"Так, любопытно. Не нашего ли милицейского друга это жена?" – подумал Голод про полковника Бурова.
– Поляков Георгий Аркадьевич, погорелец. Спалил по пьянке собственную квартиру.
– Поляков?
– Знакомый?
– Возможно, – уклонился от прямого ответа Голод.
– И последняя – молодая девушка Юля Фурцева. Ничего про нее не знаю, только то, что она была кем-то жестоко избита и недавно вышла из больницы.
"Нашлась наша красавица! Вот куда ты из больницы делась! Да, это судьба. От меня не сбежишь!" – Голод уже с интересом стал вслушиваться в бубнившего Ракова, – "А любопытная у них там подобралась компания! Сбежавшая от без пяти минут генерала Бурова жена – можно сделать мужику подарок! Заклятый школьный дружок Жорка Поляков – так и быть, помогу и на этот раз. И эта девка, которую нужно убрать. А передо мной сидит придурок, который это сделает. И фильм может получиться весьма забавным!" – усмехнулся про себя Голод.
– Хорошо. Я подумаю, – остановил он Ракова.
"И чего вдруг?" – бросил Борис на Голода быстрый взгляд, – "Передумал-то с чего? Да, фиг с ним! Нужно решить еще один вопрос!"
– Василий Валентинович, у меня есть одна просьба. Мне нужна официальная работа в вашей телекомпании. Иначе я пролечу с квартирой.
– Хорошо. В следующий раз поговорим и об этом.
Он понял, что аудиенция окончена. Сникший уже было совсем под конец разговора, Борис встрепенулся от этого "в следующий раз" и, резво вскочив со стула, заторопился к двери.
– Так я зайду? Может быть, завтра? – спросил с надеждой.
– Идите, Раков. Людмила Павловна вам позвонит.
"Во, как! Людмила Павловна! Не нужен вам, Мила Пална, стал Боря Раков! А любовь? Все бабы одинаковы! Ш…и! – Он вышел из здания, зло посмотрел новую вывеску телекомпании и процедил: "Еще посмотрим…..".
Глава 23
До вчерашнего дня он не осознавал, как одинок. Одинокий старик, странно обрадовавшийся неожиданно случившемуся завтраку с красивой молодой соседкой. Нужно вот так напугать женщину, чтобы потом нагло напроситься в гости. Да еще и утром. Но, как он считал, вечером-то еще неприличней! Чувствуя себя скованно в уютной обстановке женской спальни, Маринин молча проглотил свою порцию приготовленного самолично омлета, шумно прихлебнул кофе из чашки, тут же застеснялся и засобирался к себе. А она и не удерживала. Так и не получилось ничего путного. Даже более близкого знакомства не получилось, как мечталось!
Он до сих пор толком не устроился, развешивая свою одежду по стульям и не удосужившись заглянуть в старинный гардероб, занимавшим треть комнаты. Увидев его в первый раз, он подумал, что просто никто не рискнул его сдвинуть с места, что стоит он здесь еще с дореволюционных времен, незнамо чем набитый до отказа. И не стал его открывать, не желая копошиться в чужих вещах. После сна он сворачивал свою постель, засовывал ее в диванный ящик и набрасывал на новую обивку дивана старое покрывало: иногда, приходя с суточного дежурства, он просто падал на лежак, почти не раздеваясь. Да и Степка, играя с дедом, лез туда в тапках, никак не желая разуваться. Степку на ночь оставлять не разрешали, он и днем-то его "воровал" из санатория, нарушая предписанный лекарями режим и чувствуя себя при этом преступником. Прикрывала его перед врачами старая санитарка баба Маня, жалевшая и осиротевшего мальчика и его, потерявшего одну за другой дочь и жену, деда.
Он жил ради мальчика. Жил с виной перед его матерью, по дурости его, Маринина характера, не понятой и не принятой им. Тогда бы ему его сегодняшнюю мудрость, он бы нашел силы еще раз вытащить ее из наркоты. И не потерял бы дочь так рано. И не пришлось бы искать концы запутанного клубка Ольгиных связей, в Москве или здесь, дома.
Он так обрадовался, когда узнал, что отец Степки не тот, кто убил его дочь. И тут же пришел в ужас, узнавши правду: отец его умер от наркоты. Да что же за наказание такое! Маринка, подруга Ольгина, сначала рассказала ему не все. А когда рассказала, понял Маринин, почему Ольга из Москвы уехала. Испугалась за сына. Потому, что Малиновский Степка. Степан Михайлович Малиновский. Кто же не знал, сколько миллионов наворовал Степкин дед, зачем-то признавший себя на самом деле его отцом. Так, что получается – Степка единственный наследник дедовых денег. Если они есть, конечно. А недавно оставалась еще и Ольга. А ведь могли ее убить. Выследить и убить. Мысли эти посещали его долго, до тех пор, пока следователь по ДТП не закрыл дело: авария была не подстроена, виновник – Соснов, отвечать некому. Немного успокоился Маринин, хотя и решил про себя, что по возможности сам усыновит Степку и даст ему свою фамилию. Чтобы ничего не напоминало о той, московской, жизни.
Маринин прислушался: хлопнула дверь черного хода. Этой дверью, насколько он успел понять, не пользовался никто, кроме Бориса Ракова, комната которого находилась рядом с ней. Дверь была на тугой пружине, старой и проржавевшей, открывалась с жутким скрипом и закрывалась резко, вырываясь из рук входившего. Вслед за стуком двери обычно раздавалось не менее громкое "твою мать", выговоренное с чувством подвыпившим где-то Борисом. В тишине ночной квартиры эти звуки были слышны всем, но замечание соседу никто не делал, то ли в силу пофигизма, то ли деликатности. Мочал и Маринин. Раков ему не нравился с первой минуты встречи в кабинете нотариуса: не любил Маринин хамов, а Раков им и был. И тогда же Маринин перехватил чуть брезгливый взгляд Алевтины, скользнувший по лицу Ракова, порадовался, что не одному ему тот не нравится. А с сегодняшнего дня он стал замечать, что сосед с интересом посматривает в сторону Али, то ли виды какие на нее имеет, то ли так просто, от скуки.
Вдруг он услышал тихое бормотание за стеной, точно какая-то женщина нараспев читала молитву. Это был не голос Алевтины, он бы его узнал. Но, звуки шли именно из ее комнаты. Маринин точно знал, что Аля одна, подруга, он даже знал ее имя – Катерина, к ней сегодня не заходила, с Алей он попрощался всего час назад, около ее двери, пожелав ей спокойной ночи. Маринин было подумал, что это бормочет телевизор, но тут же вспомнил, что как раз его-то у Али и нет. Голос ненадолго стих, а через минуту запричитал снова. Теперь Маринину показалось, что это скорее жалоба, чем молитва, с редкими всхлипами. Потом раздался вскрик, звук падающего тела и все смолкло. Маринин замер. Наступившая тишина скорее испугала, чем успокоила его, он встал, оделся и вышел в коридор.
Он стучал тихо, но настойчиво, пугаясь с каждой минутой все сильнее. Он не знал, что могло произойти там, в комнате, отделенной от его комнаты только стенкой. Он вспомнил вдруг сразу, что квартира эта на первом этаже, что на окнах нет решеток, а самих окон больше, чем стен. И, что угловое окно Алиной комнаты выходит во двор.
Он стукнул в последний раз, решив, что сейчас начнет ломать дверь, и нажал на ручку. Открыто.
Аля лежала на полу в странной позе: на спине, широко раскинув руки в стороны. Правая рука была крепко сжата в кулак, как будто она держала в ней что-то, что боялась рассыпать. Левая расслаблено лежала раскрытой ладонью кверху. Лицо казалось мертвенно бледным, а губы белыми. Маринин сделал три шага в глубину комнаты, ровно столько оставалось до Али, опустился рядом с ней на колени и закрыл глаза. "Господи, я не хочу больше терять. Что сделала плохого эта женщина, что ты так рано забираешь ее? Для чего ты оставляешь на земле меня, если все, кто мне становится дорог, уходят? Что остается мне – оплакивать их в одиночестве? Это наказание не по мне…", – молился он, боясь дотронуться до лежащей Али.
Глава 24
Не пить он уже не мог. Он признался себе в этом, и от этого признания ему стало легко и свободно. Он говорил себе, что пить будет потому, что…Дальше шли причины. Причин было много, самая простая – жалость к себе, неустроенному. Этот месяц он потихоньку покупал маленькие фляжки коньяка, сначала подороже, потом так, дешевого, оправдываясь, что коньяк он и есть коньяк, коричневая жидкость сорока градусов крепости и все. А эффект что от Хеннеси, что от московского один: сначала эйфория, наутро – головная боль. И еще ему казалось, что он не напивается, поэтому соседи ничего не замечают. Ему даже казалось порой, что не замечают они и его самого. Словно и не живет он в этой квартире.
А он здесь жил. Занимал комнату с окном во двор, обставленную просто, но со всем необходимым. Был даже письменный стол, дубовый, с двумя тумбами и прикрученным к столешнице набором для чернил: в резной подставке – углубление для чернильницы и кольцо для перьевой ручки. Он ел и пил за этим столом, пользуя зеленую суконную обивку вместо скатерти, заляпав в первый же вечер ее майонезом. Было немного стыдно, так, только после первой рюмки, а потом хмель уничтожил это чувство на корню.
Поиск работы он откладывал сначала на следующий день, потом на неделю, пока не понял, что деньги когда – то закончатся, одалживаться будет не у кого, и останется только одно: идти на поклон к школьному другу. А как раз этого он и хотел избежать. Стыдно перед Васькой ему не было, но не хотелось выслушивать нотации и видеть его довольно-снисходительную ухмылку. Однажды, купив газету, он все-таки позвонил в пару мест, на завод, где требовался кладовщик-мужчина и в агентство, набиравшее охранников. Выяснив, что он не знает "1-С" склад, а в охрану нужны мужчины до сорока, он решил, что никому не нужен в принципе.
Он ничего не знал про своих соседей, ни к кому не испытывал никаких чувств, ни зависти, ни симпатии, и очень не любил сталкиваться с ними на кухне. Поневоле приходилось обмениваться фразами, что-то отвечая на вежливые вопросы ни о чем. Однако, почти постоянно находясь дома, он не мог не заметить, что днем в квартире остается только он и девушка Юля. Вот она затрагивала в нем какие-то душевные струны, он даже иногда переживал за ее одиночество: молодая ведь, все впереди.
Но, сейчас и Юля стала уходить из дома рано утром. Видимо, устроилась на работу.
А вчера в его жизнь вернулась Катерина. Если бы не увидел ее, входящую в комнату соседки Алевтины, мог бы подумать, что "измененное состояние", как сейчас модно называть пребывание под парами алкоголя, дает ему шанс пережить все заново: так вдруг "ухнуло" вниз его сердце. Он ее не узнал, почувствовал, скорее, не обрадовался, а испугался. Юркнул обратно в свою комнату, схватил со стола початую бутылку коньяка и…поставил ее обратно. Какая-то пока еще неясная мысль, что все, что с ним происходило в последнее время, не просто так, заставила его остановиться и задуматься. Потеря работы, смерть матери, пожар – его как будто все ниже опускали в яму. Опускали до тех пор, пока он не коснулся дна. И тут же кто-то протянул ему руку помощи. Конечно, в земном исполнении это был Качинский, подобравший его, растерянного и жалкого на пожарище. А потом и "пристроивший" его к завещанию старушки. И что же делает он, Жора Поляков? Тупо посылает эту помощь на…Нужно было, наверное, чтобы это видение – Катя Сотникова (а, может быть, эта женщина и не она совсем, а только воспоминание о ней?) вот так буднично, в тапках, прошло по коридору его неожиданного пристанища.
Он теперь думал только о ней. Вчера он не рискнул даже сунуться к соседке, чтобы спросить, Катя ли это была? Да и как сунешься – морда опухшая, глаза – щелки. Только сегодня к вечеру он, посмотрев в зеркало в ванной комнате, успокоился: побрившись, умывшись, причесавшись, Жора Поляков поднялся в собственных глазах. Прорепетировав речь перед все тем же зеркалом, он вернулся в свою комнату, переоделся в джинсы и футболку, пожалел, что нет у него туалетной воды для создания окончательного образа, и повернул ручку своей двери.
Звуки, которые он услышал, как только приоткрыл дверь, напугали его настолько, что он замер на пороге. И доносились они как раз со стороны комнаты Алевтины. Поляков увидел, как выбежал от себя Маринин, с минуту постоял в нерешительности у двери соседки, осторожно постучал. Он стучал все громче, настойчивей. А потом, так и не дождавшись ответа, вошел внутрь. Поляков, уже не сомневаясь, двинулся за ним.
Маринин стоял перед лежащим на полу телом на коленях. Георгий сделал шаг, другой и остановился у него за спиной. "Нужно включить свет, ничего же не видно", – первое, что подумал он. Вторая мысль, очень четкая, пришла вслед: скорая, срочно скорую помощь. Даже, если окажется, что уже поздно.
Глава 25
Сработало. Зацепило. Позвонил сам, минуя Милку. Теперь главное – разложить ему все по полочкам, потому, что затраты не такие уже и маленькие, как он было обмолвился при первой встрече. То, что есть любители вот такого, бытового кино, Раков не сомневался. Пошарил по Интернету, по специальным сайтам. Конечно, хорошо бы с сексом, а не только кухонными сварами. Но, пока ничего такого нет. Хотя и Юлька молодая, да и Алевтину бы он сам! А самому-то как раз нельзя. Он будет в тени, насколько это возможно, не вызывая подозрений. Борис и сам пока толком не знал, что из этой идеи обломится ему лично. Голоду доверять можно с натяжкой, хитрый мужик, без принципов. Кинет запросто. А как подстраховаться? Впрочем, он всегда жил так: война план покажет.
На входе у Ракова спросили фамилию и попросили пройти детектор. Боится Голод! Или так, на общей волне с терроризмом бдительность проявляет? Раков решил подняться по лестнице, лифт чаще всего вызывал в нем протест: замкнутое пространство давило, особенно, если приходилось ехать в лифте одному.
– Присаживайтесь, Раков. Я вас позвал для конкретного разговора, – Василий Голод показал на кресло возле небольшого столика у стены. "Переговорная, блин! Он что, все серьезные дела здесь, за этим куцым столиком решает?" – подумал Раков, опускаясь в глубокое кресло и невольно бросая взгляд на второе. Но, Голод в него не сел. Одним рывком он взял стул и, поставив его спинкой прямо перед Борисом, оседлал его. Раков растерялся: на него смотрели сверху вниз и он ничего не мог с этим сделать.
– Прежде всего, Раков, объясните мне внятно, для чего вам все это нужно?
– Все просто. Я хочу получить квартиру. В единоличное пользование. Соседи, – он усмехнулся, – Мне не нужны.
– Это понятно. Ну, и боролись бы честно.
– У меня мало шансов. Особенно без работы. Конечно, я могу попытаться пристроить свой последний сценарий куда-то в Москву, но это время. А у меня его нет.
– О каком сценарии идет речь?
– Это развлекательное шоу. Вам показать? – посмотрел он на Голода с надеждой.
– Не нужно. Я понял. Что вы, Раков, планируете получить с этого своего проекта? Кроме квартиры?
– Я уже говорил, работу. Я должен показать, что я работаю и получаю зарплату. Если вы сочтете возможным выделить мне еще какие-то средства от продажи фильма…
– Посмотрим, – отрезал Голод.
– Тогда, все.
– А теперь подробно. Бизнес – план подготовили?
– Да, – Борис протянул пластиковую папку Голоду.
– Рассказывайте, рассказывайте, – поторопил тот его.
– Перечень нужной аппаратуры в приложении. Для того, чтобы я мог установить камеры в комнатах и на кухне, необходим ремонт этих помещений.
– Однако! И как вы себе это представляете?
– На втором этаже этого дома – коммуналка. Правда, сейчас в ней проживают всего две семьи. Точнее, живет фактически только одна старушка. Ее сын работает вахтами на Севере. Сейчас он как раз там, уехал буквально на днях. Вторая семья недавно переехала в новую квартиру, на двери подъезда вывешено объявление о сдаче принадлежащих им трех комнат. Вот эти комнаты и нужно снять. Так мы получаем идеальную аппаратную и пункт управления. И возможность организовать "потоп" с проливом на нижнюю квартиру. В качестве извинения мы делаем косметический ремонт и устанавливаем камеры.
– Довольно шатко. Ваши соседи, Раков, могут и не согласится.
– Это я беру на себя. Сейчас квартира в порядке. Никому не захочется жить с пятнами на потолке.
– Хорошо, допустим. Как я понял, вы живете там уже месяц. Что изменилось у ваших соседей?
– В общем, все устроились. Кроме, пожалуй, Полякова, он спивается. Правда, думает, что никто ничего не замечает. Алевтина Бурова работает в школе воспитателем в продленке. В гости к ней ходит только одна подруга, Катерина. Заходила еще девушка модельной внешности, но не дочь. Майор Маринин – в охране, сутки через двое. Его внук сейчас в санатории, дед его иногда забирает к себе. Даже самая молодая Юлька куда-то уходит каждое утро.
– Куда?
– Пока не знаю. Возможно, работает. Как видите, конкуренты у меня серьезные.
Василию Голоду было, в общем-то, по барабану его, Бориса, конкуренты. Это Борис видел. Но, несомненный интерес к проекту имелся. И Борису очень хотелось бы знать, чем или, скорее всего, кем вызван этот интерес. То, что он еще в прошлом разговоре запнулся на фамилии Полякова, давало повод думать, что их что-то связывает. Но, что? Пьянь Поляков и Голод, одно только упоминание о котором в определенных кругах вызывает желание взвыть от зависти?
– Вам интересно, Раков, откуда мне знакомо имя Жоры Полякова? – раздался насмешливый голос.
Борис невольно покраснел.
– Не напрягайтесь так уж, – снисходительно, – Мы с Жоркой учились в одном классе и всего-то. Нет, пожалуй, даже дружили, – добавил Голод задумчиво.
"Ни хрена себе, заявление! И какие у меня после этого шансы на получение квартиры? И кому, в таком случае будет подыгрывать этот кукольник? Стоит ему чуть передернуть расстановку фигур и я – в заднице!" – подумал Борис.
– Не бойтесь, Раков! – опять с насмешкой в голосе, – Жорка выбрал лимит моего доверия. Сколько можно тащить осла, если он упирается? И что можно получить с него в итоге? Расслабьтесь, Раков! Пока перевес на вашей стороне. Пока.
Борису стало не по себе. Все его мысли читались или просчитывались Голодом с ходу. "А ведь предупреждала меня Милка, быть с ним осторожным!" – вспомнил он разговор с подругой, состоявшийся на днях. Собственно, это был не разговор, а попытка Бориса предъявить ей свои претензии. И было за что! Милка и не отрицала, что ходит у Голода не только в помощниках, но и занимает теплое местечко в его постели. Не отрицала и того, что ей это не в напряг. "Он пусть и не любит меня, Боря, пусть! Пусть использует. Но, и у меня не фонтан эмоций. Я хотела покоя и свободы, я все это получила. А цена? Кто сейчас говорит о цене, если нужно уйти из прошлого? Из прошлого, в котором и не было никого, кроме тебя! А мне это удалось. Я забыла тебя, Боря. Ты ушел. Наконец-то ушел из моих мыслей, снов и желаний. И я вижу: ты перед ним словно муравей перед слоном. И, будь осторожен, Боря! Не обольщайся мнимой "дружбой" с ним. Он не дружит. Никогда и ни с кем. Одно твое неверное движение, и он пройдет по тебе, не заметив!"
Только сейчас, глядя в насмешливые глаза Голода, Борис ей поверил окончательно. Раздавит, растопчет, сожрет. И забудет за ненадобностью, что был такой, Борис Раков.