общались по трескучей рации, так что оба с трудом могли разобрать отдельные слова. Элси прокричала что-то про туман и лед и наступающую зиму, хотя за иллюминатором радиорубки блестело по-летнему голубое море Лабрадор. Бьёрн рассказывал, что поет в какой-то новой группе, что у группы куча концертов и скоро выйдет диск, но Элси не расслышала, что он сказал в ответ на ее вопрос про отметки и подработку в летние каникулы. Потом трубку схватила Инес и выкрикнула, что у них все в порядке, и у нее, и у Биргера с Сюсанной, вот только у Лидии заскоки появились. Не то чтобы совсем стала плоха, но все-таки хорошо бы Элси не очень тянула с возвращением. А то Лидия ее не узнает.
В тот раз Элси не могла решить, верить или нет. Лидия не такая старая, еще даже на пенсию не вышла, и еще год назад была как стеклышко. Но ведь Инес, несмотря ни на что, сестра и близнец Элси, и кроме того, когда-то была ее лучшим другом, человеком, которого она вроде бы знала и понимала лучше всех на свете. Неужели Инес правда может насочинить такое про их родную мать, только чтобы Элси встревожилась?
Последним глотком Элси опорожнила чашку с кофе и усмехнулась про себя. А разве нет? Инес может выдумать что угодно, чтобы сделать ей чуточку больно. Это Элси знала, потому что сама много лет разбрасывалась намеками и полуправдами, чтобы поддразнить сестру и вызвать у нее зависть. Как тогда, когда они мыли посуду после дня рождения Лидии пару лет назад. Элси наклонилась над столом у раковины, вытирая бокалы, и, понизив голос, доверительно сообщила Инес, что кожа у негров, оказывается, прохладная, как шелк, ну, на ощупь, в смысле, - и вообще все, что про них рассказывают - опустим подробности, но Инес ведь понимает, - на самом деле чистая правда. Инес, шея которой пошла красными пятнами, старательно не смотрела на сестру.
- Ты с ума сошла, - сказала она, пристально глядя в раковину с посудой.
Элси рассмеялась и подняла бокал против лампы, разглядывая его из-под полуопущенных век.
- Уж поверь. Я знаю, о чем говорю.
- Как его звали?
Элси порылась в памяти в поиске подходящего имени.
- Эйб, - сказала она наконец.
Эйб? Откуда? Единственный Эйб, которого она знала, был морщинистый шотландец, несколько лет назад оказавшийся с ней вместе на борту. С тех пор она не подумала о нем ни разу. Не имела к тому оснований. У них не было практически ничего общего, и он вряд ли являл собой достойный объект эротических фантазий. Но Инес повелась. Она всегда велась, когда Элси ее искушала.
- Где это ты его нашла?
- В Новом Орлеане.
- В южных штатах? А вы хоть вместе-то могли показаться, на Юге?
Элси улыбнулась и убрала в шкафчик последний бокал, потом принялась складывать полотенце. У Инес, разумеется, были отдельные полотенца для стекла и остальной посуды. Плюс еще одно, которое лежало, жестко накрахмаленное и наглаженное, на обеденном столе в ожидании вилок, ложек и ножей. Ясно. Маленькая фрёкен Благоразумие выросла в большую фру Хозяйственность.
- А мы нигде и не показывались, - сказала она и потянулась за другим полотенцем - для прочей посуды. - Мы же были с ним вместе на одном судне.
- Ты с ума сошла, - повторила Инес.
~~~
С детства Элси и Инес закутывались в фантазии друг друга, заворачивались в них и туда врастали, так что, возвращаясь мыслями в детство, они вспоминали именно фантазии. Фантазии и свет. Казалось, словно все детство они провели, зарывшись под свои одеяла в комнате с коричневыми обоями, называвшейся детской, словно они годами лежали под красными ватными одеялами с белыми пододеяльниками, заключенные в мутно-желтый свет тяжелой латунной лампы с пергаментным абажуром, которая стояла на письменном столе между двумя кроватями. Мира не существовало, они не слышали ни трамваев, скрежещущих по рельсам снаружи, ни шепота радио в гостиной, ни бормотания матери, ни кашля отца.
- А давай, как будто у нас у каждой есть собственная птица, - сказала Элси. - И мы как будто полетели на них…
- Чур только не гуси, - сказала Инес. - Лебеди. У каждой как будто свой лебедь.
- И мы полетели высоко-высоко…
- Через огромный лес, совершенно черный лес…
- Хотя на земле лежал белый снег.
- И горы вдали. Черные горы с белыми вершинами.
- А на вершине самой высокой горы как будто стоит замок. Хрустальный.
Потом они лежали молча, Инес на спине, а Элси на животе, и смотрели, как лебеди кружат над замком. Там внутри виднелись какие-то смутные фигуры. Сквозь толстый хрусталь не разглядеть ни как они выглядят, ни чем занимаются, но по ссутуленным спинам и медленным движениям можно было понять, что они грустят.
- Королева плачет, - сказала Инес. - Но не хочет, чтобы кто-нибудь это увидел.
- Но король не плачет, - подхватила Элси.
- Он надеется.
- Да. Гадалка сказала ему, что надежда есть.
- Если кто-нибудь отведет его к роднику в лесу, то он выздоровеет…
- Но он не знает, где этот родник.
- И из замка невозможно выйти, если ты не умеешь летать.
- И король считает, что никто на свете не может ему помочь. И тут появляемся мы.
Они усадили короля на одного лебедя, а сами уселись вдвоем на другого, велели королю держаться покрепче, а потом приказали своим птицам взлететь. А через несколько минут - когда король уже выпил глоток воды из волшебного родника и тут же выздоровел - они позволили птицам взмыть еще выше. Они двигались сквозь облака, похожие по вкусу на сахарную вату, дергали за хвост комету, едва не задевая звезды, прежде чем повелели лебедям возвращаться назад в замок, где их ждала королева. Как же она обрадовалась, что Элси и Инес вылечили короля! И так она радовалась каждый вечер.
Когда в следующий миг Лидия прокралась в комнату, чтобы выключить лампу, Инес и Элси лежали с закрытыми глазами. Они никогда не говорили о том, что думают, когда наступает темнота, но иногда позволяли друг дружке догадываться.
- Почему Бог такой глупый? - всхлипывала Инес в тот день, когда упала и больно ударилась.
Элси ответила не сразу, сперва огляделась, удостоверилась, что никто не слышал то, что сказала сестра.
- Я сама хотела бы это знать, - сказала она, помогая Инес счистить мелкие камешки со ссадины. - Честно.
Большего сказать было нельзя.
Конечно, они помнили и другое - то, что называлось действительностью, хотя и не так отчетливо. Мир вокруг них был не вполне осязаем, пока они не пошли в школу. А до этого они жили, обратясь друг к другу, играли в одни и те же игры, слушали одни и те же сказки, думали одни и те же мысли.
Они редко встречались с другими детьми, а когда такое изредка случалось, Инес и Элси терялись. Другие дети были странные. Они не умели играть, играть по-настоящему, то есть - как Элси и Инес. А хуже всего были мальчишки, особенно один, по имени Готфрид. Мама привела его, высморкала и пригладила мокрой щеткой волосы, но не успела она скрыться в библиотеке, чтобы выпить чаю с Лидией, как он опять разлохматился и рассопливился. Играть в его понимании было носиться по детской, опрокидывая все на своем пути. Сестры забрались с ногами на кровать Элси, откуда неодобрительно наблюдали за ним. С чего он вдруг решил, что это так весело - тыкать пальцем во все книги со сказками и пихать их в самую глубь шкафа? Или выкинуть на пол палочки для "микадо", если ты в него играть не собираешься? Или зачем, кряхтя и пыхтя, забираться на письменный стол, чтобы тут же спрыгнуть оттуда на пол? Можно ведь стукнуться, уж это даже Готфрид мог бы понять. Но видимо, так и не понял, потому что сидит теперь на полу и шмыгает носом, а сопля свесилась из носа до самой губы. Он просто дурак. Невозможный дурак. Обе решили не обращать на него внимания.
- Может, сыграем в савойанг? - спросила Элси у Инес.
Инес хлопнула глазами, она никогда раньше не слышала этого слова, но сразу сообразила.
- Давай, - ответила она. - Сегодня же четверг, значит, будем играть в савойанг.
Готфрид замер, где стоял - у кукольного домика, целиком поглощенный тем, что поднимал и опускал черную крышку унитазика. Домик был, естественно, самый современный, Эрнст сам его смастерил, когда в последний раз был в санатории. И даже провел туда электричество, но лампочку разрешил зажигать только по воскресеньям. Иначе батарейка слишком быстро сядет.
- Чего? - спросил Готфрид.
Инес обняла руками куклу и прижала к животу, Элси поправила заколку.
- Что за саво… - спросил Готфрид. - Ну, что вы сказали.
Инес глянула на Элси:
- Он не знает, что такое савойанг.
Элси подняла брови:
- Конечно не знает. Ведь это секретик.
- А особенно от мальчишек.
- Да, потому что мальчишки не понимают…
Готфрид наконец отпустил унитаз.
- Ой, смотри, - сказала Инес. - Он поставил толчок в гостиной.
- Может, это у них дома толчок стоит в гостиной…
Инес засмеялась:
- А плита в уборной!
- Что, правда? У вас толчок в гостиной, а плита в уборной?
Готфрид шмыгнул носом:
- Неправда. Но что такое саво… Что вы сказали.
- Секрет.
- Мы же сказали.
- Который мальчишкам знать нельзя.
- Особенно таким, у которых толчок стоит в гостиной…
Готфрид сперва глядел на них, разглядывая одинаковых сестер Хальгрен, сидящих на кровати прислонившись друг к другу белокурыми головами, - у Инес заколка справа, у Элси слева, - одетых в совершенно одинаковые белые блузки с круглым воротничком и мягкие мятые синие юбки. Потом поколебался, сравнивая свою силу с их и оценивая собственные шансы, когда вдруг Элси и Инес одновременно улыбнулись ему двумя зияюще-черными и довольно вредными улыбками. Молочные зубы выпали у обеих, естественно, одновременно. Готфрид сдался.
- Мама! - заревел он. - Мама!
И появилась мама, и стояла в дверях детской, улыбаясь своей робкой улыбкой. Из-за ее спины выглядывала расстроенная Лидия.
- Ну Готфрид! Что такое, Готфрид?
Готфрид лежал на полу и сучил ногами, еще сопливее, чем был.
- Они дуры! У них свои секретики!
Мама поставила его на ноги и, точно фокусник, выхватила платок из кармана платья.
- Еще бы у них не было секретов, - сказала она, вытирая ему нос. - Они же близнецы.
И в самом деле. Инес и Элси были близнецами, к тому же однояйцевыми близнецами, и этим объяснялось почти все. Посторонним соединяющая их связь казалась такой же загадочной, как их отъединенность от всех остальных. Все знали двойняшек Хальгрен, но никто не знал, кто из них Элси, и никто не узнавал Инес. Они почти всегда были вместе, а если пару раз разлучались и каждая вдруг оказывалась одна, то ощущала пустоту и одиночество. Улыбки взрослых гасли, взгляды равнодушно скользили мимо. Словно только то, что они двойняшки, укореняло их в мире и подтверждало факт их существования. Когда Лидия повела их в театр на рождественский спектакль, спустя всего несколько дней после того, как им исполнилось семь, то шорох пронесся по толпе других матерей, едва Инес и Элси сняли пальто и стали видны их платьица из голубой тафты - Ой! Какие прелестные девочки! - и девочки тут же схватились за руки, словно решив сделать образ еще более совершенным. А во время школьной переклички фрёкен Бергстрём улыбнулась им особенно тепло и тут же запомнила их имена, притом что в ее устах они звучали как одно - Инесиэлси! Заходите! Это не говоря уже о Фритцсоне из фруктовой лавки, который чуть не каждый полдень выглядывал оттуда и протирал глаза, когда они шли мимо из школы домой. - Ой! У меня, кажется, в глазах двоится! - и приглашал их внутрь, выбрать себе яблочко. Выбранное он клал на белый мрамор прилавка и резал пополам острым ножом и улыбался в ответ на их "спасибо" и глубокие приседания, снимая очки и протирая их фартуком. Не за что! Ему одно удовольствие. Маленькие девочки одним своим появлением вносят радость в такие вот унылые деньки, а если девочек целых двое, так, стало быть, и радости тоже!
Получалось, близнецы - это нечто особое, отдельное в буквальном смысле, отделенное от всего остального. В этом были свои преимущества. Когда другие первоклашки в первые осенние недели трусливо жались в раздевалке на перемене, Элси и Инес не раздумывая надевали пальто, сдвигали береты на затылки и выбегали на школьный двор. Чего им было бояться? Они единственные во всей школе близнецы, и скоро уже все прекрасно знали, даже семиклассники, эти мальчишки с землистыми лицами, большими коленками и шансами наконец устроиться рассыльным, кто такие двойняшки Хальгрен, хотя, разумеется, до разговоров о них не опускались никогда. В отличие от девчонок-семиклассниц, кажется, никогда не вынимавших рук из волос, будто рассчитывая устроить там волны и кудри с помощью одних только пальцев и силы воли. Эти присаживались на корточки перед Инес и Элси и, наклонив голову вбок, принимались сюсюкать. Ой, какие мы сладкие-плесладкие… Инес и Элси улыбались, показывая ямочки на щеках, отчего большие девчонки верещали уже на октаву выше. Ой, сладкие! И все они решили - Сульвей и Эбба, Эльса и Гунхильд, Сигне и Инга, - что когда вырастут, все заведут себе близнецов, сладких белокурых девочек-двойняшек с кудряшками и ямочками. В точности как близнецы Хальгрен.
~~~
Все замечали нас, подумала Элси и подняла чашку. И тем не менее…
Она забыла, что уже выпила кофе. Рука опустила чашку обратно на блюдце так стремительно, что раздалось легкое дребезжание. Вот теперь тело определилось с выбором, это было очевидно, оно подняло ее из-за стола и заставило потянуться за кителем, висящим на спинке стула. Правая рука коснулась макушки и удостоверилась, что фуражка сидит там, как положено, потом колени согнулись, а левая рука схватила чемодан. Ноги пошли в направлении стеклянных дверей, выходящих на Лайм-стрит.
Ага. Значит, она заночует в Ливерпуле. Но кем или чем было принято это решение, Элси по-прежнему понятия не имела.