Этот стук был то ли во сне, то ли наяву, он сразу-то и не понял. Он открыл глаза, потер виски, потянулся к бутылке с минералкой и замер. Стук повторился. Поляков вышел в коридор и понял, что звук раздается из комнаты Маринина. Было похоже, что кто-то монотонно колотит по батарее отопления. Поляков знал, что Маринин на дежурстве, он утром его, Полякова, сменил. Алевтина у Кати, в комнате никого не должно быть. Поляков подошел к телефонному аппарату и набрал рабочий номер.
– Виктор Васильевич, это Поляков. Слушай, какие-то звуки странные из твоей комнаты раздаются. Вроде, как стучит кто-то. Да, внутри. Никого не может быть? Ключ? В Степкином тапочке? Хорошо, сейчас посмотрю. Я позвоню позже.
Поляков положил трубку, подошел к вешалке у двери, нагнулся, достал из пластикового пакета маленькие тапочки, сунул руку в носок тапка и достал ключ.
Он открыл дверь без опаски и недоуменно остановился на пороге: в комнате никого не было. И тут он понял, откуда раздается стук. Кто-то стучал по стояку отопления. Стучал требовательно, почти не прерываясь. "Ремонт наверху делают? Но, в этой комнате бабка живет! Может, это она стучит?" – Поляков запер дверь, положил ключ на место, переобулся в ботинки и натянул куртку.
Ему, конечно же, никто не открыл. Поляков не знал, что нужно делать дальше, но уверенность в том, что в квартире что-то случилось, росла. "Так, стоп. У нас должен быть участковый. Отделение здесь недалеко, через квартал", – вспомнил он и вышел на улицу.
Его долго не могли понять. Молодой парень поминутно отвечал на телефонные звонки, и, каждый раз, кладя трубку, повторял: "А теперь с самого начала и помедленнее". И Поляков начинал все сначала. Наконец, участковый встал и надел на голову фуражку. "Пошли, на месте разберемся!" – бросил он Полякову.
Дверь вскрыл местный ЖЭКовский слесарь. Поляков сразу, войдя в квартиру, направился к комнате, расположенной над комнатой Маринина. Стука слышно не было. Участковый его опередил уже у самой двери. Он постучал и, не дождавшись ответа, толкнул незапертую дверь, левой рукой отстраняя Полякова. "Давай, скорую вызывай! Бабка, похоже, без сознания!" – тут же обернулся он к Полякову. Тот кивнул, но, все же заглянул ему через плечо. На кровати возле окна без признаков жизни лежала старушка, сжимая в правой руке деревянную палку. Поляков вышел в коридор, увидел висящий на стене, примерно в том же месте, где и в их квартире, телефон и набрал "03". Закончив разговор, он хотел было вернуться в комнату к участковому, но тут заметил полоску света, пробивающуюся из-под соседней двери. "Странно, сосед-то дома! Не слышал, что ли?" – он негромко постучал в дверь.
– Что тут? – подошел к нему участковый.
– Да вот, свет в комнате, – Поляков показал на пол.
– Там есть кто-то? – опешил парень.
– Я стучал, не открывают.
– Давай-ка я! – участковый громко ударил несколько раз по двери.
– Что стучишь, бабуль?! Случилось что? – спросили за дверью, и она распахнулась.
– Раков?!
– Ты что здесь?! – Раков вдруг побледнел и шагнул из комнаты в коридор, торопливо прикрывая за спиной дверь. На шее у него болтались наушники.
– Участковый Громов, – представился милиционер, – Попрошу документы.
– Но, они у меня дома…Поляков, скажи, – растерялся Раков.
– Это мой сосед, Борис Раков. Мы там, на первом этаже живем.
– А что вы тогда делаете здесь? Позвольте пройти.
– Но…, – протянул Раков, глядя почему-то на Полякова, и посторонился.
Поляков смотрел, как на мониторе незнакомый человек заходит в их квартиру и проходит до комнаты Алевтины. Потом наклоняется к замочной скважине….А вот Юля…
– Я не понял, что это? – участковый уставился на экран.
– Это наша квартира, – тихо ответил Поляков, – Похоже, нас снимали на камеру.
– Это так, Раков? – участковый повернулся в его сторону.
– Я все объясню, – засуетился Раков.
– Борис, ты же просматриваешь, как убивали Юльку, да? Ведь вот тот человек…Он убийца! Ты и раньше снимал? Все то время, что мы живем? А в комнатах…В комнатах тоже камеры?! Этот потоп… Я понял. Камеры вмонтировали во время ремонта, так? Но – зачем тебе это?!
– Ты ничего не понимаешь! – вдруг взвизгнул Раков.
– Так. Поляков, идите, встречайте скорую. А я разберусь с вашим соседом, – сказал участковый, кивая Полякову на дверь.
"Господи, какая мерзость! Этот Раков, он извращенец! Иначе, зачем все это? Кому это нужно? Мы же не звезды какие, чтобы за нами подглядывать! Просто люди…" – Полякову было так тошно, словно он отравился. "Что же будет, когда узнают все: Аля, Маринин? Катя?! Это же личное, как же так можно?!" – сокрушался он, показывая подоспевшим врачам дорогу в комнату больной старушки.
Глава 48
– И так, Гоев, вы признаете, что жестоко избили Юлию Фурцеву в квартире Марка Голода? – Беркутов никак не мог понять, почему этот парень так упорствует. Все эти дни подручный Голода всячески пытался вывернуться. То "плохо по-русски", то – "не был, не видел, ничего не знаю" и "кто такой эт девушк?". Чисто, практически без акцента, Гоев заговорил только сегодня, узнав, что Василий Голод арестован.
– Да, я ее наказал, – сверкнул Гоев черными глазами.
– И за что же вы ее так наказали? Вы знали девушку раньше?
– Нет, не знал! Но она меня ударила. Какая это девушка? Такие девушки бывают? Нет, это не девушка, – все еще продолжал придуриваться тот.
– Где вы впервые встретили Фурцеву?
– Ее снял, купил на дороге сын Василия Валентиновича, Марк. Как раз до этого, вечером. И привез домой почему-то! Как можно такую, с улицы и домой?!
– И вы рассказали обо всем Голоду-старшему?
– Конечно! Мальчик глупость делал, отец должен вмешаться!
– И как же он вмешался?
– Он приказал отвезти его к сыну. Он хотел с ним поговорить.
– Что случилось, когда вы зашли в квартиру Марка? Кстати, кто вам открыл? Сама Юлия?
– Нет. У отца ключи есть!
– Продолжайте.
– Марка не было. Она была одна. Не одетая совсем!
– Кто первый ее ударил: вы или Голод? – Беркутов все же думал, что не мог тот просто стоять и смотреть, должен был и сам приложить руку!
– Василий Валентинович ее не трогал! И не били бы ее, если бы послушалась, оделась и ушла. Но она не хотела! Она меня ногой…
– А потом ты ее…, – Беркутов не смог скрыть отвращения, – Твою бы сестру так….
– Моя сестра честная девушка! – выкрикнул парень и вдруг замолчал.
Беркутов это знал. И еще он знал, что ее уже несколько лет нет в живых. Как раз столько, сколько живет при новом хозяине этот холуй. Спасенный Василием Голодом от неминуемой смерти, грозившей ему за то, что продал свою родную сестру чеченскому боевику.
– Скажите, Гоев! Почему вы тогда не убили Фурцеву?
– Я бы…Василий Валентиныч ее пожалел.
– А сейчас вы решили исправить положение? Убить девушку в этот раз вам приказал тоже Голод?
– Не убивал я ее! Не успел! – вдруг вырвалось у чеченца.
– Что значит, не успели, Гоев? То есть, приказ от хозяина вы получили, я правильно понял? И теперь пытаетесь мне доказать, что кто-то убил ее вместо вас? Кто же, Гоев? Сам Василий Голод?
– Нет! Не может он! Он не бил ее по голове! В кабинете с утра сидел, как я привез их с Милой с квартиры утром. Ее спросите, не выходил он никуда!
– Откуда же вы, Гоев, знаете, что девушку убили именно утром? И именно ударом по голове?
– Я думал так…А что, не так разве?
– Еще раз повторяю вопрос: откуда вы знаете, когда и как была убита Юлия Фурцева? – голос Беркутова звучал строго и официально, – Гоев, вам лучше все рассказать сейчас.
Истинно, но к сожалению, у Голода было алиби. Отпечатки пальцев на ручке входной двери не принадлежали ни Голоду, ни его подручному. А Беркутову очень хотелось, чтобы они оба понесли наказание. Кто бы ни убил Юлю, эти двое давно лишили ее права на счастливую жизнь. Ее и Марка.
– Гоев, я слушаю, – напомнил Беркутов, – Кто вам рассказал о том, как погибла девушка?
– Никто не рассказывал! Сам видел, – буркнул тот.
– Вы были в это время в квартире? – удивился Беркутов.
– Нет, не был. Там камеры везде, в комнатах, кухне. Кино снимают, – Гоев замолчал.
– Ты что несешь?! Какое кино?! – сорвался Беркутов: не поверил.
– Настоящее! Раков придумал! И пришел к Василию Валентинычу. Сняли комнаты в квартире на втором этаже, поставили камеры…
– Как поставили? Кто вам позволил?
– А никто, – вдруг развеселился Гоев, – Залили им потолок, я извинялся ходил, ремонт предложил, вроде как нечаянно получилось. Все согласились. Ну, и вмонтировали камеры. Раков – змей! Все придумал!
– Но, зачем все это?!
– Это вы у него спросите, – хитро прищурился Гоев.
– Где запись убийства? – спокойно спросил Беркутов, стараясь не показать эмоций.
– Да там же, в компьютере. Если Раков не взял! Я хотел забрать, но зачем? Мне не нравится все это. И не понимал я сначала, почему Василий Валентиныч на это согласился. Нехорошо это! Я потом понял, зачем ему это нужно. Из-за девки этой. Очень Василий Валентиныч боялся, чтобы до Марка ничего не дошло! Он же ему сказал, что умерла она. Она и должна была теперь умереть.
– И Марк поверил?
– А ему труп показали. Избитой девушки. Татуировку ей даже на животе нарисовали, как у той. Он погоревал, но успокоился.
Беркутов покачал головой. С минуту посидел, собираясь с мыслями, потом только вызвал конвой.
Он думал о том, как он скажет обо всем нашедшим свое счастье в этой квартире Алевтине и Маринину. И тихому интеллигентному Полякову. И еще он вспомнил Эмилию Фальк. И даже кощунственно порадовался, что не сумеет она пожалеть о сделанном ею подарке.
Глава 49
"Есть такие дома, что в них, хоть и впервые, но, как у себя дома. Вот твоя квартира, вроде бы твоя, собственная, а тебе лучше в гостях", – думала Аля, сидя на диванчике в уютной кухне Беркутовых.
Такое с ней не в первый раз. Она хорошо помнила, что вот так же отдыхала душой в доме у родителей школьной подруги Ленки. Не то, чтобы ей, Але, плохо было в родительской трехкомнатной, с высокими потолками и большой кухней "сталинке", не то, чтобы она конфликтовала с матерью, но дома всегда ей было…холодно. Ее, маленькую, мать гладила по голове, когда она не хотела есть суп, тогда как Ленка за это же от своей матери могла и получить легкий подзатыльник. Алю не наказывали, вернее, наказывали, многочасовым молчанием. Мать могла молчать до тех пор, пока Аля сама не понимала, в чем провинилась. А Ленке за шалости доставалось по полной программе. Аля просила прощения, а мать с отрешенной улыбкой осуждающе качала головой. И непонятно было, простила она дочь или так, отпускает с миром. Ленка же, проревевшись от полученных шлепков, молча утыкалась в материнский подол и они уже ревели вместе с матерью, вытирая друг другу слезы и прося прощения друг у друга. Ленкина мама могла и ей, Але, всыпать за компанию, и также утирать ей мокрый нос. И не было мгновений счастливее.
Но, в третьем классе Ленка уехала на Кавказ, туда перевели служить ее отца. Сначала они переписывались, но потом как-то все сошло на нет.
Собственно, у Али до первого курса, пока она не познакомилась с Катей Сотниковой, больше близких подруг не было…
– Извините, Аля, что бросила вас тут одну, – Галина вошла в кухню и тут же включила чайник, – Что же вы к пирожкам не притронулись? Все говорят, они у меня вкусные. Рецепт теста еще от бабушки, фамильный.
– Спасибо, Галя, одной как-то не хочется.
– Вот и я такая! Могу за день на ходу бутерброд проглотить, чтобы в обморок не упасть, но, чтобы сесть и поесть в одиночестве – увольте. Мы можем подождать Ляльку с Карташовым, они к шести подтянутся. А там и Беркутов явится. А можем и сейчас по пирожку. Вы как?
– Лучше подождем, – помимо воли сглотнула слюну Аля.
– И не пора ли нам на "ты"?
– Пора, – улыбнулась Аля.
– Тогда, вот что. Пойдем пока в комнату, я тебе покажу то, что Лялька принесла от Карташова в прошлый раз. Пока, конечно, картина неясная. Но, как бы там Беркутов не насмешничал, какая-то тайна у семьи Фальков была!
Как только Алевтина села на диван, взгляд ее упал на портрет пожилой женщины с удивительно ясным, каким-то по – неземному светлым лицом. От спокойной полуулыбки веяло добротой, глаза смотрели на Алю ласково, словно утешая.
– Это моя мама, – Галина подошла к портрету и провела по нему рукой.
– Она жива?
– Нет. Ее убили три года назад. Ее и моего первого мужа. Как-нибудь потом, Аля, я тебе расскажу. Если захочешь. А сейчас – вот, посмотри, – Галина положила перед Алей папку, – Здесь дневники матери Эмилии Фальк Марты. Правда, девичьи. Последняя запись – день до свадьбы. Почитай пока.
– А откуда у Карташова эти дневники?
– Ему отдала их сама Эмилия, когда он решил заняться их фамилией. Карташов – специалист в составлении родословных. Читай. И посмотри остальные бумаги. Я пойду, накрою на стол.
"Галина права, ясности никакой. Может статься так, что у Эмилии родственники и за границей могут быть и здесь. Если, допустим, вышла замуж сестра-близнец ее отца Маргарита. Мало почему о ней ничего неизвестно? Она могла по какой-то причине порвать отношения с родными, например, без их согласия обвенчаться. Уехать в другой город, там нарожать детишек. И у Эмилии тогда есть или были двоюродные братья и сестры. И узнаем ли мы когда-нибудь о судьбе Марго, как ее называет Марта, неизвестно. Если я в своих видениях – Маргарита, то единственный способ что-то прояснить – это сеанс у Ядвиги", – подумала Аля, погружаясь в чтение.
Они сначала пили кофе с пирожками, говоря ни о чем, но, уже возбужденно перебивая друг друга. Чужой еще несколько минут назад Карташов, насыпая себе в бокал сахар, заодно бухнул целых три ложки и в Алин. Уловив тут же ее готовое сорваться с губ возражение, продолжая что-то доказывать, выплеснул содержимое в раковину, налил свежего кофе из турки и поставил перед ней. И опять насыпал туда сахар. Галина, усадив его на место, проделала всю процедуру заново. Наконец, Аля смогла сделать глоток обжигающего напитка. Вкусно было невероятно. Она смотрела, как Беркутов, кстати, единственный молчавший в этой компании, закидывает в себя один пирог за другим, нимало не волнуясь, что чередует мясные со сладкими. И пыталась вспомнить, что ее так задело при встрече с Эмилией Фальк. А ведь что-то было такое…
– Можно мне сказать? – она, как школьница над партой, подняла руку над кухонным столом. Все разом замолчали.
– Аль, ты что как ученица-то? – Галина рассмеялась.
– Да как-то само получилось. Я вот, что вспомнила. Это долго не давало мне покоя. Я видела Эмилию только раз в жизни. В тот день, когда ушла от мужа. Рано утром. Мне хотелось успокоиться, прежде чем ехать к подруге. Я присела в сквере на лавочку, и тут ко мне подсела Эмилия. Я не помню, чтобы она что-то говорила. А вот я… Я выложила про себя все. Но, это ладно. Она, уже уходя, произнесла одну фразу. Я даже из-за этого посчитала ее немного странной. "И все-таки вы на нее удивительно похожи", – сказала она. Я и думаю, на кого? На кого из знакомых Эмилии я похожа?
– Вот! Вот, что мучает меня с того момента, как я вас увидел! Невероятно! Но, точно! Сходство поразительное! – Карташов возбужденно копался в портфеле, который принес с собой, – Все смотрите! Вот оно! Аля, вспоминайте все! Откуда родом, кто мать, отец, бабушка! Такое сходство не может быть случайным.
Карташов в руках держал портрет моложавой женщины лет сорока.
– Вы знаете, кто это? Это – бабушка Эмилии, Виктория. Мать близнецов Яна и Маргариты! Этот снимок мне передал мой немецкий друг Курт Зигель. Он разыскал потомков родного брата Людвига Фалька, пра-пра-прадеда Эмилии. Немецкая ветвь оказалась очень крепкой, сохранившей семейные традиции и родословную. Вот к этим родственникам и приехал в семнадцатом сбежавший из России отец Эмилии Ян.
– И что, у Эмилии есть родные сестра или брат, он женился?
– Нет. Ян покончил жизнь самоубийством, как только почувствовал, что болен. Это случилось через год. И из России он бежал не от революции. Он не хотел, чтобы его жена Марта и дочь страдали из-за его болезни. Видимо, он уже тогда чувствовал, что не минует ее. Болен был и его отец, муж Виктории Александр. Он тоже расстался с жизнью добровольно.
– Давайте-ка сначала, по порядку, я уже ничего не понимаю. Кто чем болен, кто кого убил, – Беркутов жестом остановил Карташова.
– А по порядку вот как. В 1740 году один из братьев Фальк, Людвиг, уехал в Россию. Второй, Генрих, остался в Германии. Потомков у Генриха немерено, даже перечислять не имеет смысла. Я встретился с одним, тоже, кстати Генрихом. Он мне показал архивы, кстати, портрет Виктории привез с собой из России Ян, и поведал следующее. Ян, когда приехал в Германию, сразу признался, что болен и рассчитывает на помощь. Традиционно, в семье почти все медики. Но, даже собравшись все вместе, они были бессильны: клетки мозга при этой болезни невозвратимо разрушаются, и человек становится растением. Яна поместили в клинику, под постоянное наблюдение, но, однажды он все же нашел способ уйти из жизни. Он оставил письмо, из которого стало ясно, что и его отец, муж Виктории Фальк, бабушки Эмилии, Александр Борн тоже имел это же заболевание. И так же покончил с собой. А Виктория переписала своих детей Яна и Маргариту на фамилию Фальк, чтобы ничего им не напоминало об отце. Больше в письме ничего не было, кроме того, что он просил прощения у своей жены Марты и дочери Эмилии. Так, что никаких братьев или сестер у Эмилии с этой стороны нет. Только многочисленная дальняя германская родня.
– А почему никто из немецких Фальков никогда не интересовался российскими родственниками? – справедливо заметила Галина.
– При Советах-то? Это, практически, было невозможно.
– Хорошо, а позже? И сама Эмилия могла бы тоже навести справки. Не понимаю!
– Видимо, она была обижена на отца, бросившего их. Я думаю, о его болезни она ничего не знала, – Карташов помолчал, – И, похоже, болезнь передается только по мужской линии.
– И остается все так же невыясненным: почему я так похожа на Викторию? – Аля вернулась к мучавшему ее вопросу, – И, что случилось с Маргаритой?
– Про Маргариту, если получится, мы можем узнать из этих дневников, – Беркутов положил на стол жестяную коробку.
– Это что? – Галина осторожно открыла крышку и достала желтые листы, – Где ты это добыл?
– Это "добыл" не я, а Раков, ваш сосед, Аля. Это он достал из тайника коробку, думая, что там лежит что-то ценное.
– Подождите, но как он вообще узнал, что там тайник?!
– Аля, у меня для вас очень неприятная новость. Я даже не знаю, как сказать. Помните потоп в вашей квартире? Когда сосед сверху залил вас водой?
– Да. Пришел такой чернявый парень, кавказец, очень извинялся, потом сделал нам всем за свой счет ремонт. Причем здесь Раков?
– Это он организовал потоп и ремонт.
– Зачем? – почему-то шепотом спросила Аля.
– Чтобы вмонтировать камеры в ваших комнатах, – Беркутов поморщился, – Аля, все, что происходило с вами, записывалось на видео.
– Зачем? – еще тише спросила Аля, заливаясь краской.