Раньше ты говорил, что я слишком много пью. Интересно, что бы ты сказал теперь. До чертей, старик, до самых настоящих… Я бы многое мог тебе о них рассказать, но ведь они тебе совершенно неинтересны. И тут ты прав. Ты всегда и во всем прав, и я тебя за это ненавижу, ох, как я тебя за это ненавижу! Так вот, на прошлой неделе, сразу после того, как я плотно пообщался с чертями, приходят ко мне двое. Или трое? Не помню, да это и не важно. Открывает один свой, как я его потом назвал, ядерный чемоданчик, вынимает довольно толстую папку, открывает и начинает доставать листочек за листочком, а на них – история моего бизнеса, начиная с первых ста тонн вывезенного из Германии армейского бензина. Я удивился и спрашиваю: "Неужели моя скромная персона привлекла внимание таких серьезных товарищей? Неужели вы за всеми следите?" – "Ну что вы, Герман Генрихович, за всеми следить – это какие же штаты надо иметь. Только за теми, кого нам заказывают". – "Чего же ваш заказчик от меня хочет?" – "Хочет, чтобы убирались вы куда-нибудь подальше". – "Понятно, – говорю, – а не проще было бы пиф-паф?" – "Проще, – говорят, – но наш заказчик этим не занимается". – "Хорошо, а если я поступлю иначе?" – "Тогда эти материалы появятся в газетах". – "В каких газетах?" – "В разных. В "Ежедневном бизнесмене" для элиты и в "Столичном молодежнике" для народа". Короче, дали они мне неделю, чтобы я убирался из родимой Рашки ко всем чертям. И неделя эта подходит к концу завтра. Или сегодня? Ну да, сегодня. До Сокрушилина я так и не смог добраться, секретари и референты к нему не подпустили, а вот с Наумом мне пообщаться удалось. На приеме в английском посольстве по случаю дня рождения английской королевы. Он очень удивился и очень убеждал меня в том, что не имеет к этому делу ни малейшего отношения. Я почти поверил, а через неделю пришли эти черти с ядерным чемоданчиком. Но сколько же их в действительности было?
Как будто всё случайно и ничего случайного. Ехал Сокрушилин, ткнул в тебя пальцем, и вот… Как бы не так! Тебя искали! Тебя выискивали, высчитывали, вынюхивали. Я тебе сейчас скажу, а ты не слушай… Да хоть и слушай, все равно не поймешь. Ты ангел, урод, последний ангел этой чёртовой державы. Им нужен был именно ты, и они тебя взяли. Сперва они даже не поверили своему счастью. "Неужели это он и есть – этот баран с овечьими глазами?" И когда это поняли, впились в тебя зубищами так, что кости затрещали.
Наверное, я бы давно это сделал, если бы не ты. Ты придавал моей жизни не только смысл, но и вкус. Она была мне желанна! При тебе понятие добра не было абстракцией, потому что ты и был добро среди всеобщего зла. Ты жил, под собою не чуя страны, парил и порхал, одно слово – ангел, а они – железными палками по твоим ангельским розовым пяточкам! Вот как я заговорил, друг, вот как прихватило! Я говорю о нас с тобой в прошедшем времени, но это так и есть – нас уже нет. Я выкопал себе могилу сам, а тебе ее вырыли все эти Кати Целовальниковы и Ваньки Жуковы – искренне и одновременно за деньги, непонятно даже, как это у них сочетается?
Но до Мешанкина им далеко. Он кинул меня, как последнего лоха. Я прекрасно знал, что наше правосудие делается за деньги, но питал иллюзии насчет двух-трех человек, среди которых Мешанкин. Там действительно не деньги, там очень большие деньги. Он высосал из меня все. Но говорит при этом – заслушаешься. И так смело, так точно, так правдиво! "Пусть говорят то, что хотят, но делают то, что нам нужно", вот она – российская демократия в действии. Представляю, каким соловьем он заливается сейчас на суде. "Адвокат – продажная совесть" – это у Достоевского. А ты не находишь, что герои Достоевского сплошь советские люди?
На человека, который все это время передавал тебе письма, я вышел через одного вора в законе. За это я вору заплатил и ему давал за каждое переданное тебе письмо по сто баксов. Он брал деньги, потом брал под козырек, потом ксерокопировал письмо, сдавал копию начальству и снова брал под козырек. Я видел копии – они лежали в ядерном чемоданчике у этих чертей. Чёрт, но сколько же их было?! Впрочем, это не важно, а я все про русского советского человека. Старший лейтенант Рядовкин. Точнее – уже капитан. Растут люди. Тебя, друг, засудят по полной. Расстрелять не могут, да это в их планы и не входит. Им нужно, чтобы твои овечьи глаза превратились в крысиные, как у всех нас. Это обязательное, непременное условие, чтобы у всех, у всех… Прочитал вчера в газете: "У России нет другого выхода, как избрать следующим Президентом Александра Наумова". Прочитал и чуть не заплакал – не чужая ведь страна. Глинка завещал быть похороненным в Германии, что и было исполнено, но спустя двести лет приехали наши товарищи, выкопали, привезли обратно и закопали – лежи здесь, сволочь! Отомстили за ту выходку на границе… Вот за это я нашу Рашку люблю, за последовательность – не может при жизни, так после смерти отомстит! Люблю. Но жить здесь больше не могу. Тебя нет, и меня не будет. Но лучше наоборот – справедливее. Как там твои зэки говорят: умри ты сегодня, а я завтра? Нет уж, лучше я сегодня.
№ 129
Одним русским националистом стало меньше
На улице Володи Тейтельбойма в мусорном баке вчера был обнаружен обгоревший труп молодого мужчины. В кармане убитого находилось удостоверение русского националиста на имя Льва Лютикова.
"СтоМ" 12.07.98 г.
№ 130
Фрагмент закрытого судебного заседания по делу № I-234/5678-9
Защитник: Противоречия, несовпадения, нестыковки попадаются на каждом шагу, прямо-таки бьют в глаза! Например, в заявлении, написанном матерью потерпевшей и принятом в день совершения преступления, преступник описан как черноволосый, с бородкой, как указывается в заявлении, "похожий на еврея", но в показаниях потерпевшей девочки он совсем другой. Достаточно посмотреть на Золоторотова мельком, чтобы понять, что он не похож на еврея.
Обвинитель: Но Золоторотов сам настаивает на своем еврейском происхождении. Достаточно вспомнить известный случай с американским проповедником, проповедовавшим в камере Бутырской тюрьмы, когда тот спросил, есть ли здесь евреи, Золоторотов вышел первым.
Защитник: И последним.
Обвинитель: Да, и последним. Но если человек считает себя евреем, значит, он еврей, а если он еврей, значит, он не может не быть похожим на еврея.
Защитник: У меня есть несколько друзей евреев, которые совершенно не похожи на евреев.
Обвинитель: Фамилии у них русские?
Защитник: У некоторых – да.
Обвинитель: И в паспорте у них записано, что они русские?
Защитник: Да.
Обвинитель: Откуда же вы знаете, что они евреи? Вот видите, это невозможно скрыть. Если человек считает себя евреем, он не может не быть похож на еврея. Что же касается роста преступника, то тут сработала свежесть восприятия. У страха, как известно, глаза велики.
Защитник: Вызывает также удивление изображение ножа, которым якобы угрожал мой подзащитный Кристине Гуляевой. Из страшного, пиратского кинжала он превратился в фирменный швейцарский нож.
Обвинитель: И что касается ножа, в этом тоже нет ничего удивительного. Кристина – девочка, будущая женщина. Любое техническое изделие является для женщины общим местом. Всякая нормальная женщина не может отличить не только "мерседес" от "опеля", но и "москвич" от "запорожца". Машины для них различаются по цветам окраски. Если этот цвет женщине к лицу, то значит, машина хорошая. Поэтому совершенно не удивительно, что Кристина не сразу вспомнила форму ножа. Что девочка может знать про ножи? Но прошу обратить внимание, что во всех своих показаниях указывала на цвет ручки – красный.
Защитник: Ее любимый цвет?
Обвинитель: В данном случае это не имеет значения.
Защитник: Интересно, как она могла ее различить, если обвиняемый сжимал нож в кулаке. Вот нож, точно такой же, какой присутствует в деле в качестве вещественного доказательства. Я сжимаю его в кулаке. Вы видите, какой у ручки цвет? Я уже не говорю о том, можно ли здесь увидеть крест.
Обвинитель: Уважаемый защитник заставляет усомниться в том, читал ли он "Дело"? Обуреваемый похотью, Золоторотов порезался о свой нож. Об этом свидетельствуют пятна крови на стенке лифта и в пазах ножа, а также на берете Золоторотова, которым он вытирал кровь. В этот момент Кристина видела и цвет, и крест. Хотелось бы напомнить, что на последнем допросе Золоторотов полностью признал свою вину.
Защитник: Этот процесс отбрасывает нас назад, в тридцать седьмой год. То что Золоторотов признал вчера свою вину – еще ничего не значит. Тогда тоже признавали, что пытались отравить воды Тихого океана, чтобы лишить советский народ тихоокеанской сельди…
Обвинитель: Заявляю решительный протест!
Судья: Защитник, вы что себе позволяете?
Защитник: …С таким же успехом мой подзащитный изнасиловал тридцать восемь девочек. Посмотрите на него – какие тридцать восемь девочек?!
Обвинитель: Как говорит одна моя знакомая – маленькое дерево в сук идет.
Защитник: Я протестую!
Судья: Подсудимый, почему вы смеетесь? Прекратите смеяться, подсудимый!
№ 131
Заключительное слово государственного обвинителя и. о. Генерального прокурора России А. И. Сокрушилина на закрытом заседании суда по делу № I-234/5678-9
Товарищи!
Я обратился к вам так, как не принято сейчас обращаться в нашем кругу, не для того, чтобы спровоцировать дискуссию или вызвать чье-то недовольство, и даже вижу, как недоволен господин защитник, наш знаменитый адвокат Михал Михалыч Мешанкин. Но это возврат не к временам коммунистического прошлого, а к еще более далеким временам, из которых, кстати, коммунисты и выкрали данное обращение. Как, впрочем, и многое другое. В дореволюционной России данное слово существовало в союзе с такими словами, как министр и прокурор: товарищ министра и товарищ прокурора. Я, прокурор, считаю всех здесь собравшихся своими товарищами и поэтому так к вам обратился. В данном случае вы все здесь – товарищи Генерального прокурора, так как именно я сам по своей воле вызвался быть государственным обвинителем.
Почему я это делаю, есть, как говорится, дела поважнее. Да, отчасти я это делаю вынужденно. Мне приходилось уже реагировать на намеки, что дело Золоторотова как-то связано с моим назначением на высокий пост. Если и связано, то только хронологически. Десятого ноября прошлого года я взял Золоторотова, тринадцатого ноября Президент подписал указ о моем назначении. Но здесь, на закрытом судебном заседании, в узком, так сказать, кругу я могу рассказать, что подобные указы быстро подписываются, но долго готовятся и ждут своей очереди. Указ о моем назначении Генпрокурором был составлен еще в Сибири, задолго до появления Золоторотова в поле зрения правоохранительных органов, и просто ждал своей очереди в так называемой Красной папке. Очередь подошла, Президент подписал указ, и Золоторотов здесь ни при чем. Теперь о самом Золоторотове. Почему-то все решили, что я взял его наугад. Ехал, увидел, остановил… Так все это выглядело в известном телерепортаже, когда я его брал, для широкой, так сказать, публики. Но здесь собрались профессионалы, и между нами я могу сказать – этому предшествовали месяцы кропотливого труда следователей и криминалистов. Приходится сожалеть, что дело московского Чикатило перестало волновать широкую общественность еще до вынесения приговора, ушло в тень более шумного дела о милицейском наркобароне. Кстати, я тоже брал полковника Захарика, но уже в роли Генерального прокурора. Какой же интерес я мог преследовать здесь? Тут мои недоброжелатели стыдливо замолкают. Но чтобы окончательно заткнуть им рот, я готов и в деле милицейского наркобарона быть государственным обвинителем. Там, кстати, суд будет открытым, и тогда уже вся страна узнает, кто находится на стороне закона, а кто преследует свои корыстные, эгоистические интересы. Я заинтересован только в одном – в главенстве закона в любом деле, начиная от неуплаты за проезд в общественном транспорте и кончая тяжкими преступлениями. Имей я такую возможность, я бы выступал в качестве обвинителя в каждом рассматриваемом в суде деле.
Наблюдая сегодня за тем, как в зал вносят все тридцать восемь томов уголовного дела, я испытал ни с чем не сравнимое наслаждение: вот они, итоги кропотливого труда следственной группы, возглавляемой следователем по особо важным делам Валентиной Ивановной Дудкиной. Остается только догадываться, чего ей это стоило! На днях я выступал на телевидении в авторской передаче прекрасного современного русского писателя Вениамина Малофееева "Скрижали", где он меня спросил, какую последнюю книгу я прочитал. Я ответил: "Дело Золоторотова, тридцать восемь томов". – "Я не читал". – "И не советую", – сказал я. В самом деле, я испытал непреходящее чувство омерзения от знакомства с подробностями этого дела. Когда я заявил на всю страну, что очищу Россию от мрази, я еще не знал Золоторотова, но, читая его "Дело", понял, что имел в виду именно его. Меня тогда спрашивали, да и сейчас еще спрашивают: "А что такое мразь?" Не что, а кто! Посмотрите на этого тщедушного человечка с бегающими глазками и блуждающей улыбкой, вслушайтесь в этот ни с того ни с сего возникающий смешок, и вы получите ответ на свой вопрос. Я подсчитал – в ходе следствия он девятнадцать раз признавал свою вину и столько же раз отказывался от признания. Девятнацать да и столько же нет. Если их сплюсовать, получим тридцать восемь… Вам ничего не говорит эта цифра? Остается гадать, что он скажет сегодня… Во всем – неуверенность, неопределенность, зыбкость – одна сплошная рефлексия. Мужчина не может и не должен так себя вести! И сейчас, сидя напротив и глядя ему в глаза, я говорю: "Золоторотов, вы не мужчина!" Неуверенность в себе, нерешительность и все та же рефлексия несовместимы с таким понятием, как мужской характер, это и стало причиной мстительного, звериного отношения к жизни. Именно – звериного! Находясь на психиатрическом исследовании, Золоторотов написал псевдонаучный трактат "Собаки и кошки как фактор любви", в котором ставит животных выше человека. Для него собака и кошка значат больше, чем человек! Недавно на одну мою знакомую напала кошка. Не улыбайтесь, пожалуйста… Хотел бы я на вас посмотреть, когда бы вы увидели то, что открылось моему потрясенному взору. Пытки средневековой инквизиции меркнут в сравнении с тем, что я увидел. Когти и зубы, зубы и когти! Чудовищные кровоподтеки. Вот вам и кис-кис-кис! Девушка в шоке, с ней работают не только хирурги, но и психотерапевты. Вам мало этой истории? Что ж, расскажу еще одну. В прошлом месяце в одном старом московском доме умерла древняя старушка, говорят даже, троюродная прапрабабушка Пушкина, жившая с двумя своими любимыми пуделями, деля с ними последнюю ложку манной каши. Она давно не выходила из своей квартиры, поэтому соседи не подняли тревогу. И пока старушка лежала на полу в прихожей, собачки продолжали вполне сытное существование, откусывая от своей мертвой хозяйки лакомые кусочки, а в перерывах балуясь косточками. А нужду, большую и малую, пудельки справляли на кровати хозяйки. Больше не продолжать? Хорошо, не буду. Но они звери, господа, звери, все эти Шарики и Жучки! Золоторотов, однако, утверждает обратное. Он ставит Шарика выше товарищ Шарикова, я не имею в виду известный литературный персонаж, в данном случае это имя нарицательное, как товарищ Иванов. Вот откуда истоки его звериного отношения к людям, детям, жизни! И я бы обратился к вам, Золоторотов, с призывом любить человека, если бы вы были человек. Но вы не только не мужчина, вы не человек. Вы зверь, Евгений Золоторотов! Железная клетка, в которой вы сейчас сидите, напоминает мне грамматические скобки, вы выведены за железные скобки нормального человеческого существования! И не случайно он сожрал почти целиком толстую записную книжку, что невозможно для обычного человека.
Но тогда получается, что мы должны судить зверя по человеческим гуманным законам? Да, должны! Потому что мы гуманисты. Когда я отправлялся на это заседание, родные и близкие спрашивали меня: "Ты будешь требовать для него смертной казни?" Приходилось всякий раз напоминать, что в новой демократической России действует мораторий на применение смертной казни. Финалом жизни московского Чикатило не может стать точка, поставленная в жизни его ростовского крестного отца. Мы не можем поступить с ним так, как поступил с двумя озверевшими пуделями милиционер. Я не зверь и не жажду крови. Я Генеральный прокурор и не требую для Золоторотова смертной казни. Я требую для него срока заключения. Какого? В замечательном фильме прекрасного режиссера Никиты Михалкова есть такие слова: "Вор должен сидеть в тюрьме". Тем более очевидно, где должен находиться маньяк. Сколько? Это должен решить суд, но если вам интересно мое мнение, скажу: маньяк должен сидеть в тюрьме всегда!