– Бай, бай! – Тот размашисто поправил очки на носу и вернулся к читавшей на ходу толстую книгу маме, тоже в очках.
Наконец Ольга завершила раздачу детей и сдала ключи сторожу. Как всегда, спросила:
– Тебя мои воспитанники не утомили?
– Нет, что ты! Они такие потешные. Мне у тебя нравится.
– А я, Петь, с ног валюсь.
– Ну пойдем, доведу тебя до дивана. А, может, пройдемся по "малому кругу"?
– Если только по "малому"…
– А мы пойдем по бульвару под ручку, как голубки, – с улыбкой говорил Петр, предлагая согнутую руку жене. – А люди будут смотреть на нас и думать: "Вот какие хорошие люди идут. Как голубки".
Пройдя прогулочный минимум, они выходили на "большой круг" и, бывало, проходили его не один раз. Ольга забывала про усталость. Рядом с мужем ей было хорошо и спокойно. Она чувствовала себя "тихонько счастливой".
Сегодня Петр во время прогулки задумался. Ольга что-то рассказывала про Вову, а он, кивая, глядел себе под ноги, рассеянно улыбался и молчал. Таким он оставался весь вечер до глубокой ночи. А ночью он лежал с открытыми глазами и наблюдал, как по стене медленно скользят прозрачные тени и лунные блики.
Как из далекой дали к нему приблизилась фигурка мальчика. Детское лицо осветил луч рассеянного света, и Петр узнал. Это был он сам, только маленький. Петя из детсада. Мальчик смущенно улыбался ему, а глаза приглашали к разговору.
– Как тебе, взрослому, живется? – спросил он первым.
– По-разному, Петя. Вместе со мной выросли и мои проблемы.
– А радости выросли?
– Как тебе сказать… Сейчас радуюсь таким мелочам, на которые ты и внимания не обратишь. Вот, например, прошлись с женой, поговорили о том, о сем – вот и радость. Дети вечером дома сидели, занимались учебой. Мы с женой не волновались, где они, с кем? И это радость. Пока здоровы, не болеем. Так, где-то что-то скрипнет, потянет, поноет – это мелочи. Погода сегодня порадовала. На работе все нормально.
– Но это же неинтересно, – воскликнул мальчик. – Неужели меня ожидает эта скука?
– Это не скука, Петя, а тихое счастье, как говорит моя жена. Скука, – это когда на душе холодно. А нам сегодня было тепло. Такие у нас радости.
– А еще что-нибудь хорошее у тебя случается? – чуть не плача спросил мальчик.
– Конечно! По воскресеньям я хожу в храм. Там я общаюсь с Богом. Это так славно, что и словами не передать. Он меня любит. Представляешь: всемогущий Творец вселенной – и любит меня, как сына! Я часто делаю и говорю плохие вещи. Я перед Ним самый последний негодяй, – а Он меня прощает и любит.
– А Бог что, и меня тоже полюбит?
– Обязательно. Уже любит. Только ты еще не умеешь это чувствовать. Не осознаешь.
– Почему?
– Ты сейчас увлечен своими маленькими делишками. Тебе родители не рассказывают о Боге. Но ты со временем придешь к Нему. Он Сам тебе откроется, когда нужно будет.
– Послушай, Петр Андреевич, а я школу хорошо закончу?
– Очень хорошо.
– А в институт поступлю?
– Да, с первого раза. И там будешь учиться успешно.
– А с работой как у меня будет?
– Вполне прилично.
– Как хорошо! – улыбнулся мальчик. – А то я боюсь этого. Ну, в школе экзамен завалить, в институт не поступить, работу не найти… Да ты и сам все знаешь.
– Знаю. Сейчас я могу тебе сказать одну вещь. Очень важную. Тебе вообще ничего никогда бояться не стоит. Всю жизнь… Понимаешь, мальчик, всю твою жизнь тебя будет вести за руку Ангел-хранитель. Это он тебя защищает, подсказывает, как поступить правильно, друзей к тебе приводит. На небесах есть твои родственники, которые за тебя молятся. И ты по их молитвам и под защитой Ангела очень даже хорошо проживешь до нынешнего моего возраста. Не без трудностей, но хорошо. Так что ты, Петя, в общем-то, счастливый человек. И уж бояться тебе за свою судьбу не стоит. У тебя будет проблема в другом: тебе всю жизнь завидовать будут. И от зависти ты будешь страдать больше, чем от чего-нибудь другого.
– Ну, это ерунда, – махнул рукой повеселевший мальчик.
– Я бы не сказал, – вздохнул взрослый.
– Скажи, а та женщина, что лежит рядом с тобой, – это не Ира?
– Какая Ира? А, нет. Ира, а потом Галя, Шура, Эля – все они уйдут от тебя.
– Не может быть. Ира меня любит. Я за нее готов умереть!
– Да брось ты… Пройдет время, и ты их забудешь.
– И много у меня их будет?
– Много. И, причем, с каждой у тебя будет такая, как с нынешней Ирой, "любовь до смерти".
– Но я люблю ее!
– И ты прав. И каждый раз будешь любить вполне искренне. Только они это не оценят. Единственная женщина, которая действительно тебя полюбит – это моя нынешняя Оля. Да ты не переживай. Оля – гораздо лучше нас с тобой. Иногда мне кажется, что я не достоин ее. Во всяком случае, она добрее, великодушнее и терпеливее меня. Недавно мне дано было увидеть, как сияет ее душа. Ты не представляешь, как она прекрасна. Правда, свет сияния еще не дошел до ее сердца. Он еще в пути, но уже стремительно летит к ней и скоро согреет ее так, как никогда не согревал меня. Может быть, именно тогда, когда мое сердце остынет и будет нуждаться в чьем-то свете. Вот для чего люди живут вместе: чтобы согревать друг друга.
– А чего она храпит? – в голоске мальчика послышались издевательские нотки.
– Тихо ты!.. Об этом ей ни слова! Слышишь? И о том, что она располнела, – молчок. И о том, что вместе со мной в храм не ходит – тоже.
– А моя Ира не храпит! Она во сне меня зовет. Мы же с ней рядом спим. На соседних кроватках. Ты знаешь, она тоненькая, стройная и красивая. И ходит со мной везде.
– И все-таки она уйдет от тебя. К Ромке.
– К этому слабаку?
– Ну да. А потом поменяет еще много, много женихов.
– Не верю, – буркнул мальчик.
– Как хочешь. Со временем ты привыкнешь к изменам и предательствам. А когда устанешь от них, тогда Бог тебе и откроется.
– Что ты со своим Богом пристаешь? Я Иру люблю…
– Ты еще, Петя, и вино полюбишь, и деньги, и власть. Только все это тебе в конце концов надоест. Ты поймешь, что такое "скучное тихое счастье", как сегодня, – это лучшее, что есть в земной жизни.
– А что, есть неземная жизнь? – Глаза его загорелись.
– Есть, мальчик. И она прекрасна. Ради нее ты научишься терпеть земные трудности.
– Расскажи, какая она? Когда начнется? Где это? Как туда добраться?
Переселенцы
Они дружили, и это всех удивляло. Такие разные, как позитив с негативом, как небо и земля.
Иннокентий – интеллигент и созерцатель, совершенно непрактичный и мягкий. Будучи сыном большого номенклатурного начальника, он с детства жил под крылом могучего отца. Тот устраивал его в закрытую школу, потом в престижный институт. На работу направил сына в министерство культуры. Там Иннокентий курировал творческую интеллигенцию, всячески помогая развиться талантам.
По своей доброте он стремился помочь каждому, у кого имелась "творческая харизма". При этом ему частенько приходилось конфликтовать с политиками от культуры. Где с помощью отца, где какими-то подковерными интригами, а где не без помощи личного обаяния, – он как мог, защищал творцов от грозного меча "линии партии". Учреждал какие-то немыслимые фонды, объединения, выходил на уровень ЮНЕСКО, использовал международные авторитеты. С его помощью многие художники и писатели обретали студии, жилье, признание. А кто-то оставался на свободе.
Анатолий же с детства имел предпринимательскую жилку. На каждой копейке, на любом деле должен был что-то "наварить". Причем, иногда лишь рубль, но главное, чтобы – прибыль. Это у него было наследственное. Родители Толи кормились от большой торговли. Той самой, что обслуживает номенклатуру и состоятельных людей. Он зарабатывал, чем только можно: фарцовкой, перепродажей букинистических книг, антиквариата, фирменных джинсов и рубашек… За деньги устраивал в институт, добывал путевки, освобождал от армии. Как только появились первые кооперативы, Толик сразу открыл магазин, потом автосервис. Попробовал себя на бирже. И довольно легко заработал вожделенный миллион долларов.
Впрочем, этих разных людей роднило отношение к делу: оба отличались обязательностью. Но если Анатолий результаты труда присваивал, то Кеша тяготился благодарностью своих "подзащитных".
Одного стимулировала цель в виде прибыли. Ради нее он преодолевал сопротивление конкурентов, решал проблемы жестко и решительно. Он собирался в кулак, стискивал зубы и до завершения сделки действовал, как машина, гася в себе человеческие слабости и сомнения. И лишь получив прибыль, он расслаблялся и почивал на лаврах победителя.
Другому нравилась работа как творческий процесс, от замысла до воплощения. А когда муки творчества оставались позади, он терял к результату работы всякий интерес, а иногда тяготился им.
Дело в том, что родители Иннокентия принадлежали к партийной номенклатуре. Многие годы репрессий и страха приучили их к скромности в быту. Например, отец решительно отказался от причитающейся ему прислуги. В семье не считалось зазорным ходить по магазинам и самим готовить обеды. Отец, возвращаясь пешком с работы на Старой площади, прихватывал в магазине три кило картошки и батон колбасы. На даче они всем семейством копали грядки, солили собранные в лесу грибы и варили варенье из садовых ягод. Дачка их не отличалась ни размерами, ни обстановкой. Так себе, обычная, как у всех. Впрочем, у представителей торговой номенклатуры дачи случались вполне респектабельные. Некоторые прямо дворцы строили. Так ведь и сажали их гораздо чаще.
Иннокентий никогда не отличался от рядовых граждан ни одеждой, ни кулинарными пристрастиями. Разве только начитанностью и познаниями в области культуры. Но и это не давало ему повода к превозношению, потому что творили другие, а он лишь служил им.
Чаще всего виделись друзья в периоды отдыха. Один выглядел торжествующим победителем, другой – усталым спортсменом, едва дотянувшим до финиша. Анатолий пытался учить друга жить, но натыкался на невидимую стену убеждений и сводил разговоры к шутке.
Заработав приличное состояние, пережив дефолт, многократное обрушение рубля и выстояв, Анатолий стал посматривать в сторону границы и далее. Здесь нестабильность, криминал, беготня от налогов, а там – надежность банков, страховка, уважительное отношение к состоятельным людям. "В совке" серые бескультурные людишки с рабскими инстинктами, а "там, на западе" – блистательные господа в белых смокингах и дамы в вечерних декольте. "Тут" он не мог себе позволить приличную машину, чтобы не быть посаженным в тюрьму за махинации, а "там" – он позволит себе всё: свобода!
С крушением коммунистического режима в стране партийная элита, которая принципиально не пошла на поводу казнокрадов, стала ветшать. Родители Иннокентия один за другим после тяжелых болезней скончались. Многие друзья и коллеги остались не у дел. Вот тут и сыграла роль его профессиональная забота о людях. Когда его отдел в министерстве "сократили", Иннокентия пригласили работать в один из созданных им фондов. К тому времени организация имела сильные корни во властных структурах, международный авторитет и немалые денежные средства. Должность ему предложили не очень высокую и денежную, но в новых условиях и это было неплохо.
И все бы хорошо, да вот беда: у Иннокентия стало сдавать здоровье. Врач закрытой поликлиники, "пользовавший" еще отца, на каждом приеме все тревожней взирал на пациента и требовал изменения образа жизни. Больной кивал, брал со стола рецепты и, выходя из поликлиники, выбрасывал в урну.
После смерти родителей все как-то стало ветшать: здоровье, настроение, квартира и дача без заботливых родительских рук. Перейдя на работу в православное Братство, Иннокентий воспрянул духом. Вроде бы и работа похожа на прежнюю, и заработки примерно те же, – а вкус жизни изменился. …Только болеть он не переставал. Силы таяли, он худел, и никто помочь ему не мог.
Так у друзей появилась общая тема. Анатолий собрался переселиться в Америку, а Иннокентий – в вечные обители. Каждый готовился по-своему, но обстоятельно.
Для начала Анатолий решил выучить английский язык. Записался на курсы, которые вел американец. По три часа в день они там погружались в языковую среду и общались только на импортном языке.
Иннокентий учился читать на церковно-славянском. Он вполне соглашался с Оптинскими старцами: "В настоящее время этот удивительно чистый язык мало кто понимает, а между тем, он несравненно красивее и богаче русского языка. Один знаток, сравнивая славянский язык с русским, говорил, что между ними такая разница, как между дворцом и трактиром". Удивительно быстро освоил он Библию и Псалтирь. Утренние и вечерние молитвы выучил наизусть меньше, чем за месяц. Полюбил церковные службы.
Анатолий ходил на собеседования в посольство, изучал международное право, посещал бизнес-курсы. С удивлением для себя он постигал, что там, за границей, в реальной жизни воплотятся его самые дерзкие мечты. Он станет по-настоящему свободным.
Иннокентий ходил в церковь на исповедь. Он чувствовал, как цепи грехов отпускают его. Он разгибался и понимал, что свобода от вечной смерти входит в его настоящую жизнь. Причастие раз за разом привносило в сердце и разливало по всему телу таинственную энергию божественного света.
Анатолий стал выезжать за границу, присматривался к тамошней жизни. Практиковался в разговорном языке. Учился манерам и жестам "свободных людей". Радовался своему сходству с ними. Например, тому, как бережливо они тратят каждую копейку, имея на счетах миллионы. И уже не стеснялся проходить мимо нищих: сами виноваты, работать не хотят. Туда и дорога неудачникам. Мир принадлежит предприимчивым, "по-хорошему" жадным людям!
Иннокентий, читал Евангелие и жития святых отцов, постигал новый для себя мир. В этом "антимире" все было наоборот. Раздача милостыни вплоть до полной нищеты считалась богатством, а стяжание роскоши – самоубийством. Центр тяжести разума человека перемещался из мозга в сердце. Такие ценности, как одежда, вкусная еда, вино, развлечения, плотская "любовь", – утратив золотую маску, предстали врагами. Презираемые же миром воздержание, скромность, молчание, всепрощение, самобичевание – вдруг почитались за великие добродетели.
Иннокентий стал выходить из мира и вживался в "антимир". На церковных службах впитывал каждое слово. Он подсознательно понимал, что именно здесь идет подготовка к посмертной вечности. Зорко наблюдал за поведением церковных людей, слушал их необычные беседы на необычном языке, полном славянизмов, богословия и архаики. Как, например, перевести на обычный разговорный сленг такое: "подвизающемуся в послушании все поспешествует во спасение"? Он пробовал цитировать это Анатолию, но тот лишь ехидно-вежливо посмеивался. Иннокентий же почему-то находил в этом какое-то таинственное приглашение в незримый свет.
Ездил Кеша в паломнические поездки по святым местам. И всюду знакомился и жадно общался с людьми, сумевшими вырваться из заколдованного круга мирской толкотни. Среди них не встречал он героев, суперменов и гениев. О, нет, напротив! Более всего они походили на слабых, беззащитных, наивных, доверчивых детей. Казалось бы, таких тихонь суровая жизнь должна бы сломать, смять, закатать в асфальт – ан нет! Наоборот взрослых детей будто невидимая родительская сила охраняла и вела по жизни. Иногда Кеша понимал, как отчаянно отстал от этих "продвинутых" людей. Те целиком вросли в вечную жизнь, а он беспомощно ползал по границе между "этим" и "тем". И тогда ему сладко плакалось по ночам. А его жалобы в немую полуночную пустоту приносили ему необыкновенную сердечную радость. Так он постигал живую реальность невидимого. И обретал веру.
Когда пришло время Анатолию выезжать, они присели за стол "на посошок".
– Я тебя, Кеша, отсюда на Запад вытащу! – ударил себя в грудь эмигрант.
– Или я тебя оттуда, – загадочно прошептал Иннокентий.
– Ты же у меня единственный друг! – голосил Толик. – Все от меня отвернулись. "Никто меня не любит, не жалеет".
– Другом я тебе был и останусь.
Такая непутевая
"Если во мне это есть, то никак не по моей вине. Сами виноваты, милые, сами. Кроме вашей непутевости и глупости есть еще и факты, между прочим. Кто станет отрицать ведущую роль Евы в нашей всеобщей беде? Ради кого мужчины дерутся и совершают большую часть преступлений? Кто нас, наивных мужиков, соблазняет, а потом садится на шею и, побалтывая ножками, натягивает вожжи, направляя наши усилия согласно своим недалеким соображениям? Кто связывает нас по рукам и ногам, да еще и издевается при этом? А вы сами-то себя слышали, когда собираетесь на посиделки? Да вы там обгладываете своих мужиков до белых косточек.
А в церкви как себя ведете? Положено вам слева стоять. Так нет: обязательно станет впереди мужчины и всю службу будет прельщать его обтянутыми округлостями дамочка без царя в голове. Сколько же вы, милые, человек вот так соблазнили! Сколько от молитвы отвлекли… А в эту самую минуту – моя слушательница разве сокрушается? Не тут-то было! Я вижу возмущенный взгляд ее накрашенных глазок, округлившиеся помидорные губы и слышу визгливо-хрипловатое: на себя посмотри!
Вот и эта тоже… Еще в автобусе ее приметил. Одета по-монашески, в темное. Это первое свидетельство, что в прелести. На мышь серую смахивает. Сидит и всю дорогу молитвослов читает. Отложила, когда напротив такая же салопщица уселась. Тогда пошло-поехало: бу-бу-бу до самой конечной остановки. Только обрывки фраз долетали: "не могу мяса есть", "а батюшка наш такой сладкий…", "уж такая благодать, такая благодать!" Ну что с таких взять?"
Так думал про себя Иннокентий, направляясь в паломническую поездку. То ли дорожное искушение, то ли застарелая страсть мучила его, но тучи помыслов носились в голове, раздражая и лишая покоя. Правда, из опыта он знал, что обратная дорога будет намного легче.
Ну и конечно, в монастырь входили они вместе. В воротах женщина встала, как вкопанная, и давай поклоны класть – и невдомек, что дорогу мужчине перегородила. Одно слово – непутевая.
На службе "салопщица" стояла у самого иконостаса, подавшись всем нескладным существом в сторону Царских врат. Так бы и влезла в алтарь, если бы разрешили. И чуть возглас какой, сразу бух – и поклон земной.
После обедни Иннокентий сидел на лавке, ожидая выхода старца. Так было заведено: после службы схимонах выходил к людям и до трапезы принимал их в этом уютном уголке. "Непутевая" подошла и тоже присела на краешке. Старец в сопровождении молодого келейника вышел из храма, спустился по ступеням и, благословив Иннокентия с женщиной, сел на лавку. Будто не заметив мужчину, обратился к ней по-дружески.
– Что, Шура, опять неприятности?
– Да, батюшка, все плохо. Совсем измаялась.
– Рассказывай по порядку.
– Значит так, – стала она загибать пальцы. – Муж полгода тверёзый ходит. Детки, все как один, здоровые и послушные. Учатся без троек. Не бедокурят. Свекровушка, будто шелковая. В огороде так все и прёт. Скотинка и птица здоровы. Соседи ласковые. Начальство премии выписывает. Горе-то какое!
– Да в чем оно – горе-то? – улыбнулся старец.
– Как в чем? Батюшка, миленький, так вот оно: Господь нас забыл! У людей как у людей: бедствия, хвори, слезы. Все как есть спасаются, а у нас ничего.
– Так радуйся, Шурочка.