Он понял, куда побежал незнакомец. Прямо к "черному" ходу. А на мониторе появился Поляков, который бегом вбежал в квартиру, к звеневшему телефону, снял трубку и сказал: "Слушаю. Юлю? Одну секунду"…
Дальше можно было не смотреть. "Он знает расположение комнат. Он знает, где черный ход. Дверь открыл ключом. Двигался уверенно. Но, он не знал, что вернулась Юлька. И он не знал, что в каждом углу установлены камеры!" – Поляков вдруг испугался, – "Так кто же это все-таки такой?!" Вся эта заварушка с бабкиной квартирой ему перестала нравиться. Он вдруг понял, что, возможно, за нее нужно будет заплатить весьма высокую цену.
Глава 45
– Василий Валентинович, к вам следователь Беркутов из прокуратуры, – голос Милочки был спокоен.
А у Голода вдруг тревожно екнуло сердце. Мысленным взором он пробежался по "списку" последних дел и успокоился. Он действительно стал работать… честно. В контрактах, выверенных его юристами, зацепиться было не за что. Единственный спорный вопрос касался сейчас только покупки земельного участка в Царевщине: хозяин дома-развалюхи, расположенном на нем, хотел слишком большую компенсацию за эту кучку дров. Упорствовал Голод скорее из принципа, чем из жадности: разница в доплате была смешной.
Тогда что делает следователь в его приемной? Неужели…Нет, не может быть!
– Пусть проходит, – ответил он Милочке после минутного замешательства.
– Здравствуйте, Василий Валентинович, – подчеркнуто вежливый тон Беркутова Голода не успокоил.
– Здравствуйте. Присаживайтесь. Я вас слушаю.
– Не буду отнимать понапрасну у вас время, господин Голод. Начну с вопроса: как давно вы знаете Юлию Фурцеву?
– Почему я должен знать Фурцеву Юлию?
"Ах, сучка! Успела-таки!" – пронеслось со злостью в голове.
– Юлия Фурцева заявила о жестоком избиении ее вашим шофером Рашидом Гоевым на квартире вашего сына.
– Причем здесь я?
– По ее утверждению, вы при этом присутствовали.
– Это смешно. Я не был в квартире своего сына со дня ее покупки.
– Вас опознал охранник, дежуривший в тот день на стоянке перед домом.
– Наговор.
– Какой ему смысл? Но, если вас это не задевает…Есть еще один свидетель. Его вы никак не могли нейтрализовать, господин Голод.
– Слушаю вас внимательно, Беркутов, – небрежно бросил тот. "Не было больше никого в тот день, не было! Ни соседок с собачками, ни мамашек с колясками!" – еще раз мысленно вспомнил он то, как они выходили из дома, – "Чертов охранник! Мало ему дали за молчание?!"
…Он смотрел, как Рашид натягивает куртку и дурацкие сапоги-ботфорты на бесчувственное тело. В горле стоял тошнотворный комок – Рашид переусердствовал, пиная девку. "И что Марк нашел в этой тощей шлюхе? Ни груди, ни попы. И мозгов, наверняка, с пол-наперстка!" – думал он.
Они вышли через гараж. Охранник было кинулся помочь Рашиду, но он остановил его жестом. Потом, пока Рашид устраивал девку на заднем сиденье джипа, подошел к мужику и сказал, протягивая купюры: "Я бы не хотел, чтобы мой сын знал, что именно я увез его нализавшуюся уже с утра подругу. Ты сам отец, наверняка видишь, что такая – не пара Марку!" Тот согласно кивнул, сочувствуя.
Как только выехали за город, еще до поста, Рашид переложил девку с сиденья в багажник. Она была без сознания…
– В одной из машин, находящихся в тот момент в подземном гараже, сидел пассажир. Точнее, пассажирка. Хозяин машины, оставив ее, поднялся через гараж к себе в квартиру. Вышел через несколько минут, девушка и рассказала ему о том, что увидела.
– Допустим. Мне действительно не хотелось, чтобы сын знал о том, что я вывез эту пьяную шлюху из его дома. Но, она была живая и здоровая, только под завязку накачанная алкоголем.
– И куда же вы ее, простите, вывезли, не припомните?
– Припомню! На дорогу. К месту ее работы! Туда, где ее подобрал накануне вечером мой безумный сын.
– Юле повезло, господин Голод. Ее нашли быстро, она пролежала в лесочке, где вы ее бросили, не больше часа. И тут же доставили в больницу. И в ее крови, заметьте, не было алкоголя. Так, что, ваше изложение событий, мягко говоря, неверно. Или, говоря жестче, вы намеренно вводите меня в заблуждение. Ваш помощник Рашид Гоев арестован, только что. Он подозревается еще и в убийстве Юлии Фурцевой, совершенным сегодня утром. Пока он пытается изъясняться на своем родном языке. Но, это ненадолго. Он прекрасно говорит по-русски, не так ли? И рано или поздно расскажет нам все. Вы и теперь ничего не хотите сказать?
– Беркутов, вы не привяжете меня к этому делу! Мои адвокаты…Вы свободны, до свидания, – Голод нажал кнопку на аппарате, – Людмила, проводите господина Беркутова.
Он с удивлением посмотрел на двух крепких парней в форме, вставших по обе стороны двери. Потом медленно поднялся с кресла.
– Господин Голод, вы арестованы по обвинению в убийстве вашей жены Голод Марии Николаевны. Предваряя ваше желание, секретарь уже вызвала вашего адвоката. Вы имеете право молчать до встречи с ним. Пройдемте, господин Цимлер ждет вас в прокуратуре.
Он не убивал эту идиотку! Это была рука судьбы! Это был ему подарок – свобода от надоевшей бабы.
…Он вошел к ней в спальню, как всегда, без стука, просто пнув ногой дверь. И, остановился на пороге. Его жена лежала на кровати и тяжело, со всхлипами, дышала. Он испугался. Испугался синюшного цвета ее лица, неподвижной, свесившейся плетью с края кровати руки и открытого широко рта, ловящего воздух. Он и понятия не имел, что у нее бывают эти приступы, как потом ему рассказала горничная, как назло взявшая выходной именно в этот день. Он проследил за ее умоляющим взглядом: на комоде, на стеклянном подносе, стоял графин с водой, пузырек с лекарством и стакан. Он схватил пузырек, отвинтил крышку и стал трясти его над стаканом, считая вслух падающие капли. Отсчитал двадцать пять, а потом дрогнула рука, и в стакан вылилось еще сколько-то. Он долил лекарство водой и, приподняв голову жены с подушки, влил содержимое стакана ей в рот. Потом, глядя на ее обмякшее лицо, успокоился. Выматерившись от души, он вышел из ее комнаты, забыв начисто, зачем приходил.
Спал он в эту ночь спокойно, без сновидений. А утром его разбудила вопящая горничная, которая нашла хозяйку бездыханной…
Он не знал, что в пузырьке не Корвалол, а сильнодействующий немецкий препарат. Он не знал, что двадцать пять капель – это превышение нормы в пять раз. Ну, откуда же ему знать?! И сколько там еще накапало? Он же хотел ей помочь! А нужно было просто дать ей сдохнуть!
Естественно, что его отпечатки на стакане и пузырьке! Он и не отрицал. И показалось тогда, что следак тот ему поверил, вроде как даже посочувствовал.
А теперь ему шьют умышленное убийство!
Ничего! Цимлер их сделает! Не было такого случая, чтобы не сделал! А за эту девку отсидит чеченец. Цимлер и здесь его, Василия Голода, отмажет. Да за такие деньги-то, которые он ему платит, по-другому просто не выйдет!
Глава 46
Она предала мужа. Хоть и бывшего. Или не предала? Или он ее предал, когда женился на ней, зная, что брак этот не принесет радости ни тому, ни другому? Нет, не так! Радость была – дочка Лиза. Ради нее она терпела Бурова столько лет. И не предавала.
Она уже и не помнила, когда пришло понимание, что "ради" – это всегда отговорка. На самом деле, человек – эгоист. Любой. Только одни из любви к себе убегают от опостылой жизни с мужем, честно взвесив "А с ним-то хуже!". Другие находят, за что зацепиться. И не о ребенке уж думают в этот момент! Считают деньги, делят квартиры и имущество, боятся остаться без мужика. И, когда выходит, что денег будет совсем мало, квартиру муж не отдаст, а мужика нового на горизонте нет, решают остаться. И предают самих себя, свою свободу.
Но она, Алевтина Бурова, буквально третьего дня разрушила своему бывшему мужу карьеру, передав отснятую случайно много лет назад сцену следователю прокуратуры. И, хотя Беркутов и сказал, что это лишь пункт в списке должностных преступлений Бурова, ее все равно грызли сомнения.
Она навязалась сегодня в гости к Катерине, четко понимая, что не сможет не рассказать ей обо всем. И та будет слушать, забыв на время о своих проблемах.
Голос, ответивший ей из домофона, был мужским и вроде бы знакомым. "Поляков!" – догадалась Аля, заходя в подъезд.
– Я пойду, Кать, – услышала она из открытой квартиры Галимовых, и тут же на лестничную площадку вышел Георгий. Они просто кивнули друг другу, виделись уже сегодня, и Аля переступила порог.
– Проходи, – голос был немного хриплым, но Катя улыбнулась.
– Что, я не вовремя?
– Не говори ерунды! Жорка вон нам с тобой вина принес. Он сегодня выходной, зашел проведать, а тут твой звонок. Я его и послала за спиртным. Предложила с нами посидеть – отказался. Его дело, – равнодушно ответила Катя, – Иди на кухню, мы с тобой одни, мальцов Нани забрала, Сашка к друзьям институтским подался. Посидим, хоть, спокойно.
– Как Нани? – спросила Аля, когда Катя вернулась на кухню, неся блюдо с фруктами.
– Ты же у нее была на днях?
– Да мы все на бегу, даже поговорить некогда было. Она сказала, зачем я к ней приезжала?
– Сказала. Давно пора было это сделать. Зарвался твой Буров, все денег ему мало!
– Ты не забывай, что я эти деньги тратила вместе с ним!
– Да что ты там тратила! Сколько у тебя на кармане было-то? В лучшем случае пятьсот рублей, только до магазина дойти!
– Он покупал мне золото, шубы.
– Это, которые на ленточки порезал в день расставания? – усмехнулась Катя, – Вот, наверное, жалел потом!
– Точно, угадала. Он даже мне высказал на следующий день по телефону, что это я его довела!
– Что гадать? Изучила мужа твоего за столько лет знакомства! – Катя разлила вино по бокалам, – Давай, за освобождение! Вот так и не иначе! И не смотри на меня так, Аль! Самой тошно, что я такая сволочь. Но, перед тобой-то мне, что уж из себя безутешную вдову изображать? Жалко Галимова, как человека, жалко, до слез! И обидно, что умер так вот, по-скотски! Неужели там, где все считается, и грехи и заслуги, не уготовили ему какую-то другую кончину, не такую бесславную? Он отцом был неплохим, и сыном любящим. Ну, слабым оказался! Так, за что его так?! Как последнего алкаша! Что я говорю?! А кем он был-то в последнее время? Не просыхал совсем!
– Кать, успокойся. Ты думаешь, он сам не понимал, кем становится? Сделать ничего не мог, это – да.
– Или не хотел! Сколько мы с Нани его уговаривали лечиться!
– Давай считать, что он отмучился. Вот так, понимая, что ничего уже не изменить, страдая от этого, и ушел.
– Пусть так. Смотрю сейчас на Сашку и начинаю думать, что он его сын, а не Голода. Такой же бескомпромиссный и ранимый. Я его не понимаю, сама чувствую, что не понимаю! Ему мужик нужен, чтобы выслушал. Да встряхнул, как следует! А то он после разрыва с Янкой словно потерялся. А Равиль-то все время пьяный! А тут и совсем…Сашка все время из дома норовит улизнуть, то к друзьям институтским, говорит, то – к школьным. Приходит под утро, похудел.
– Он про Полякова знает?
– А что знать, Аль? Ты посмотри на Жорку! Чем он от Галимова отличается? Бросил пить? Не факт. Не хочу больше такого! Никого пока не хочу! Ты в курсе, что у Голода жена умерла?
– Голода на днях арестовали, Катя.
– О! Есть Бог на свете! И за что? – как-то мрачно обрадовалась Катерина.
– Его обвинили в убийстве жены.
– Не удивлена. Подонок – всегда подонок. Хоть молодой, хоть в старости. За ним еще куча трупов числится, я уверена. Только денег у него столько, что все равно от наказания откупится. Вот увидишь! Он, ведь, мне звонил на той неделе! Узнал откуда-то, что Сашка его сын. И я знаю, откуда.
– Поляков?
– Понимаешь, он божится, что ничего ему не говорил. Что, даже не встречался с ним! Но, больше источников нет! Знают – единицы. Ты, Нани и я. И теперь Поляков. Мне не на кого больше думать. Да, Бог с ним! Узнал и узнал. Что изменится? Я его послала так, что он даже, по-моему, растерялся. Голод – и растерялся! Не нашел, что сказать. Он думал, я обрадуюсь, что он готов признать Сашку сыном. Он так и сказал "готов признать"! Представляешь, ни тени сомнений, что нам с Сашкой это не нужно. Ни деньги его, ни тем более он сам. Даже близко не нужен!
– Он себя в отцы предлагал?
– Орал, что я не имела права скрывать, что и сейчас еще не поздно все исправить, что он мальчику много дать может! Что-то даже об учебе за границей лопотал. Все продумал! Только одно не учел – я не покупаюсь и ребенка своего не продаю. Вот так.
– Ладно, Кать, забудь. Не до Сашки ему теперь.
– Я же говорю, есть Бог на свете!
– И другие силы тоже…
– Ты о чем?
– Ты представляешь, мне сказали, что я – медиум.
– Удивила! Да Нани уже давно знает, что с тобой по этой части не все в порядке! – засмеялась Катя.
– И мне ничего не говорили?!
– Как тебе скажешь? Ты бы поверила? Медиум, говоришь? Нани говорила, что точно не знает, когда и кем ты станешь. Может, гадать будешь, или лечить. Сила, она говорила, есть. Значит, те сны…
– Похоже, в меня вселяется душа девочки, жившей в этой комнате.
– Это происходит тогда, когда ей, душе, что-то нужно от мира живых, – пояснила Катя уверенно.
– Да. Тоже мне сказала и Ядвига, экстрасенс из лесной школы. Ты слышала о школе Агнессы Бауман?
– Нет.
– Это по той же дороге, что и Заречное. Там воспитываются, а точнее, перевоспитываются подростки. С криминальным прошлым девочки. Меня туда отвез Беркутов, следователь, я тебе о нем говорила. Мы с Марининым в тот день к Нани ехали, а ее на даче не оказалось. Я позвонила, а у вас тут…Вот он и предложил заехать в Школу. А у Вити там внук сейчас, Беркутов туда его и определил. Господи, я как в рай попала! Такой покой… Ядвига то ли в гипноз меня ввела или еще как, только я сама себя ощущала девочкой-подростком. Видимо той, что и в своих снах. Словно по-настоящему все происходило. Ядвига потом сказала, что и разговаривала я голосом той девочки. И у меня там, в том мире, был кто-то, кого я очень любила.
– Мужчина?
– Брат, скорее. Не знаю….Мне было лет десять, потом чуть старше. Потом четырнадцать. Так, эпизоды, не целостная картина. Но – ярко, реально как-то. Со всеми ощущениями, болью, любовью. Да, я любила своего брата, безумно, преданно. А он…Он был любимцем родителей, я знала. Но ко мне относился очень хорошо, – Алевтина задумалась, точно опять погружаясь в мир свои грез.
– И, что дальше?
– Дальше? Нет, ничего. Она, Ядвига, все остановила. Сказала, что хватит, сил много потрачено.
– А сны? Дома. Еще были?
– Только сегодня ночью. Кать, мне страшно. Мне кажется, что я, или эта девочка, схожу с ума. И для этого есть какая-то причина. Очень серьезная причина. А тут еще кто-то ко мне в комнату залез в мое отсутствие, печку разобрал. Это уже в нашей действительности. Тайник там был: вынимаешь два кирпича, а там – ниша.
– И?…
– Пустая. Я точно помню, что во сне однажды туда что-то положила. Видимо, тот, кто залез ко мне, знал точно, где искать и нашел.
– Жаль! А вдруг что-то ценное?
– Вряд ли. По моим ощущениям – скорее, что-то личное. Может быть, вещицы какие, безделушки. Девочка все же!
– Все равно интересно было бы посмотреть, что там! А сегодня что было?
– Я уже давно поняла, что у нее что-то отняли. Только, что именно? Разлучили с братом? Но, даже, если они близнецы, это не смертельно. Рано или поздно, брат все равно бы завел семью, девушка вышла бы замуж. Они бы расстались, это неизбежно. Нет, здесь что-то другое! Понимаешь, Ядвига меня погружала в прошлое, в последовательное пошлое: детство, отрочество. А во сне я только в оном каком-то времени. Я, кажется, все еще девочка, но больно, как взрослой. Не знаю, как объяснить…Потеря не игрушки или перстенька любимого, а живая потеря, человеческая. И каждый раз происходит примерно одно и тоже. Словно зациклилось!
– Видимо, именно это и не дает успокоиться душе!
– Да, я тоже так думаю. Я попрошу Беркутова опять отвезти меня к Ядвиге. Я уверена, еще один сеанс, и я все пойму.
– Так, звони!
– Сейчас?
– Звони, звони, а я скоро вернусь, – Катя протянула Але телефонную трубку.
– Егор просил приехать к нему домой часам к шести. Вернулся из Германии Карташов, историк. С очень интересной информацией о семье Эмилии Фальк. Той старушки, которая завещала нам свою квартиру, – сообщила она возвратившейся чуть позже на кухню Катерине.
Глава 47
Он вдруг понял, что никогда ее не вернет. Никогда! Что бы он теперь не предпринимал. Да и что он мог совершить такого, чтобы она могла сказать: "Ты мне нужен, Поляков"? Он пришел к ней утешить, а ушел, читая в ее глазах жалость к себе. Эта жалость появилась у нее в тот момент, когда она перехватила его взгляд. А он смотрел на фотографию ее сына. Ее и Голода. Копии Голода. И не мог совладать с собой. Вздрогнул, отвел глаза. А потом в ее глазах появилось сожаление. Нет, жалость.
Он попросту сбежал. Собственно, его своим звонком спасла Алевтина. Катя попросила сходить за вином, он с радостью за это ухватился, а потом ретировался. А она еще, явно из вежливости, предложила выпить с ними. И вежливость эта была ничем иным, как проявлением все той же жалости. Он так понял.
Вот сейчас бы он выпил. Нет, сейчас он бы напился. Даже зная, что это уже точно будет концом. А что, собственно? Он – тихий пьяница, как его однажды назвала Алевтина в разговоре с Марининым. А он услышал, притормозив в этой момент у приоткрытой двери. И в тоне Алевтины сквозила жалость.
Когда, в какой момент жизни он стал таким? Наверное, это его сущность. Послушный малыш, послушный ребенок, подросток. И только любовь к Кате сделала его свободным и сильным. Любовь отняли – опять послушный сын при матери.
Поляков шел и оправдывал заранее то, что собирался сделать. В маленьком магазинчике недалеко от дома всегда была разливуха. "Коньяк", так называлось это подкрашенное неизвестно чем пойло. Поляков поднялся по высоким ступенькам и толкнул дверь. У прилавка, расплачиваясь, стоял его сосед Раков. Поляков немного стушевался.
– Привет! За хлебом? – Раков положил буханку в пластиковый пакет: в этом магазине хлеб привозили из какой-то деревенской пекарни.
– Да, – односложно ответил Поляков, вспоминая о том, что дома лежит только начатый кирпичик серого.
– Тебя подождать? – Раков сказал это, уже держась за ручку входной двери.
– Нет, не стоит, – Поляков, не глядя на Ракова, помотал головой.
– Как хочешь!
– Мне пол-литра, – попросил Поляков, как только за соседом закрылась дверь.
– Чего, хлеба? – молоденькая девочка спросила очень серьезно.
– Да, жидкого, – съязвил он неожиданно зло.
– Да, пожалуйста! – небрежно повела девчонка худыми плечиками и достала из-под прилавка пластиковую бутылку.
Он выпил все, до последней капли. Один. Хотя, после первой рюмки, все порывался постучаться в дверь к Ракову. Пока сомневался, вот уж никчемная деликатность, Раков куда-то ушел.
А потом Поляков заснул.