- Да вы что! - искренне удивлен секретарь. - Это и комбинату почет! Свободное волеизъявление граждан - главное завоевание социализма. А работа не волк, в лес не убежит. А вам, раз такое доверие партии, мы предоставляем двухнедельный отпуск с сохранением жалованья плюс премию. Путевку в санаторий. Что-нибудь из дефицита, например, норковую шапку или дубленку по госцене. В очередь на жилье. В общем, повезло тебе в жизни, парень!
Дома его встретила удивленная мать: она уже видела, что у каждого подъезда вывесили объявление "ваш председатель избирательной комиссии", на нем же фото Мастаева и домашний телефон, который тут же зазвонил, вызывают в Дом политпросвещения - политзанятия. Первым делом необходимо ознакомиться со списком всех жильцов "Образцового дома", обойти все квартиры и всем вручить приглашение на выборы, под расписку.
Как стучаться в каждую квартиру, как, заикаясь, объяснить, кто он такой. Однако все оказалось гораздо проще: во всех квартирах его уже знают, ждут, положенную процедуру производят, и никаких проблем, пока Мастаев не дошел до новоселов: Якубовы, словно к ним в склад пришли, ведут себя чванливо, а вот Дибировы дверь не открывают. Это и понятно: из квартиры доносится такая завораживающая дух мелодия, такая кипучая, неукротимая страсть, что ее и прерывать не хочется, но надо, надо сдать подписные листы в Дом политпросвещения. И Ваха звонит; словно ужас тишины и пустоты - музыка оборвалась, стук шагов, красивый девичий голос: "Кто там?" И пока Ваха пытался что-то вымолвить, дверь распахнулась, будто приглашая его в этот волшебный мир: она, возбужденная игрой и встревоженная звонком, юная, румяная, недовольная, строго смотрела на него. А Ваха, мало того, что сказать ничего не может - скулу свело, еще и взгляд потупил от смущения.
- Что вам нужно? - строго и нетерпеливо спросила она.
Мастаев протянул листок и ручку.
- Что за бестактность, я автографы на дому не раздаю, - дверь захлопнулась, а Мастаева охватило какое-то непонятное, доселе неведомое чувство. Будто по волшебству перед ним раскрылась дверь в чудесный, чарующий мир, где счастье, любовь, музыка и красота, и тут же этот мир исчез, словно навсегда. И ему стало так одиноко, пусто, что он буквально застыл у Дибировской двери. И неизвестно, сколько бы еще простоял, когда его здесь обнаружила возвращавшаяся домой мать Марии. Она сразу все поняла, расписалась за всех членов семьи и заверила, что все, как положено, проголосуют. И все. Не только дочь, но даже мать не узнала Ваху. Да и как узнать - столько лет прошло, тогда он был подростком. А ведь это та семья немца-дирижера Тамма из Алма-Аты. И это та девочка, которая играла на рояле, в которую Ваха с тех пор в своих фантастических грезах влюблен… И он даже не мечтал, а вдруг встретил ее… Стало и приятно, и страшно, и тревожно. Как легко было мечтать, а она, еще более влекущая, чарующая, - наяву. Что делать?
Остаток дня Мастаев провел в Доме политпросвещения.
- Молодец! - хвалил его Кныш. - Чувствуется рабочая хватка и смекалка, быстро справились с заданием. Теперь следующий, не менее ответственный этап. Мастаев, - он его легонько толкнул, - что с вами? Вы сегодня какой-то рассеянный. Так вот, теперь необходимо агитировать за нашего кандидата.
- А что за него агитировать? - всего один кандидат, одна всего партия, - очнулся Мастаев.
- Но-но-но! Вы что, Мастаев?! Никакой расхлябанности. Народу надо указать правильный путь, правильный выбор. Никакой самодеятельности, нельзя пускать дело государственной важности на самотек. Вам все понятно? Повторите!
- Никакого самотека, в кране должен быть напор.
- Образно. Молодец, - еще раз похвалил Кныш. - Ну, ты, я вижу, торопишься с агитацией. Правильный, пролетарский энтузиазм.
О выборах, тем более об агитации, Мастаев в тот день не думал, вечером в летнем кинотеатре концерт Дибировой Марии, вот куда он торопится. На концертах до этого он никогда не бывал, да по телевизору видел, что поклонники дарят исполнителям цветы, вот и подался он на цветочный рынок.
Как и со всем в Стране Советов, выбор цветов небольшой. Это тоже элемент буржуазного излишества. К тому же Мастаев никогда прежде цветы не покупал, не дарил, не разбирается, да и лишних денег у него нет. И тогда он решил поступить здраво. Живые цветы через день-два завянут, и он купил искусственные и только два, как знак: он и она - навечно!
Людей на концерте - негусто, в основном русские, пожилые. В первом ряду мать Марии, а вот брата и отца нет. Ваха пораньше пришел, чем удивил билетера, сел так, чтобы и его было видно. Однако Мария вряд ли его заметила до начала, а во время исполнения он сам про все забыл, он даже не думал, что от музыки, тем более такой вроде скучной, как говорят, классической, он получит такое наслаждение, такую невиданную легкость, нежность, что буквально улетит вместе с девушкой и мелодией на самые облака, и, как заключительный аккорд, он видит, что понесли на сцену цветы. Он тоже рванулся к ней, стал в очередь, и что же такое, она от его подарка вздрогнула, даже побледнела. Не понимая, в чем дело, пораженный Мастаев быстро вернулся на свое место, а соседка шепчет:
- Такие цветы лишь на могилу. А два цветка - траур.
Он бежал. Бежал на до сих пор спасающий футбол, но и там не смог найти успокоения. До полуночи бродил он по городу, боясь войти во двор, думая, что там его поджидают культурные обитатели "Образцового дома". Но во дворе, как обычно, тихо, только мать беспокоилась, что он задержался.
Наутро во дворе тоже ничего революционного, так что он, более-менее успокоившись, двинулся в другой дом, политпросвещения, а тут Кныш:
- Хе-хе, что это ты там учудил на концерте?
- Откуда вы знаете? - Мастаев так удивлен, что даже не заикается.
- Хе-хе, я все знаю, работа такая. А ты в принципе правильно поступил, есть в тебе рабочий инстинкт, сразу же "захоронить" эти буржуазно-заморские веяния. Тоже мне классика: Бах, Шопен да Чайковский. Есть "Интернационал", есть наш Гимн - и баста! - он закурил очередную папиросу. - Весь мир против нас. Выборы на носу, а этим барышням все побренчать неймется… Ты, Мастаев, молодец, сорвал это безобразие!
Кныш, обычно говоривший лозунгами, всегда твердил: "Болтун - находка для врага". А тут разошелся, во всех подробностях смакуя, рассказал, как эта пианистка не смогла продолжать концерт, словно голос у нее сорвался, как публика стала возмущаться.
- А вы разве были там? - не сдержался Мастаев.
- Считай, что был, - доволен Кныш. - Если бы не дождь, был бы прилично-организованный скандал.
- А-а разве вчера был дождь?
- Что? - Кныш словно очнулся. - Вот черт! Действительно, разве вчера был дождь? - он полез в стол и, не доставая, чтобы Мастаев не видел, что-то там листал. - Вот дрянь, опять, видать, пил. Дождь в отчете надумал. Ну, я ему дам на сей раз, - он поднял трубку. - Срочно метеослужбу. Дайте справку о погоде за вчерашний вечер. А ты иди, работай, - это грубо Мастаеву. - И не болтай!
Как таковой работы по выборам не было. Все за годы советской власти отработано, налажено. Тем не менее Мастаев по природе был дотошным, и в учебных заведениях отмечали, что он звезд с неба не хватает, но упертый, настырный, порой прямолинейный, и в жизни, особенно в футболе, идет напролом, борется до конца, даже, казалось бы, в безнадежной ситуации. И если в жизни он еще ничего не достиг, зато в футболе он нападающий, не такой, как многие, увертливый, ловкий, быстрый, и несмотря на свои вроде бы незавидные габариты, он таран, частенько прошибает оборону.
И за выборы Мастаев взялся бы основательно. А тут он хочет забыть свой первый концерт; может, оттого еще с большим рвением взялся за дело, поручение. Даже Кныш удивлен, приезжала комиссия - никаких нареканий, и молодого Мастаева ставят всем в пример.
- Смотри, - за день перед выборами предупреждает Кныш, - у тебя будет голосовать все руководство республики, в том числе и первый! Будь начеку: "Образцовый дом" - образцовые выборы - всем как один голосовать! И "итоговый протокол" готов?!
- А зачем тогда голосовать, зачем выборы?
- Но-но-но, Мастаев! Выборы - это свобода граждан СССР!
День выборов - настоящий праздник. Все нарядные, все прибрано и украшено. Звучит патриотическая и народная музыка, все в цветах и в шариках. В продаже много сладостей, и все дешево. Мастаев очень волновался, но ничего особенного, как его предупредили - к девяти утра придет сам первый секретарь с супругой и дочкой. К этому моменту несколько камер и вся элита у избирательных урн. Никакой охраны, никакой толкучки; все торжественно, спокойно, организованно. До обеда почти все проголосовали за единственно достойного кандидата, то есть первого секретаря обкома и единственную партию - КПСС. И тут проблемы с новоселами. Время, отведенное для голосования, уже подходит к концу, а старших Дибирова и Якубова нет. Сам Мастаев очень волнуется, ведь явка на его участке должна быть стопроцентной. И это по инструкции вроде не запрещено, но и не желательно в день выборов, однако Мастаев имеет право в исключительных случаях, и он хочет оказать хоть какую-то услугу - позвонил Дибировым. Не узнать мелодичный голос Марии нельзя, да вот он от волнения и слова сказать не может, а она засмеялась, трубку положила. А он по важному делу звонит, поэтому вновь перезвонил, кое-как смог что-то сказать. Тотчас же прибежала мать Марии, она понимала, что может произойти, если партийный функционер не проголосует.
Виктория Оттовна пояснила несколько иначе, да позже Мастаев узнал: оказывается, Юша Дибиров накануне загулял на пригородной даче и сегодня не может прийти в себя:
- Вот его паспорт, - за полчаса до закрытия избирательного участка говорит Виктория Оттовна.
- Голосует не паспорт, а личность, - как можно корректнее пытается отвечать Мастаев.
- Пожалуйста, помогите, - это уже сама Мария прибежала на участок минут за пять до закрытия.
И тогда Ваха неумолим. Ровно в восемь вечера он закрывает участок, а еще через пять минут рвется запыхавшийся Якубов, твердит, что был на похоронах, хочет проголосовать - дверь закрыта.
Быстро Мастаев подвел итоги голосования. Все до смешного просто, в его элитарном списке ровно 100 человек, голосовавших - 98 процентов, из проголосовавших "за" - 100 процентов, "против" - нет.
В полночь Ваха перед сном курил на лестнице перед своим чуланчиком, когда в соседний подъезд прошли Якубов и глава правительства Бааев. В окне Кныша, что прямо над Мастаевым, загорелся свет, и вскоре в чуланчике зазвонил телефон.
- Ваха Ганаевич, - настойчив голос Кныша, - необходимо позволить проголосовать товарищу Якубову.
- Не положено, - сух голос Мастаева, - все опечатано, итог подведен.
- Мастаев! - этот крик слышали даже во дворе. Мастаев положил трубку.
Через пару дней печатный орган Чечено-Ингушского обкома КПСС газета "Грозненский рабочий" опубликовала итоги голосования, где на избирательном участке № 1 значилось: явка - 100 процентов, "за" - 100 процентов, "против" - 0. Правда, была еще одна заметка на первой полосе: состоялось внеочередное заседание бюро обкома по поводу предстоящей уборочной страды; был и вопрос "о разном", где коммунисты Дибиров Ю. и Якубов А. получили по партвзысканию и временно отстранены от занимаемых должностей.
Все это Мастаева уже мало интересовало. Он вновь с утра - в очереди за продуктами, потом весь день над городом - Грозный строит, зато вечером жизнь: он играет в футбол, а потом, когда уже стемнеет, много раз проходит под окнами Дибировых, и, может, не так часто, как раньше, а порою льется музыка: такая страсть, что внутри у Вахи все замирает. И как бы он хотел, чтобы, как и он, и о нем вспоминали. А о нем, и не только в квартире Дибировых, но и у Якубовых частенько вспоминают, будто во всех их бедах виноват Мастаев. Ведь Мастаеву неведомо, что значит "отстранены от должности", от высокой должности; он ведь просто рабочий, и на его место никто не зарится, наоборот, всюду висят объявления: "требуются рабочие". И что же люди на работу не идут, вроде в республике избыток рабочей силы, безработица. Да Мастаев не экономист, не понимает, что безработица - не оттого, что работы нет, а оттого, что за тяжелую работу платят мало, семью не прокормить.
Конечно, и Мастаев понимает, что получает за свой труд маловато, еле-еле концы с концами сводит. Да все познается в сравнении, ведь они до сих пор с матерью ютились в маленькой комнатушке и пили чай с черным хлебом. А теперь - просто роскошь, и большего в жизни не надо, все вроде будет своим чередом. Вот только одно, ну конечно же не беда, а какое-то новое чувство: он понимает, что влюблен в Марию, она девушка красивая, интересная, и вокруг нее парни обеспеченные увиваются, вот и захотелось Вахе Мастаеву поприличнее одеться, пошел он на полуподпольный вещевой рынок - чтобы одни джинсы купить, ему надо пару месяцев ударно, по-коммунистически, вкалывать. Зато с обувкой просто повезло. И раньше, бывало, мать найдет в мусорном баке какую-либо поношенную одежонку, выстирает, заштопает, и себе, а бывает, и Вахе перепадает. А переехали в "Образцовый дом", и здесь такого добра навалом, так и заполучил Ваха ношеные, но еще весьма добротные кроссовки. В таких не то что в футбол, даже на работу ходить жалко, только на прогулку. И вот как-то вечером, что в последнее время желанно, он стал под окном Марии, и она выглянула, словно его ждала, и он даже посмел с ней поздороваться, даже еще что-то сказать. И она ему, может, не так дружелюбно, да что-то отвечала. Однако Ваха не мог расслышать, по пустынному вечером проспекту Победы проехала с визгом машина, стук дверей и сосед Якубов Асад.
- Мария, - чуть ли не во всю глотку гаркнул Якубов, - из-за этого стукача наши паханы пострадали.
- К-к-кто "стукач"? - задрожал Мастаев. - Т-ты ответишь за эти слова!
- Чего?! - презрительно сплюнул Якубов. - Ха-ха-ха, мои кроссовки с помойки подобрал и еще о чем-то базаришь.
- Э-э, - совсем лишился дара речи Мастаев, а Якубов тем же тоном продолжал:
- Ты, своих же, чеченцев, подставил. Выслужился?
- Я действовал честно, - наконец-то прорвало Мастаева.
- Хе-хе, "честно". Тогда скидывай мои коры. Давай, разувайся прямо здесь.
- Якубов! Тебе не стыдно? - вдруг крикнула Мария.
- Стыдиться должен этот ублюдок.
- Я-я у-у… - не смог словом ответить Мастаев, бросился на обидчика.
Особого противостояния не получилось: не раз битый, драчливый воспитанник городских окраин и подворотен, он с ходу подмял Якубова и, наверное, избил бы от души, но услышал, как Мария назвала его имя: "Ваха, перестань!" Он уже уходил, но остановился, словно очнулся, быстро сбросил кроссовки, швырнул их: "На, подавись". Так и ушел босиком, а кто-то с балкона "Образцового дома" вслед крикнул: "Босяк".
Когда Ваха пришел в чуланчик, мать уже спала, а он долго не мог заснуть, все выходил во двор покурить, о драке он даже не вспоминал, был просто счастлив, что Мария знала его имя, даже обратилась к нему.
С таким же настроением он провел и весь последующий рабочий день, думая, что все утряслось, а, оказывается, было продолжение: мать обо всем узнала. Она пошла к Якубовым и на весь подъезд заявила:
- Мой сын не стукач и тем более не ублюдок. Мы свой трудовой честно добытый кусок хлеба едим и хвалу Богу воздаем, а вы с жиру беситесь, воры! Харам с вами жить.
Якубовы с ней особо не препирались, просто дверь перед носом захлопнули. А на следующее утро, не в почтовый ящик, что на двери, а под дверь просунули конверт: "Граждане Мастаевы. В "Образцовом доме" проживают достойные люди. Ведите себя прилично, выселим".
Только Ваха это прочел, бросился в подъезд к Кнышу. Благо, тот сам открыл дверь. Увидев протянутое письмо и страдающее от заикания лицо, Кныш грубо схватил запястье Мастаева, резко втянул в коридор и шепотом:
- Я ведь запретил без вызова являться, тем более сюда.
- Э-э, - показывал Мастаев письмо.
- Тише, я сам такое же получил. Читай: "Товарищ Кныш! Ваша кадровая политика не соответствует современным требованиям. Срочно примите меры. Выговор с предупреждением".
- А вам от кого?
- Тс-с! - Кныш загадочно поднял указательный палец вверх и еще тише: - понимаешь, мы люди маленькие, а политика - дело темное. Ею управляют всего несколько человек. Их мало кто знает, и лучше не знать. А если хотим жить, надо исполнять. Иди.
- Постойте, - заупрямился Ваха, вновь глядя в письмо, - вы-то хоть "товарищ", а мы с матерью, судя по письму, "не достойные", "не приличные".
- Мастаев! Ты юн и глуп! Вместо того, чтобы благодарить судьбу, ты о какой-то чести задумался?.. Ну, можешь хоть сейчас переезжать. Куда? Хоть о матери своей несчастной подумай. А ты в пианистку влюбился. Да она ведь цаца, и не чеченка, и не русская. Так, что-то фашистско-жидовское, как и ее музыка. А ты - сын уборщицы! Сам крановщик. Факт! И кто его опровергнет?.. Но мы, рабочие, все равно победим! Иди, я тебя, когда надо, вызову.
По сути, Мастаев - беспризорник, всегда был волен в своих мыслях. А тут Кныш прочитал такую мораль, и мать, будто сговорились, то же самое: "Выкинь из головы эту музыкантшу, мы им не пара". А как он ее может выкинуть, если давно только этим и живет. Наверное, впервые в жизни он стал испытывать муки любви. Спасение лишь одно - футбол. И вот как-то после игры, уже в сумерках, он возвращался домой, как рядом визг резины. Он не только не бежал, но даже с неким вызовом пошел, как в футболе, один в атаку. И вряд ли два брата Якубовых, Дибиров Руслан и Бааев Альберт легко справились бы с ним, да из машины достали кусок арматуры.
Если бы не окрик прохожих, всякое могло случиться. А Ваха до чуланчика смог дойти.
- Давай отсюда уедем. Не наше это место, - плакала Баппа.
- Куда мы уедем? И где "наше" место? - с некой иронией пытался отвечать сын.
А ночью боли стали нестерпимыми, вызвали "скорую". Ваху госпитализировали.
Наутро в больнице появилась Виктория Оттовна Дибирова. Она была смущена, извинялась за сына, даже попыталась под подушку сунуть деньги. Этого Мастаевы не позволили. Завязался небольшой спор, и в это время в палате появился дед Нажа. Видно было, что он торопился, сильно взволнован. Ни с кем не здороваясь, он прямиком двинулся к внуку, по-старчески крепкой рукой схватил здоровую кисть Вахи:
- Кто эти ублюдки?
- Да так, случайность, - Ваха постарался отвести взгляд.
- Говори, - дернул руку больного старик.
- В том числе и мой сын, - неожиданно на русском твердо сказала Виктория Оттовна.
Словно эта женщина только появилась, Нажа уставился на нее цепким режущим взглядом, видно, напряг память, что-то припоминая, и уже более миролюбиво:
- Ты ведь дочь музыканта?
- Да, я дочь Отто Тамма, а вы у нас как-то гостили. Теперь я вспомнила вашего внука. Простите, что так получилось, - она замялась при последних словах.
- А как ваш отец, мой друг? - оживился дед.
- Папы и мамы уже нет.