- Мариетта! - пылко воскликнул Казанова. - Никогда прежде не знал ни одной Мариетты! Однако, когда я родился, знаменитый астролог предсказал, что моя судьба будет связана с Мариеттой!
Хотя это заявление и не было правдой, ему следовало бы правдой быть. Во всяком случае, лицо девушки залил румянец, а тетка громко расхохоталась - она не прочь была пить такое вино каждый день.
- Но разве вы не священник? - спросила она. - Одеты-то вы как священник.
Казанова тут же пустился в сложные и не вполне связные объяснения: да, он священник и в то же время не священник, если они могут такое понять, в общем, он всего лишь дьякон, так как его матушка, святая женщина, дала ему образование, чтобы он мог стать епископом, он же хочет проложить себе путь в жизни честным трудом и, пока еще не связан роковой тонзурой, может жениться, если найдет подходящую девушку…
Они слушали, кивая, а при последних его словах девушка снова залилась румянцем, тетка же сказала, что очень даже хорошо быть священником, но все священники - все-таки мужчины, как она знает по собственному опыту. Нога Казановы каким-то образом очутилась рядом с ногою девушки и застыла там. Тетка же разговорилась.
- В Венецию мы ездили за наследством для Мариетты, - стала похваляться она с таким видом, будто все в мире должны об этом знать и всем это должно быть так же интересно, как ей. - Вы только подумайте: такой девчонке в будущий Михайлов день должны выплатить двести золотых дукатов! Она, конечно, девушка хорошая и красивая, хоть я и говорю про собственную племянницу. Сирота она, синьор, но получит она наследство или не получит, а ни в чем не будет нуждаться, да благословит ее господь, пока жива ее тетя Тина. Да, синьор, наследство ей оставил дядя Пино - да покоится с миром его душа! - он торговал сальными свечами тридцать восемь лет в Дзуекке. У нее есть еще один дядя - тот пошел по той же линии, что и вы. Доном Антонио зовут его - он самый любимый священник в Чоггиа…
- В Чоггиа? - прервал ее Казанова. - Я там остановлюсь на два-три дня, а может, и больше. Вы там живете?
- Ах, нет, синьор, мы живем в Падуе, но Мариетта пробудет там день-другой, чтобы получить благословение дядюшки…
- Тогда мы можем не расставаться, - весело объявил Казанова, - ибо у меня тоже там дела, очень важные дела в Чоггиа. Давайте выпьем за это! За Мариетту и ее будущего супруга!
Это была настоящая идиллия.
К концу первого дня пребывания в Чоггиа Казанове удалось поселить эту пару в той же гостинице, где жил и он сам, отговорив их останавливаться у дона Антонио; он всячески обхаживал тетю Тину, ублажая ее мелкими знаками внимания и более или менее правдоподобными комплиментами, какие дамы ее возраста могут принять; он произвел впечатление на дона Антонио своим знанием классиков и желанием быть наставленным в теологии более зрелым умом, а также своим знакомством с сенаторами, монсеньорами и даже его высокопреосвященством; главное же - он добился в результате своей дипломатии искомой награды: разрешения купить девушке несколько маленьких подарков и даже сумел потихоньку поцеловать ее… В ту ночь, засыпая, Казанова твердо решил жениться на девушке (если она девственница) и уже начал строить планы, как они будут жить простой сельской жизнью, так хорошо описанной Феокритом и Вергилием, этими прославленными пастухами, жившими главным образом при дворе.
На другое утро Казанова спозаранок снова поцеловал девушку и, как ему показалось, сумел получить достаточное доказательство того, что она тот гага avis - virgo intacta. Тянуть кота за хвост никогда не было свойственно Казанове, особенно если речь шла о хорошенькой девушке, а потому он незамедлительно сделал Мариетте предложение. С совсем ненужным здесь смирением и прямотой Мариетта сказала, что для нее большая честь выйти замуж за такого красивого мужчину и такого высокородного синьора и что она молит великого господа и всех святых, чтобы оказаться достойной его. Тронутый, насколько он мог, таким прямодушием, мерзавец сделал благородный жест, признавшись, что он - не патриций, и после цветистого рассказа о том, как его лишили земель, которых у него никогда не было, сказал, что, поженившись, они будут жить чистой и невинной жизнью в Аркадии.
Мариетта, которая большую часть жизни провела в деревне, никогда не слышала об Аркадии и понятия не имела, что это такое или где это находится, но готова была жить где угодно с таким мужем, как этот красивый, щедрый, изумительный синьор, который говорил ей такие чудесные вещи, и у которого такой надушенный кружевной платок, и который так чудесно и почтительно целовал ее, пока она вся не загоралась, - не то что эти неотесанные деревенские парни, у которых насчет женщин одна только мысль в голове…
К полудню Казанова объявил о намерении покинуть лоно церкви, хотя не сказал, что намерен после этого делать, и, сменив священнические одеяния на светский костюм, получил от Мариетты разрешение считать себя обрученным с нею. Тине же было как-то не по себе: все произошло так неожиданно… а быть может, кто знает?., она немножко и завидовала. А вот дон Антонио решительно отказался дать свое согласие - к великому возмущению Мариетты, - пока Казанова не расскажет все о себе и о своих планах.
Под градом вопросов старого священника, который, хоть и не жил в миру, но был не дурак, Казанова придумал столько всяких объяснений - одно изобретательнее другого, - что даже сам с трудом помнил, кто же он такой. Среди прочих выдумок он изобрел дядюшку, нотариуса в Брешии, который обещал своему любимому племяннику Джакомо поместье недалеко от этого городка, куда Казанова и намеревался привезти будущую супругу, чтобы наслаждаться с ней там пасторальным счастьем… И так далее, и тому подобное. Однако во всем этом нагромождении лжи Казанова в одном был абсолютно искренен - и, как ни странно, именно этому меньше всего поверили бы люди, хорошо знавшие его: он был сейчас настолько увлечен девушкой, что готов был жениться, лишь бы получить возможность обладать ею, что навсегда излечило бы его от желания жениться на ней.
Вполне обоснованные подозрения доброго священника рухнули при появлении пакета с письмами из Венеции от друзей Казановы - пожеланиями счастливого пути, добра, успеха и благополучия в его путешествии. Как мог дон Антонио заподозрить человека, у которого в друзьях такие почтенные венецианцы, как Брагадин, Дзиани, Барбаро и Вальери?
Днем нашей парочке удалось сбежать от бдительного ока хранителей целомудрия Мариетты, и они отправились по магазинам. Казанова накупил Мариетте платьев и украшений, какие только мог предоставить такой маленький городок, как Чоггиа, одел ее, как синьору, и затем повел в винный погреб, где позволил себе немало восхитительных вольностей, на какие отваживается - хоть и без позволения - нетерпеливый молодой человек, обрученный со своей любимой. Джакомо и Мариетта условились об именах для своих первых трех сыновей и дочерей; Казанова настолько увлекся, что поклялся (и чуть ли не сам поверил этому): он-де, по сути, непорочен и, уж конечно, никогда никого не любил так, как Мариетту. В ту ночь, когда все спали, Мариетта с тысячами трепыханий и сердцем, переполненным любовью, выскользнула из спальни тетушки и прошла по коридору в другую спальню, где ее ждал Джакомо и где она перестала быть девственницей.
Поэт, сказавший: "Того, кто однажды был счастлив, вовек не коснется беда", был скорее смел, чем правдив в своем утверждении. Казанова был, безусловно, счастлив на протяжении этих бездумных часов, проведенных с хорошенькой, неискушенной в жизни Мариеттой, но никоим образом не застрахован от беды, что он и обнаружил. Однако прежде чем это обнаружить, Казанова познал - не впервые в ходе любовной интрижки - печальную истину, что из фонтана наслаждения всегда возникает горечь. Не успел он одержать победу над Мариеттой, как его критический ум начал подсказывать ему, сколь она наивна и необразованна, сколь не обучена манерам, какая даже внешне плебейка. Он невольно сопоставлял ее - не с Розаурой, а с Анриеттой, чья благородная красота преследовала его, тем более что он успел лишь мельком ее увидеть. Казанова не без смущения и удивления обнаружил, насколько владеет его чувствами и поступками женщина, реально существующая, чье имя он знает, чье бесчувственное тело даже держал на руках, но так и оставшаяся для него призраком идеальной красоты, именем, обозначавшим стремление, не имеющее имени, к недостижимому блаженству.
Таким размышлениям предавался Казанова, еще лежа без сна в постели после того, как Розаура покинула его на исходе шестой ночи их любви. В приступе откровенности с самим собой, что случается даже с самыми большими тупицами, а уж тем более с человеком такого ума, как Казанова, он признал, что, с тех пор как увидел Анриетту, все его мысли и поступки подсознательно связаны с ней. Сначала он отчаянно - а насколько отчаянно, знал только он один - пытался найти ее, протянуть между ними ниточку, которая дала бы ему реальную надежду. Затем, оскорбленный в своем тщеславии, поскольку она сумела воспротивиться ему, исчезла из его жизни, оставив лишь записку и кольцо, он в пику ей затеял роман с Розаурой. Но теперь он понял - и как ясно! - что, даже держа в объятиях Розауру, мечтал об Анриетте.
И это Анриетта удерживала его в священнослужителях, хотя никто лучше самого Казановы не знал, насколько он не годится для служения церкви. Ведь стань он солдатом, его вполне могли бы послать в один из венецианских гарнизонов за границей, а имея сан священника, он мог изобрести десяток причин, чтобы оставаться в Италии. Собственно, и в Рим-то он согласился ехать лишь потому, что каким-то сверхъестественным образом верил - именно там суждено ему найти Анриетту. Ну а Мариетта, почему возникла Мариетта? Откуда эта нелепая идея пасторального счастья с крестьянской девушкой? Казанова зевнул и попытался об этом забыть. Но забыть не мог. Разве Мариетта - не очередная глупость в пику Анриетте? "Вот видите, как мало я о вас думаю, Анриетта, если могу быть идеально счастлив - ну, просто идеально счастлив - с маленькой крестьяночкой…"
Мысль эта так разбередила Казанову, что он выкатился из постели, умылся, оделся и отправился завтракать в маленькую гостиную, которую снял для удобства, а также чтобы иметь возможность встречаться с Мариеттой наедине днем. Завтрак настроил его на оптимистический лад и примирил с самим собой, как всегда бывает у людей с хорошим пищеварением. Казанова зевнул, потянулся - бурные ночи как-никак урезают сон - и подошел к окну, напевая про себя все ту же песенку про "Народ, что смеется вечно". Из окна открывался вид на канал, прорытый через центр Чоггии, с широкими живописными набережными по обеим сторонам, где бурлила жизнь оживленной водной артерии, кишащей рыбацкими лодками и маленькими суденышками. За всем этим вздымались не менее живописные, красивые дома, склады и магазины, которых еще не коснулись мерзость и запустение, царящие ныне в Чоггии.
Казанова ничего этого не замечал. Все слишком знакомое никогда не кажется живописным: мы носим с собой свою обыденность и накладываем ее на окружающие нас время и пространство. Однако из апатии, в какую ввергает хорошее пищеварение, Казанову вывело малоприятное зрелище: группка мужчин прокладывала себе дорогу сквозь толпу с целеустремленным видом людей, несущих неприятную весть. Группка эта состояла из четырех сбиров, своего рода полицейских, и дона Антонио, очень красного, который, отчаянно жестикулируя, что-то говорил им.
И без помощи "Ключа Соломона" или какого-либо иного способа проникнуть в таинственные знания оккультной науки синьор Казанова понял, что этот маленький конвой движется за ним. Ни минуты не медля, он схватил шляпу и плащ, удостоверился в том, что деньги находятся при нем и в надежном месте, вылез через окно в задней стене, спустился по толстой лозе, обвивавшей стену, и боковыми проулками, но с поразительной быстротой, достиг той части порта Чоггии, которая обращена к морю.
Там за два золотых дуката и обещание еще двух за хорошую скорость Казанова нанял двух гребцов с быстроходной сандоло и велел им отвезти себя в Венецию, каковое путешествие он совершил в смятении чувств и весьма неудобной позе, лежа на дне лодчонки под своим плащом и рыбацкой сетью, от которой отвратительно несло сардинами. Его драматическое появление поздно ночью в замке Брагадина повергло в смятение игроков в триктрак, состоявших из Марко и трех старых патрициев. По выражению их лиц Казанова понял, что в ближайшие два-три дня "Ключу Соломона" предстоит усиленно и с большим тактом поработать.
В Венеции на Казанову свалилась куча бед: ситуация оказалась куда хуже, чем он мог предполагать, будучи в самом пессимистическом настроении. Как выяснилось, дон Антонио все время с большим подозрением относился к этому хвастливому молодому незнакомцу, который так безрассудно сорил деньгами и упорно хотел жениться на едва знакомой девушке. Знание человеческой натуры подсказывало дону Антонио, что солидные мужчины с честно заработанными деньгами всегда бережно относятся к ним и что мужчина, всерьез задумавший жениться, редко так спешит уложить свою избранницу в постель. Однако Мариетта и тетушка Тина были обе полонены молодым человеком и устраивали такие сцены, когда им предлагали не спешить с обручением, что дон Антонио, нехотя и вопреки здравому смыслу, все же дал согласие на брак.
Однако для очистки совести он тотчас же обратился к одному из трех адвокатов, практиковавших в Чоггии, и немедля отослал его в Венецию навести справки про молодого Джакомо Казанову и его образ жизни. На беду Казановы, адвокат из Чоггии вскоре повстречал некоторых его врагов, все еще кипевших возмущением против того, кто лишил их благосклонности молодых дам, увлеченных этим вкрадчивым и "всеядным" донжуаном. Эти враги Казановы не только сумели вывести на чистую воду его россказни про дядюшку-землевладельца в Брешии, но и сами нагородили немало всякой лжи. Словом, они так напичкали шокированного адвоката рассказами о дебошах Казановы, его колдовстве, жульничестве в картах и бесконечном злодействе, что, когда тот выложил эту смесь правды и лжи дону Антонио, разъяренный дядюшка немедленно потребовал ареста этого мерзкого и опасного преступника.
По счастью, Казанова быстро предпринял нужные шаги, спасшие его от ареста в Чоггии, где в соответствии с весьма туманными представлениями о правосудии, бытовавшими в те времена, он мог бы не один месяц провести в какой-нибудь сырой и мрачной тюрьме, прежде чем кто-либо из его друзей хотя бы услышал, где он находится; к тому же, если бы сбиры сцапали Казанову, пришлось бы потратить немалую сумму на подкуп и добиться решительных приказов из Венеции, чтобы вызволить его из их лап. Однако Казанова еще отнюдь не выбрался из беды. Мариетта, обиженная и возмущенная его поступком, обливаясь слезами, призналась во всем, и это привело в такое отчаяние дона Антонио, что он путем тщательных розысков сумел обнаружить, куда бежал Казанова, и тотчас отправил вослед ему своего адвоката, полицейских и ордер на арест.
Сенатор же Брагадин, хоть и был раздражен выходкой этого ненормального, считал дотоле сию историю еще одной из проделок милого юноши; теперь же, услышав весть о грозящем ему аресте, посерьезнел и поспешил к своим друзьям во Дворец дожей. Если Триумвират займется этим делом, судьбе Казановы можно будет не завидовать, бежать же из Венеции ему рискованно, поскольку сбиры дона Антонио настороже. Но и тут Казанове повезло. По какому-то непостижимому недомыслию дон Антонио и его адвокат не донесли сразу Триумвирату про Казанову, и Брагадин сумел доказать Общественному обвинителю, сколь нелепы обвинения, выдвигаемые против его молодого друга. Ордер на арест был тотчас отменен.
Но "Мариеттины лиходейства", как именовал случившееся Казанова порою весело, порою мрачно, на этом не окончились. Решив довести дело до уголовного суда и государственных инквизиторов, дон Антонио и его адвокат нагородили такое множество претензий - и нарушение обещания жениться, и соблазнение невинной девушки, и ущерб, нанесенный в этом, в том и в другом отношении, - что требовалось немало времени, и денег, и подспудного влияния, дабы эти обвинения разбить. Казанова был столь явно виновен, что даже закон мог это признать. А пока он прятался в мансардах замка Брагадина, играя в карты с Марко, советуясь с "Ключом Соломона" и читая латинские и французские книги. Даже когда уже было ясно, что Казанове не грозит опасность и он может выбраться из Венеции и снова отправиться в Рим, сенатор Брагадин все еще старался выдать Мариетту замуж за одного из своих крестьян, который просил продлить ему аренду на землю.
"Дабы удержать Джакомо от беды", Марко послали сопровождать его до венецианской границы - предосторожность совсем уж тщетная, поскольку Казанова никогда не делал того, что предлагал Марко, если этого не хотел, а Марко, хоть и протестуя, неизбежно следовал за Казановой, куда бы тот его ни повел. Однако во время путешествия Казанова держался тише воды, ниже травы. Он был немало напуган скандалом, неожиданно разразившимся после его авантюры в Чоггии, к тому же он, пожалуй, немного сожалел об утрате Мариетты. Так или иначе, за носильщиком, тащившим багаж по знаменитой Корсо в Риме, шел, направляясь ко дворцу Аквавива, весьма благопристойного вида дьякон.
У семьи Аквавива было в Риме два дворца: небольшой семейный особняк, принадлежавший маркизу Аквавиве, и дворец более вместительный и роскошный, тоже расположенный на Корсо и построенный его более знаменитым братом-кардиналом. То, что Казанова стоял сейчас у входа в малый дворец, было унизительным напоминанием о немилости, в которую он попал. Аквавивы были давними друзьями Брагадинов, но кардинал, узнав о скандале в Чоггии, отказался принять Казанову в своем доме. Потребовалось все влияние Брагадина, чтобы убедить кардинала пойти на компромисс: пусть Казанова живет у маркиза и официально считается членом его семьи, а работает и учится там, где велит кардинал. При хорошем поведении в течение года Казанова может быть официально приобщен к свите его высокопреосвященства. Перспектива была, безусловно, далеко не заманчивой, и Казанова едва ли знал, почему он от этого не отказался. Он что, в самом деле надеялся встретить в Риме Анриетту?
После беседы с маркизом Казанову отправили в резиденцию кардинала, где его поджидал библиотекарь отец Бернадино, высокий ученый муж лет сорока. Он принял Казанову с изысканной любезностью и благовоспитанностью, все еще отличающими римских духовных лиц, выходцев из хороших семей, но держался холодно, сдержанно, что больно укололо Казанову. Он сразу понял, что неблагоприятные вести о нем - по крайней мере частично - восприняты в Риме на веру и что многое зависит от того, сколь хорошее он произведет впечатление и сумеет ли, ведя себя с осторожностью, удержать его. После краткой официальной беседы Казанова почтительно попросил разрешения осмотреть знаменитую библиотеку и коллекции кардинала.