Сон мне однажды приснился,
Милая дева с цимбалами…
Но в эту секунду чернокожая Флоренс начинает петь, и он забывает все прочие песни и стихи:
Абиссинская дева с цимбалами пела ему
о великой Горе Абора.
В кровати их двое - могильщик с античным именем и шлюха с античным профилем.
- После предательства Взлетающего Орла я очень сильно страдал, - говорит Джокасте Виргилий. - Но теперь все забылось. Мне уже все равно.
- Ты можешь остаться здесь жить, Виргилий, если хочешь, - отвечает ему Джокаста. - Будешь жить в Доме и присматривать за девушками. Хватит тебе бродить вверх и вниз по склонам этой проклятой горы, ты уже достаточно повидал и совершил. В том, что случилось с нашим островом, никто не виноват. Пора тебе отдохнуть. Пускай твой Взлетающий Орел отправляется дальше один, если хочет; ты сделал для него все, что мог.
- Или все, что считал нужным сделать, - отвечает Виргилий. - Сию минуту он никуда не хочет идти, он собирается поселиться здесь и жить. Поселиться в К.! Кто знает, возможно, все так и должно было закончиться - ничего больше не поделаешь, он нашел свое место. Но иногда я думаю… - Виргилий внезапно замолкает.
- Ты думаешь, что в его силах сделать то, что не смог сделать ты? - заканчивает за него Джокаста. Виргилий ничего не отвечает.
- Месть еще никому не приносила добра, - мягко замечает тогда мадам. - И ты и я, мы оба хорошо знаем, что Гримус сейчас недоступен. Ни для кого.
Виргилий пожал плечами.
- Может и так. А может и нет…
- Что же такое есть в этой Лив, - спросила тогда Джокаста, - что обрекает мужчин на такую муку? Стал бы ты ненавидеть Гримуса, если бы не Лив?
- Скорее всего нет, - отвечает Виргилий.
- Лив, - бросает Джокаста, словно сплевывает. - Ты должен забыть ее, Виргилий. Ее, Гримуса и Взлетающего Орла. Мыслями тебя нет здесь, а я не могу спать с зомби.
Виргилий усмехается.
- Ты очень терпеливая женщина, Джокаста, - замечает он. - Налей мне еще вина - в нем есть прощение и забытье. Я рад буду остаться с вами.
- Джокаста?
Мадам пошевелилась.
- Джокаста, послушай…
Виргилий напряженно сидит в постели и оглядывается по сторонам. В сумраке он видит свое отражение в большом зеркале, висящем против кровати на стене.
Джокаста приподнимается на локте.
- Ну что ты придумал на этот раз? - сквозь сон бормочет она. В прошлые ночи подобное повторялось регулярно; среди сна Виргилий вдруг вскидывался от непонятной тревоги. "Исцеление подсознания происходит дольше всего", - обычно извинялся он в таких случаях.
- Я только что вспомнил, - говорит он. - В ту ночь, когда я пришел в город. Разве ты забыла? Что-то странное случилось тогда…
- Господи! - охнула Джокаста. - Как я могла забыть. Провал…
- Точно. Что это такое было, черт возьми?
- Не знаю, - отвечает она. - Раньше такого не случалось.
Виргилий надолго замолкает и смотрит в окно, на темную массу горы Каф, вершина которой, как обычно, затянута тучами.
- Что затеял этот глупец теперь? - дрожащим от гнева голосом спрашивает наконец он.
- Возможно, он теряет свою власть, - тихо отвечает Джокаста.
- Это было похоже… - начинает Виргилий и замолкает.
- Это было похоже на то, что смерть на миг приоткрыла свой глаз, - говорит вместо него Джокаста.
Ни он, ни она так и не смогли уснуть в ту ночь.
- Знаешь, взбираясь на гору в последний раз, - говорит Виргилий, - я снова обрел свой дар. К сожалению, ненадолго. Потом я снова все потерял. Но я опять странствовал.
- Тебе нужно оставить эти занятия, - отвечает Джокаста. - Остальным повезло больше чем тебе; мы не подвержены болезни, вот что я хотела сказать.
- Как тот король, который регулярно принимал понемногу яд, чтобы никто не смог отравить его, - заключил с невеселой улыбкой Виргилий.
- Да, - ответила Джокаста, - именно так.
Виргилий откинулся на подушку.
- Одного ты никогда не сможешь понять, - говорит он. - В мире нет ничего, что могло бы сравниться со странствиями по измерениям. Ничего даже близкого.
- Забудь об этом, Виргилий, - отвечает Джокаста. - И иди ко мне.
Глава 38
Ирина Черкасова легким облачком кисеи выплыла навстречу Эльфриде Грибб и запечатлела на каждой ее щеке поцелуй.
- Ах, дорогая моя, - воскликнула она, - как тебе удается быть одновременно такой добродетельной и обворожительной? Воистину, ты поступаешь несправедливо - присваиваешь все достоинства. Оставляя нам только пороки.
Эльфрида краснеет:
- Ты льстишь мне, Ирина, и наговариваешь на меня. Ничего подобного - мистер Орел скоро поймет это и научится различать мои слабости.
- Мистер Орел, - томно приветствует Взлетающего Орла Ирина и протягивает ему длинную полупрозрачную руку. - Мы уже очень и очень наслышаны о вас. Эльфрида взяла вас под свою опеку - вам повезло, она настоящая святая.
- Если по внешности действительно не следует судить, - отвечает Взлетающий Орел, склоняясь для поцелуя над этой ручкой, - то, по-моему, с вами мне тоже повезло.
Ирина Черкасова весело смеется в ответ, но глаза ее, серые и таинственные, как замечает Эльфрида, продолжают внимательно изучать и ощупывать незнакомца, искрясь обещанием.
- Две святые, дорогая! - восклицает она, обращаясь к Эльфриде, - сразу две святые; иначе как сообщницами нас не назовешь.
Глаза Ирины продолжают дразнить Взлетающего Орла. Глазам этим известна их власть. Чело Эльфриды чуть заметно омрачается.
- Так пойдемте же, пойдемте! - восклицает Ирина и, схватив Эльфриду за руку, увлекает ее в салон. Игнатиус Грибб и Взлетающий Орел направляются следом. На ходу философ вполголоса говорит своему спутнику:
- Позволю себе дать вам совет, мистер Орел. Будьте осторожны.
Ирина и Эльфрида, обе бледные, обе снедаемые жгучим любопытством, обе похожие на статуэтки из тонкого фарфора, плывут впереди. Взлетающий Орел мысленно изумляется потрясающей быстроте смены впечатлений, полученных по прибытии в К.: от вопиющей грубости "Эльбы" до в равной степени вопиющих прелестей мира этих двух женщин; но еще более занимал его другой вопрос - так ли велико внутреннее, глубинное отличие, скрытое за столь разными фасадами этих противоположных миров?
Граф Александр Черкасов с виду был мужчиной видным и привлекательным. В каждом рукаве у него скрывалось по платку; один платок был уже мокрым насквозь, второй быстро нагонял товарища. Граф чрезвычайно часто и сильно вытирал лоб, эту великолепно вылепленную верхнюю часть черепа, придающую ее обладателю вид гениального мыслителя; эту иллюзия подкрепляли свободно разбросанные локоны светлых кудрей и слегка вывернутая верхняя губа. Но то была лишь иллюзия, ничего более; Александр Черкасов был слабым, пустым, вечно выставляющим себя на посмешище дураком, о чем его красавица жена преотлично знала. Используя этот факт в противоборстве с законным супругом, она не упускала случая уколоть и унизить его. Он никогда не находился, что ответить Ирине: искать было попросту негде. В момент появления четверки граф стоял у холодного камина в любимой позе скучающего аристократа, облокотившись на каминную доску. Справа от графа стоял низкий кофейный столик с графином вина и серебряной сигаретницей. В сигаретах не было ни крошки табаку; в табаке не нуждались, поскольку на полях вокруг К. обильно произрастала индийская конопля. Большую часть жизни Черкасов провел под лёгким кайфом, что значительно усугубило его от природы неподвижный, остановившийся взгляд. Наркотик не открыл в его разуме ни одной двери, служа лишь единственной цели - еще надежнее упрятать графа в темницу глупых анахронических поступков, из которых только и состояла его жизнь. Александр Черкасов все еще был в своем фамильном поместье в России.
Свою функцию в К. он сводил к необременительному приятному минимуму; в островном сообществе правонарушения были великой редкостью, из-за чего играть роль мэра Черкасову приходилось лишь время от времени, и к моменту появления в К. Взлетающего Орла он уже очень давно не вспоминал о предмете своего основного интереса. Граф спал, курил, бродил по саду или ел. Его жизнь состояла из считанного числа развлечений и немногих амбиций; по натуре граф был типичный павлин и всеми силами старался держаться с достоинством и выступать гордо и важно. Он совсем не возражал против обычных жизни и смерти; бессмертие он принял только по настоянию трепещущей перед уходящими годами Ирины, которой непременно нужен был спутник; как только знакомое им общество начало вымирать, Черкасовы перебрались на остров, показавшийся им довольно заманчивой альтернативой свету. Девушки мадам Джокасты удачно компенсировали графу вялую враждебность и сексуальное неприятие, которые он частенько вызывал у своей жены.
Граф поздоровался с Эльфридой и поцеловал ее в щеку, приветствовал Грибба насмешливым салютом и крепко встряхнул руку Взлетающему Орлу, не забыв переплести с ним по обычаю большие пальцы.
- Итак, Игнатиус, вы обзавелись протеже… и каким красавцем! Очевидно, мои котировки после этого несколько понизились.
- Но дух соперничества всегда был чужд вам, не правда ли, граф? - парировал Грибб.
- Наверное, вы правы, - отозвался Черкасов. - Да. Думаю, вы правы.
- И не вам, а мне следует чувствовать себя ущемленным, - продолжил Грибб. - Кто я? Гадкий утенок в собрании лебедей.
Черкасов рассмеялся и похлопал Грибба по голове.
- Вы стоите нас всех, Игнатиус, - весело ответил он.
Взлетающего Орла озадачили подобные взаимоотношения, тем более после того, как он заметил, что, прислушиваясь к разговору мужей, Ирина и Эльфрида то и дело машинально кивают и издают одобрительные восклицания. В манере держаться графа, в его учтивой речи и снисходительных действиях чувствовалась какая-то странная рассогласованность, словно он считал Грибба фигурой, определенно заслуживающей вознесения на пьедестал, - но только где-нибудь далеко, на другом краю света. Но вот Ирина с сияющим взором устремилась к Взлетающему Орлу, и тот сразу забыл о своих странных наблюдениях.
- Бокал вина, мистер Орел, - предложила графиня и в самом деле подала похожий на тюльпан бокал, но только после того, как согрела стекло в ладонях. - Вот, прошу, - проговорила она весело, - я согрела для вас вино.
- Что может быть лучше такого вместилища для вина, - отозвался Взлетающий Орел, чем снова заставил Эльфриду нахмуриться.
- Я голоден как волк, - объявил граф. - Не лучше ли будет отведать вино за едой?
Настал черед Ирины хмуриться - опалив супруга ненавидящим взглядом, она ответила ему с ласковой улыбкой:
- Конечно, дорогой. Прошу гостей ненадолго извинить меня - я должна удостовериться, все ли готово. - И, повернувшись к Взлетающему Орлу: - Последнее время мне приходится обходиться без прислуги. Простите нам эти маленькие неудобства.
Сказав это, Ирина вышла.
За столом разговор направлял граф. Взгляд его вечно блуждающих глаз на этот раз был больше отстраненным, чем пустым. Слова графа предназначались исключительно жене; остальные могли либо с легкостью исчезнуть из его гостиной, либо принять в свое общество новых гостей - Черкасов не замечал ничего. В продолжение всего монолога мужа Ирина сидела неподвижно, с крепко сжатыми губами, но ни разу не перебила его и ни разу не обратилась с каким-либо замечанием или тихой просьбой к гостям. Насколько понял Взлетающий Орел, таков был семейный ритуал Черкасовых.
- Хорошие времена минули, - вещал Черкасов. - Помнится, поутру сразу после бала кавалерия шла в бой. Мы чудесно проводили время - гонялись с казаками по степям за изменниками. А чего стоили петербургские салоны - остроумные мужчины, прекрасные женщины, никаких ограничений в вине и совокуплениях - золотой век, по-моему.
Граф рассмеялся: нервно, пронзительно.
- Александр, - наконец решилась подать голос Ирина; но в тоне ее слышалось скорее волнение, чем осуждение. Граф оставил жену без внимания.
- В совокуплениях, - с чувством повторил он. - Но обо всем этом пришлось забыть. Восстание ширилось, крики бунтовщиков становились все громче, все яростнее. Кем мы были - породистыми псами, чьи дни сочтены? Еще день и ночь, и вот палачи стучатся в ваши ворота.
Граф уже не сдерживался, говорил громко, ритмически, с увлеченностью.
- Они вешали нас, расстреливали, выпускали нам кишки; последний бокал вина, последняя папироса, последняя улыбка - большего нам не позволяли. Но одного они запретить не могли - нашей дружбы. Это осталось с нами навсегда. Стены этой комнаты хранят память о дружбе. Давайте выпьем за это.
Около круглого стола стояло восемь стульев. Слева от Взлетающего Орла сидела Ирина Черкасова. Стул справа пустовал. Далее располагался Игнатиус Грибб - островок между парой незанятых стульев: еще один знак его положения в социальном распределении, установленном графом, - Игнатиус был единственным, у кого не было соседа, чтобы перекинуться словцом. Дальше следовали сам граф и Эльфрида и, наконец, между Эльфридой и Ириной, последний свободный стул.
Прислушиваясь к элегии Черкасова, Взлетающий Орел пытался представить себе, кого сейчас граф видит перед собой, какими призраками и тенями заполняет свободные стулья и населяет гостиную; но вот Черкасов явственно вздрогнул, и его глаза немедленно изменились; по-прежнему неподвижный, взгляд его больше не был отстраненным. С застенчивой улыбкой граф оглядел присутствующих, и Ирина заметно успокоилась.
- Тост, - провозгласил граф. - Тост за удачный вечер и за нашу дружбу, которую не могут разрушить даже приливы и отливы истории.
Все пятеро поднялись и выпили стоя.
Усаживаясь на место, Взлетающий Орел вспомнил слова Виргилия Джонса, сказанные им о К.: Валгалла. Снова принявшись за еду, он почувствовал прикосновение чьей-то руки к своему бедру. Взглянув вниз, он увидел у себя на коленях записку. Осторожно развернув послание графини, он прочитал его:
НИ О ЧЕМ МЕНЯ ТЕПЕРЬ НЕ СПРАШИВАЙТЕ.
ЧЕРЕЗ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ВЫХОДИТЕ ЗА МНОЮ В САД.
И.
Ирина и Эльфрида только-только предприняли отважную попытку затеять изящный застольный разговор, когда их надежды сгубили на корню ужасный стук, грохот и бряканье, раздавшиеся за стеной гостиной. Казалось, целая армия кастрюль, жестяных кружек, пустых консервных банок и прочих пустых и звонких объектов посыпалась на пол. Затем ужасный грохот постепенно стих, но его сменил тонкий высокий голос, затянувший молитву не молитву, песню не песню, а какой-то гимн, сопровождаемый ударами в дребезжащий металлический объект, вероятно сковороду. Неразборчивый гимн быстро сменился скандированием. СВО-БО-ДА! СВО-БО-ДА! СВО-БО-ДА! - выкрикивал визгливый голос.
- Это Мунши, - тихо проговорила Ирина и содрогнулась от отвращения.
- Бедная Ирина, какой ужас, - сочувственно заметила Эльфрида.
У Взлетающего Орла снова возникло ощущение, что он стал свидетелем некоего нежеланного вечернего ритуала, проводимого сегодня, и много раз прежде, и терпеливо и уверенно ожидаемого в будущем. Возможно, причиной возникновения такого ощущения было полное отсутствие удивления, что немедленно подтвердили слова графини:
- Мистер Мунши занимает крыло нашего дома, мистер Орел. Не довольствуясь постом городского квартирмейстера и сопряженной с этим постом властью насаждать свои чудаческие эгалитарные взгляды, он считает своим долгом портить нам вечера такими вот хулиганскими демонстрациями. Насколько я понимаю, его цель - довести до нашего сведения нашу принадлежность к классу угнетателей. Мы терпим его выходки: Мунши человек безвредный, даже забавный.
Граф Черкасов встал.
- Прошу простить, - спокойно проговорил он. - Мне нужно ненадолго вас покинуть - пойду посмотрю, в чем дело. Пожалуйста, продолжайте обед без меня.
- Обязательное второе действие не заставило себя ждать, - заметила минутой позже Ирина. - Александр выйдет к нему, и минут пять они будут шумно препираться. Иногда мне кажется, что перед тем как закатить скандал, Мунши для храбрости заглядывает в свой винный погребок. Демагог, черпающий отвагу в нарушении собственных принципов, - не усматриваете ли вы в этом некую поэтическую иронию? - Ирина мелодично рассмеялась.
- Но что он кричит? - спросил Взлетающий Орел.
- Без конца выкрикивает "СВОБОДА", - отвечает Ирина. - При данных обстоятельствах требование курьезное и совершенно безосновательное.
В дверях прозвучал пронзительный и проникающий повсюду глас Мунши.
- Свобода! - продолжал выкрикивать он. - Свобода да разорвет свои оковы!
- Добрый вечер, - произнес голос Александра Черкасова.
- Завтра грядет заря новой эры освобождения, - ответил ему Мунши. - Сегодня закат эры хозяев. И только по этой причине для меня сегодняшний вечер добрый.
- Не желаете бокал вина? - учтиво предложил Граф.
- Благодарю вас, - нормальным голосом ответил Мунши и тут же снова сорвался на крик: - Трудящиеся устали истекать кровью! Очень скоро угнетатели познают ужасную месть! Грядет новая эра, говорю вам! Эра разрушения старого мира!
Ирина шепнула Взлетающему Орлу:
- Эта эра близится вот уже несколько столетий, - и она продолжила, уже обращаясь ко всем, чуть громче, чем следовало: - Вчера я прочитала чудесный рассказ. Хотите, расскажу?
- О да, с удовольствием! - с таким же наигранным пылом отозвалась Эльфрида.
Ирина надула губки и, соединив кончики пальцев, сложила руки перед собой, изображая глубокую сосредоточенность.
- В действительности это очень серьезное произведение, - начала она. - Главное действующее лицо в нем - Ангел Смерти. Бог посылает Ангела Смерти на землю, чтобы тот собирал здесь души умерших; проходит совсем немного времени, и Ангел обнаруживает, что с ним творится ужаснейшая вещь - каждая проглоченная им душа немедленно становится его частью. Оказывается, каждое умершее существо привносит в Смерть что-то свое, и потому та все время меняется. Великий Ангел впадает в отчаяние, смятение его растет, он начинает сомневаться в собственной независимости, поскольку все эти люди продолжают существовать внутри него; и тогда он возвращается к Богу и просит освободить его от столь тяжкой обязанности. И как вы думаете, что Ангел узнает на небе? А вот что: Бог, тоже утомленный своими обязанностями, желает умереть. Бог просит Ангела Смерти поглотить его, и, разумеется, Ангел не может отказать своему повелителю. Смерть поглощает Бога, и Бог умирает; но и Ангелу это далось непросто - его сердце разорвалось от усилия. Так все кончилось - очень печальный финал, так как Смерть узнает, что умереть она все-таки не может, поскольку во всей вселенной нет никого, кто смог бы поглотить ее. Не кажется ли вам, что рассказ очень миленький и остроумный?
Помолчав, Игнатиус Грибб ответил:
- Дорогая Ирина, - проговорил он, - для такой прекрасной наружности у вас слишком мрачный разум.
Но на Эльфриду, кажется, пересказ произвел впечатление - она погрузилась в глубокую задумчивость. Взлетающий Орел, не устающий удивляться двум своим новым светлокожим и прекрасным знакомым, даже забыл о скандале, разгорающемся в соседней комнате.