Никто в монастырь, конечно, не поехал. У Жоры пошли автомобильные страсти с ремонтом, а у Василия – читка, правка… Встреча Петра с архимандритом все же состоялась в его московском скиту, куда в обед забежали они с другом на полчасика.
– Ты зачем свои рукописи принес? – сурово спросил он за чаем Петра. – Хочешь в искушения впасть? А ну как не выплывешь? Ты что, не знаешь, что писательство приводит к тщеславию, а тщеславие – к позорным грехам? Вспомни, как к преподобному Серафиму генерал приехал. И сказал тогда батюшка, что надлежит тому три года пьянствовать, под заборами валяться, чтобы грех тщеславия искупить. Ты тоже валяться хочешь?
– Не хочу… – ответил Петр, оглушенный.
– Тогда брось это занятие и молись больше – вот тебе и творчество самое главное. – Потом он помолчал, помолчал и вдруг улыбнулся в седую бороду. – Хорошо ты там в рассказе про видения написал. Как сначала главный герой образ за ангела принимает, а потом выясняется, что это враг его искушал. Это сильно! Да… Так что бросай это дело, бросай.
– А как же, батюшка, слова Евангелия: "Никто, зажегши свечу, не ставит ее в сокровенном месте, ни под сосудом, но на подсвечнике, чтобы входящие видели свет".
– Так это если свет, а откуда ему в мирянах неоперившихся взяться?
В молчании текли минуты. Тикали старинные часы. Видимо, батюшка молился. Вдруг, как сквозь вату, как из другого помещения:
– …Ладно, пиши и раздавай, – со вздохом произнес архимандрит, – но только своим. Издаваться и не думай – погибнешь.
Выйдя от батюшки, Петр подумал, погибать ему или погодить, а рядом услышал голос попутчика:
– А с твоим Василием все, как в сказке. Огонь прошел, воду проплыл, а на медных трубах споткнулся. Так что дело обычное. Кстати, сказка эта очень даже хорошо кончается.
"Прав, ох, прав архимандрит, – думал Петр, – эта "медь звенящая", тщеславие это – страшная темная сила. Опьяняет душу сладким вином, а потом и выйти из запоя нет сил.
Пока же он влип в мысленную брань с архимандритом. На память приходили его слова, которые Петр сортировал на левые и правые, памятуя о том, что советовал преподобный Амвросий Оптинский: по причине утраты старчества в последние времена каждое слово священников нужно сверять с Евангелием и писаниями святых отцов.
Вечером, придя домой, взял сборник Василия и сел читать. Первый рассказ его так захватил, что и оторваться не мог, хоть дел накопилась куча-мала. "Ай, да Василий! Ай, да молодец!" Дал почитать жене, Ольга Васильевна тоже увлеклась. Петр взял вторую его книжку – а там… страсти, кровища, ужасы, в общем, тоска кромешная. Позвонил ему и сначала восторгался первым рассказом, отчего Василий с дружеских тонов перешел на басовитую вальяжную маститость, да-а-а-а, мол, что есть, то есть; талантище, сынок, сам понимаешь, он аки молния в нощи. А когда он чуть не вытек от собственной медовой растаянности по проводам в телефонную трубку Петра, тот вылил туда ушат холодной воды:
– Но что там за кровища с какими-то опереточными страстями во втором рассказе?
– А так нужно, тема такая, – проворчал оппонент, отрясаясь от холодного душа.
– Но ведь эту тему можно раскрыть и со светлой стороны. Ну, там, видишь ли, девочка моя, имеется и естественный выход из твоей трагедии и он даст тебе много радости. Живи, как наши предки тысячу лет, вот и будешь счастлива. А что их пугать-то, они и так насмерть запуганы. Ты им надежду дай!
– Вот и напиши свою версию. Кто тебе мешает? – рассуждал вслух Василий, ничуть не обидевшись. Вот что значит профессионально держать удары.
На память Петру пришло несравненное знакомство с Василием.
…Однажды поздно вечером заехал он к своему деловому партнеру. Работал тогда Борис Валентинович дома, полулежа на диване. Здесь, на просторной кухне, у него под рукой имелось все, что надо: сейф с деньгами, стол с пирогами, калькулятор с телефоном, холодильник с пивом, телевизор в одном углу, иконы – в строго противоположном.
– Петро, у меня сейчас с деньгами туго. Надумал я машину купить приличную. Да вот еще дом загородный строю. Слушай, будь другом, возьми часть своей прибыли автомобилем. Ну, ты знаешь мою "Ласточку" – это не машина, а птица. Там и править не нужно – сама летит. Продал бы другому, да хочется отдать в хорошие руки.
Поглядел Петр на свои обветренные руки с красными суставами и цыпками, и ничегошеньки хорошего в них не обнаружил. Вспомнил, как ездили они к Борису на дачу. Да, машина хороша, что и говорить. Согласился. Ударили по рукам, и Петр стал владельцем джипа.
После оформления документов Борис пригласил партнера за стол. Петр Андреевич привык, что в этом доме кто-то входит, выходит, разные люди сидят за столом и за пианино, пьют, закусывают, запивают и запевают. Поэтому Петр сразу-то и не обратил внимания на бородатого мужчину в дорогом костюме, будто с чужого плеча. Тот безмолвно сидел за накрытым столом у широкого подоконника и смачно закусывал.
Хозяин выдерживал паузу в четырнадцать тактов, наливая бордовый чай в поллитровую чашку с кустодиевской пышноплечей купчихой на борту. Петр, от нечего делать, разглядывал незнакомца. Как сказать… Многих выдающихся личностей довелось ему лобызать и хлопать по плечу в этом гостеприимном доме. Бывший военный, герой афганской войны и нынешний бизнесмен, и, наконец, остроумный, добрый и щедрый человек – такой умеет привлечь к себе людей. Фраки, смокинги, генеральские мундиры, архиерейские облачения на одних гостях вполне мирно соседствовали с дырявыми свитерами, протертыми на рукавах пиджаками и ветхими монашескими подрясниками на других, не менее уважаемых гостях.
Отпил Петр объемный глоток дивного английского чая и под драматическое молчание разглядывал соседа, сосредоточенно выковыривавшего скользкий масленок из-под груды картофеля-фри под розовым соусом с каперсами. Про себя Петр предположил, что человек сей или беглый каторжник, или отставной хиппи, который устал валяться на белом песке Калифорнии, поэтому вернулся на суровую родину.
– Знакомься, Петр Андреевич, эта борода – историк и поэт Василий.
"Он, оказывается, еще и грамоте обучен", – мелькнуло в голове Петра. Тем временем беглый масленок был пойман, поднят на мельхиоровую вилку и, наверное, в честь этой победы человека над роковыми силами природы сосед хрипло произнес тост: "Выпьем и снова нальем!" Тостующий поднял тяжелую рюмку, Борис – банку с пивом, Петр – чашку с необъятной купчихой. После утоления жажды прозвучала древняя песня, исполненная тем же надтреснутым басом, что-то насчет трезвенника, который обязательно говорит неправду. Петр отнес это на свой счет и парировал выпад:
– И как это, Василий, упражнения в изящной словесности удается сочетать с этим… многолитражным правдоискательством?
– Одно другому помогает. Вр-р-р-ё-о-от, кто с нами не пьё-о-о-от!
Тем временем часовая стрелка на кухонном гнезде кукушки с шишками на цепи приблизилась к цифре двенадцать. Петр произнес набор прощальных пожеланий и устремился к вешалке. Спустился на лифте вниз – на первом этаже его ожидал бородатый оппонент в распахнутом драповом пальто, с сумкой почтальона через плечо, тяжело выдыхая густой застольный дух:
– Решил проводить тебя до метро, Андреич. Сам понимаешь, время позднее, народ нынче лихой, а ты такой… худенький. Вобчем, иди под мое крыло.
– Благодарствуйте. Только я и сам…
– …Так вот я и говорю бате, – загремел на весь район голос Василия, – а где мои три тонны бумаги? А батя мне: видишь ограда новая – вот где. Ну что с ним поделаешь!.. Ладно, говорю, носи, бать, на здоровье. На-ли-и-ивай!
В метро они сидели в углу вагона. Василий задремал. Петр на кольцевой собрался выходить, поэтому спросил:
– Может, тебя проводить?
– Не-е-е-ет, что ты, Андреич! Я в норме.
– Ничего себе норма! А если заснешь по дороге?
– И прекрасно! Здоровый сон среди соотечественников – это сла-а-авно, – загудел он на весь вагон.
"Все же при случае надо будет спросить, – подумал Петр, – не посещал ли он пляжи Калифорнии".
Утром в кармане куртки Петр нашел мятую бумажку с номером телефона. Позвонил вчерашнему провожатому, узнать, как доехал. Странное дело, от встречи у него осталось впечатление, будто познакомился со светлым, но трагичным человеком.
– Великолепно доехал! – загрохотало в трубке так, что Петру пришлось отвести ее от уха. – Говори адрес, сейчас заеду навестить.
– Я работаю…
– Тем более!
Нашла вода на камень
В загородный дом Бориса вошли трое. Двое загорелых мужчин в потрепанной одежде – один лет сорока, другой около десяти – и с ними миловидная девушка. Охрана почему-то опешила, но молча пропустила их внутрь. Старший мужчина размахивал руками и громко говорил:
– Здесь мы построим дощатый сарай с курами и козой. Там в углу будет кострище. Вот тут выстроим мазанку из глины и побелим гашеной известью. Вместо газона будет расти полынь и ковыль, можно кое-где посадить татарник. Вместо бассейна выроем пруд с осокой. Карасей запустим. Плетень непременно поставим, а на нем – кринки верх дном. Чтобы все как у людей.
– Я не против, только мне сейчас нужно домой. К маме.
– Об этом забудь. Мы, конечно, иногда будем к теще наезжать, но не часто. А ты здесь учись быть хозяйкой. Все, любимая, кончилась твоя девичья жизнь. Готовься к свадьбе.
– А мне что делать? – спросил мальчик.
– Что хочешь! Для начала, конечно, наймем тебе учителя. Он тебя подтянет, а потом пойдешь в школу. Ну а дальше… посмотрим. А сейчас все в дом. Будем устраиваться, комнаты делить, чтобы всем поровну.
…Спустя пару недель в прихожей квартиры Петра раздался жалобный звонок. Дверь открыла дочь Вика и громко свистнула от удивления.
– Па! К тебе тут такая девочка, просто мисс Вселенная! – потом к девушке: – Да вы заходите, не бойтесь. А платьице ваше не из Парижа?
– Оттуда…
– Марина! – всплеснул руками Петр. – Какими судьбами? Как тебя твой домостроевец отпустил?
– Вот об этом я и хочу поговорить.
– Заходи. Викуша, ты нам чайку-кофейку не сваришь?
– Сегодня с утра я у тебя Викуля, – напомнила дочь, не отрывая взгляда от наряда Марины.
– Будешь препираться, станешь Виком.
– Ладно, вам кофей на подносе, или так сойдет?
– Лучше, конечно, на тележке.
– Ого!.. А прием-то у нас на высшем уровне.
– Ис-пол-нять.
В кабинете Марина села на краешек дивана и протяжно вздохнула.
– Ничего, ничего, – опередил ее Петр. – Стерпится, слюбится.
– Да я, Петр Андреевич, всю жизнь с мужиками общаюсь. Но этот… но эти – они как из камня высечены.
– Это кажется. Борис на самом деле человек мягкий и деликатный. Просто, наверное, сильно влюбился.
– Что? Дядя Боря влюбился? – воскликнула Вика. Она спиной вперед протаскивала в дверной проем тележку на колесиках. – А я мечтала, что он дождется, пока я вырасту. Марина, а ваше платьице сколько стоит?
– Я тебе еще лучше принесу. В подарок.
– Спасибо, подруга! – расцвела Вика.
– Дочь, – сурово пробасил отец, – за вымогательство лишу квартальной премии.
– Па, зачем премия, если у меня будет платье из Парижа?
– Выйди и не мешай. У нас серьезный разговор.
– Поторопитесь, а то мама скоро придет. …А тут в кабинете у моложавого папочки молоденькая девушка. Краси-и-ивая! Что мамочка подумает?
– Эти подростки!.. – вздохнул Петр, когда дверь закрылась. – Прости, на нее иногда накатывает.
– Петр Андреевич, скажите, пожалуйста, а мне обязательно это… Замуж выходить?
– Ну и вопросы ты задаешь. А что случилось?
– Я так не привыкла. Эти два супермена всю мою уютненькую жизнь хотят перевернуть.
– Но ведь ты же сама хотела новой жизни. Вот и вживайся.
– Я не думала, что это будет так радикально. Они от меня требуют слишком много. Я в шоке.
– Ничего. Этот период для всех девушек трудный. А чего ты хотела?
– Я хотела бы вас… тебя любить. И все.
Петр поперхнулся кофе и прокашлялся.
– Одумайся, Мариночка. Я женат, у меня дети твоего возраста… почти.
– А мне ничего и не надо. Я готова так, на расстоянии любить. Ведь ты же сам говорил, что любовь главное.
– Давай разберемся. Говорил я тебе о любви христианской. В ней нет ничего плотского. Секса, как сейчас говорят. Я люблю тебя, как сестру…
– А мне ничего другого и не надо! Если хочешь, я даже вообще сгину с твоего поля зрения, из твоего окружения. Я хочу любить по-христиански.
– Знаешь, Марин, если бы это говорила пожилая монахиня, лет тридцать прожившая в монастыре… и то я бы вряд ли поверил. Но ты молодая и цветущая. Из тебя дети аж пищат, так наружу просятся. У тебя еще никак не может быть этой чистой небесной любви. Возьми "Лествицу" и посмотри: у любви высшая пятнадцатая ступень. Чтобы до нее дорасти нужно пройти предыдущие четырнадцать. А там отсечение воли, послушание, молчание, молитвенный подвиг… и много чего еще. Понимаешь? Ну не может быть у молодой светской женщины духовной любви.
– Может! И я готова доказать.
– Не надо. Ты уже себя опровергла. Ничего никому доказывать не надо. Господь тебя свел с Борисом. Дал вам Антона. Детей своих нарожаешь. Это твой крест. Вот и неси его. А эти твои капризы… пройдут.
– Ничего себе крест! Да ты знаешь, как Борис заговляется на пост? Послушай, послушай! После полудня ходит кругами вокруг холодильника и сам с собой говорит: "Что, попрошайка, мясного хочешь?" Потом через пять минут: "Отстань, урод, ты меня достал!" Потом доходит до белого каления и вопит: "Ладно, сам напросился!" Открывает холодильник и вытаскивает оттуда все мясные продукты. Садится за стол и под вино с горчицей и майонезом давай все это в рот запихивать. А сам ворчит: "Просил, так лопай, тварь ненасытная! Давай, давай, вот тебе мясо, колбаса, сало, вино. Давай, обжора, наслаждайся!" У Борьки уже из ушей колбасный фарш лезет, глаза из орбит вылезают. Давится, но в рот заталкивает, запихивает, трамбует… Потом срывается с места – и в туалет, унитаз пугать. Возвращается весь бордовый, глаза красные, и спрашивает себя: "Ну, что, обжора, повторить не желаешь? А?" Такие вот сцены у нас.
– Нормальная борьба со страстями, – спокойно кивнул Петр. – Надо будет этот прием взять на вооружение. Кажется, он весьма эффективный.
– Шутишь?
– Да нет. Какие шутки. Это борьба. Брань! А в ней главное ― победа. Как сказал Апостол: "Вы еще не боролись с грехом до крови, как отцы ваши!" Ты, Мариночка, сейчас только воцерковилась и вступила в счастливое время неофитства, когда благодать льется на тебя, как из рога изобилия. Но это незаслуженная благодать, она для укрепления твоей веры. А когда Господь увидит, что ты достаточно окрепла, тогда благодать у тебя отнимется. И наступит время испытаний. И ты будешь плакать по ушедшему времени. И станешь просить Бога вернуть прежний свет в душе. Вот тогда и вспомнишь, как Борис воевал с диктатом плоти. Он-то из неофитских пеленок давно вырос. Так что не бузи.
В прихожей послышались сначала восторженный крик кота, потом громкий шепот. В дверь постучали, и бочком вошла Ольга Васильевна.
– Ну вот, Мариночка, нас и застукали, – сокрушенно произнес Петр. – Теперь будем слушать скандал и терпеть изощренные издевательства.
– Ой, как страшно, – улыбнулась девушка. Встала и протянула руку: – Марина. Ольга Васильевна, я вас еще три недели назад полюбила.
– Пойдем, Мариночка, поболтаем по-бабьи.
– Вы там того, не очень по-бабьи!
– Не волнуйся, мой господин. Я сегодня поужинала, так что пока не опасна. – Потом Марине: – Я тебе инструкцию дам по грамотной эксплуатации Бориса в мирных целях.
Женщины закрылись на кухне и просидели там до полуночи. Вика несколько раз заглядывала к ним, якобы в холодильник "за колбаской". Потом свистящим шепотом докладывала отцу:
– Пап, у них пока мирно. Они похожи на подружек. Щебечут! Так что, кажется, с парижским платьем все бонжур.
– Да не бонжур, тряпичница, а тхебьен …кажется.
– Все равно, не подерутся. Мама ж воспитательница, она не таких приручала. Ой, девчонки у меня все попадают!
– Какие девчонки? – вытягивал он ухо в сторону кухни. – С чего им падать?
– В наших девчоночьих кругах у кутюрьев не одеваются.
– У кутюров. Тьфу! От кутюх …кажется. Отстань, позор отеческий.
– Это почему позор? – вытянула губы дочь. – Ты что, молодым не был? Сразу старым родился?
– Да был я молодым, был. И сейчас еще ого-го… Вишь, какие на дом приходят…
– Па, хватит от страха трястись. Ты лучше расскажи, в кого ты влюблялся.
– Ой, у меня это было перманентно, с четырех лет и… до встречи с твоей мамой.
– А что тебе лучше всего запомнилось?
– Пожалуй, вот что, – сел он в кресло и поднял глаза к потолку. – Нам тогда было по семнадцати. Она училась на факультете иностранных языков. Она сидела напротив и сквозь пламя костра неотрывно смотрела на меня. Знаками я пригласил ее вместе прогуляться. Мы отошли от толпы ребят и по берегу реки дошли до белого валуна. Там остановились, и она села на камень, я – рядом, на камень напротив. Она была одета в белые плащ и юбку. Над широкой рекой высоко в небе вспыхнула радуга. Я посмотрел на часы – три ночи. В то время за Полярным кругом стояли белые ночи. Она стала читать стихи Рильке на немецком языке. Закончив читать, она спрашивала: "Перевести?" Каждый раз я отвечал "нет", потому что не хотел нарушать мелодии. Она улыбалась, обнажив ровные белые зубки. Там, за ними, розовый язык подхватывал звуки из гортани, подбрасывал, дробил и они превращались в хрустальный ручеек с весело скачущими по дну звонкими разноцветными камешками. "Еще?" – спрашивала она. "Да, пожалуйста, еще и еще!" – шептал я завороженно.
– Вы целовались?
– Что? А, нет! И мысли не было. Мы были детьми. Такое с нами случилось впервые: белая ночь на берегу огромной сибирской реки, радуга в полнеба, стихи, как журчанье ручья. Где теперь это милое дитя?.. Кому она читает стихи? Да и читает ли? Потом я листал сборник Рильке, пытался отыскать те стихи. Но так и не смог. Да и нужно ли?
– Как она выглядела?
– О-ча-ро-вательно! Девушка-цветок, белая лебедь, колокольчик, ветерок…
– Хоть бы кто обо мне так сказал!
– Учи стихи, читай настоящую прозу, впитывай глубину. Тогда кто-нибудь и о тебе так скажет.
– Па, прочти что-нибудь из Рильке.
Он взял белый сборник, открыл на закладке и негромко нараспев прочел:
Кто на свете плачет сейчас,
без причины плачет сейчас -
плачет обо мне.
Кто в ночи смеется сейчас,
без причины смеется сейчас -
смеется надо мной.
Кто на свете блуждает сейчас,
без причины блуждает сейчас -
идет ко мне.
Кто на свете гибнет сейчас,
без причины гибнет сейчас -
глядится в меня.
– Это "Серьезная минута", – пояснил Петр. – Не знаю как тебе, а мне кажется, это приступ тоски о прекрасном.
– Странно! Вроде бы о грустном, а так светло… Ты мне этот сборник дашь почитать?
– Бери.
Наконец дверь кухни открылась, и женщины вышли из затвора.
– Петр Андреевич, Марина отныне моя подруга, – произнесла Ольга "учительским" тоном. – Ее не обижай. Она очень хорошая девушка.
– И моя подруга, – напомнила Вика.
– Принесу послезавтра, – кивнула ей Марина. – Как обещала.