Трах! Он изо всей силы ударил в панель острием прута, пользуясь им, как пикой и копьем, - дерево треснуло, полетели щепки. Друзья по очереди били в дверь, пока с них не потек пот, и за полчаса проломили дыру, достаточно большую, чтобы через нее мог пролезть человек. К несчастью, она была на высоте пяти футов от земли и щетинилась зазубринами, которых без пилы им было не убрать.
- Ну и? - спросил Марко, с трудом переводя дух и вытирая затекавший в глаза пот. - Что дальше? Как, черт подери, мы в эту дыру пролезем?
- Шш! - На этот раз Казанова услышал что-то; оба прислушались и, казалось, отчетливо различили шаги - кто-то спускался по мраморной лестнице, а немного спустя раздался лязг закрываемой главной наружной двери.
- Здесь что, живут привидения? - спросил Казанова, и волосы у него встали дыбом при мысли о призраках: он их боялся.
- Вполне возможно, - ответил Марко, зубы у него стучали. - Здесь совершено достаточно преступлений, чтобы могли поселиться призраки!
- Ба-а! - Казанова распрямил плечи. - Просто мы переутомились и в голову полезла всякая чертовщина… или это какое-то эхо. Будем двигаться дальше - ничего другого нам не остается, и к тому же надо спешить. Теперь и до зари недолго.
- Это все прекрасно, но как? - безнадежным тоном спросил Марко, ощупывая зазубрины в двери.
- Скамьи, - сказал Казанова, подтаскивая две скамьи и ставя их одну на другую. - Прикрой зазубрины моим плащом и лезь. Я тебя поддержу.
Стараясь по возможности удержать Марко на весу, пока он пролезал в узкое отверстие, Казанова помог ему спуститься на пол по другую сторону, так что Марко лишь слегка поцарапался и в нескольких местах порвал одежду. А теперь предстояла задача потруднее: надо было ему самому, куда более крупному мужчине, пролезть в это отверстие, притом без всякой помощи. Подтащив третью скамейку, Казанова создал - правда, весьма неустойчивое - сооружение нужной высоты; Марко сначала схватил его за руки, потом за плечи и, в какой-то мере поддерживая на весу, помог пролезть. Тем не менее дело не обошлось без больших прорех и царапин, причинявших Казанове невероятную боль и сильно кровоточивших. След кровавых капель тянулся по мраморным ступеням за ним, когда они с Марко спускались и теперь стояли перед последним препятствием, отделявшим их от свободы.
После того как Казанова обследовал в темноте, насколько мог, дверь и обнаружил, что она сбита из бревен, а не из фанеры, окована железом, обита гвоздями с большими шляпками и заперта на внушительный замок, мужество и оптимизм, поддерживавшие его до сих пор, мигом исчезли. Он бережно опустил на пол, как бы прощаясь с ним, железный прут, который так хорошо ему послужил, и со спокойствием отчаяния сел на последнюю ступеньку.
- Мои труды окончены, - сказал он. - Остальное предоставим богу и судьбе.
- Почему?! - воскликнул в тревоге Марко, пригнувшись к нему и пытаясь прочесть в темноте выражение его лица. - Ты что, выдохся и больше не можешь?
- Нет. Но все равно как если бы выдохся. Нужна пушка или петарда, чтобы пробить эту дверь.
- Только это тебя волнует?
- А разве этого недостаточно?
Вместо ответа Марко заставил его встать и подвел к правой притолоке большой двери. Покопавшись там, он нашел ключ шести дюймов длиной и вложил его Казанове в руки.
- Что это?
- Мой единственный настоящий вклад в чудо, каким является наш побег, - скромно сказал Марко. - Все остальное сделал ты. Поэтому тебе и открывать последнюю дверь, ибо благодаря твоей смелости и уму мы преодолели все другие препятствия. Я часто видел этот ключ. Им открывается боковая дверца, которая прямо перед тобой. Давай сюда твою руку - я ее направлю.
Они так дрожали от волнения, вызванного этой последней удачей, что никак не могли вставить ключ в замок, но наконец бородка ключа вошла, ключ повернулся, и тяжелая маленькая дверь, не больше пяти футов высотой, медленно открылась внутрь, а с прохладной площади в лицо им ударил дивный ночной воздух.
- Ах, - шепотом произнес Казанова, шагнув за порог. - Иди же, Марко! Иди сюда, и давай вдохнем воздух свободы. Мы свободны, свободны…
- Неужели вы можете так бесцеремонно покинуть нас?! - иронически произнес чей-то тихий голос у самого его уха.
Казанова резко повернулся и оказался лицом к лицу с Красным инквизитором, а тот чуть ли не дружеским жестом уже положил руку на плечо узника. В отчаянии, ярости и ненависти Казанова размахнулся, чтобы расквасить лицо этому человеку, и в ту же минуту услышал стук башмаков и почувствовал, как его схватили за руки и заломили их назад. В его разгоряченном мозгу пронеслась мысль, что все это время за ними следили, посмеиваясь, и заманили в западню, - тело его обмякло, и он рухнул, бесчувственной тяжестью плоти и костей повиснув на руках стражи.
3
Казанова стенал и метался, пытаясь высвободиться из тенет страшного кошмара. Ему казалось, что он умер на этой земле, но дух его выжил или переселился в другую сферу существования, сумев удержать и тело - тело на редкость чувствительное к боли, тогда как дух в состоянии был терзаться такою мукой, какую еще не знали на земле. В этом новом и страшном существовании он сначала был погружен во тьму, грязь и безнадежность Дантова Мальболджа, а потом ценою вековых усилий, бездны энергии и страданий сумел пройти один за другим все круги ада, пока не достиг преддверия, своего рода ничейной земли между адом и тем, что можно считать его противоположностью. Но тут, к несчастью, тело его, подобно безжизненному телу Патрокла - только тело Казановы в противоположность ему продолжало чувствовать и остро воспринимать боль, - стало предметом отчаянной борьбы между дьяволами и архангелами в их бесконечной схватке. Пульсирующая боль пронизывала его голову и грудь, терзала его измученные мышцы, в то время как черти острыми огненными когтями скребли и рвали его ноги.
Он громко застонал, и его раскалывающаяся от боли голова слегка повернулась, когда кто-то из дьяволов или ангелов пролил что-то на его лицо и в нос ему ударил мерзкий острый запах.
- Он приходит в себя, - спокойно произнес лекарь, - ты кончил бинтовать ему ноги?
- Да, - ответил более молодой мужчина, продолжая делать свое дело.
- Хорошо. Теперь накрой его и вытри с лица ароматический уксус - я случайно пролил его. Пойди скажи мессеру гранде, что он будет жить, но ему надо дать отдых и хорошее питание, а потом сразу возвращайся. А как молодой Вальери?
- О, тот в порядке - зачинщиком-то ведь был этот, - сказал молодой человек, вставая, - он только волнуется по поводу своего друга.
- Возвращайся как можно скорее: ты мне понадобишься.
Казанова открыл глаза, невидящим взглядом обвел комнату и снова их закрыл. Лекарь склонился над ним, и когда Казанова снова открыл глаза, во взгляде его, уставившемся на лекаря, были удивление и страх. Опаленные жаром губы попытались произнести что-то, и его невысказанное желание было тотчас понято: Казанове приподняли голову, и он жадно выпил прохладной воды с лимоном и жасмином. Удовлетворенно вздохнув, он упал назад на подушку и закрыл глаза. Но вместе с сознанием к нему тотчас вернулась память, пронзив его кинжалами страха, подозрения и неуверенности.
- Кто вы? - спросил он, схватив мужчину за руку и пронзительно глядя на него, словно пытаясь прорвать пелену обмана.
- Лекарь, - последовал спокойный ответ.
- А я где?.. Где?
Казанова оглядел комнату, пытаясь припомнить ее. Но эта комната с высокими сводами, со стрельчатыми окнами в мелком переплете и гобеленами на стенах была ему совершенно незнакома. Словно сквозь туман он подметил, что она богато обставлена старинной мебелью и что он лежит на кровати со столбами и балдахином.
- Разве я сумел бежать? - размышляя вслух, произнес он. - Конечно же, нет. Этот зверь… Доктор! Скажите, где я?
- Сначала пообещайте, что вы будете вести себя спокойно и принимать лекарство, которое вам дадут…
- Конечно, обещаю… только скажите же мне, скажите!
- Во Дворце дожей.
Казанова издал страшный звук - нечто между стоном и криком ужаса, какой издает человек, видя, что его покалечило в бою. Он закрыл лицо руками и снова упал на подушку. Но почти тотчас сел и, отчаянно вцепившись в руку лекаря, взмолился:
- Доктор, я этого не вынесу! Говорю вам - не вынесу. Я лишусь рассудка, а это мне тоже невыносимо. Быть жалким узником, здоровым или безумным, без надежды отсюда выбраться… Ох, нет, нет. Доктор, вы же человек, а не бездушное орудие этой подлой безликой власти. Дайте мне что-нибудь, что убило бы меня…
Лекарь отрицательно покачал головой.
- Вы же знаете, все лекари дают клятву…
- Но это же будет во спасение жизни, а не ради ее изъятия! - горячо взмолился Казанова. - Неужели вы не понимаете, ведь насколько лучше умереть и…
Тем временем лекарь достал из своей сумки пузырек и накапал в рюмочку с душистой водой двадцать капель какого-то снадобья, которое, попадая в воду, тут же образовывало молочные ручейки. Кладя конец мольбам Казановы, он поднес рюмку к его губам и сказал только:
- Выпейте.
- Это яд?
- Выпейте.
Наполовину убежденный, что лекарь дает ему яд, Казанова охотно выпил и, уступив его уговорам, лег и закрыл глаза. Круговорот мыслей и чувств, терзавших его, стал постепенно замедляться, танец дервишей в мозгу утратил свой бешеный темп, и блаженное чувство мягко обволакивающего покоя и умиротворения проникло в него, заглушая даже боль в израненных острыми зазубринами досок бедрах и ногах, пока она не стала чем-то далеким, а потом и вовсе исчезла.
Лекарь молча неподвижно сидел, пока Казанова не заснул, а тогда взял свои инструменты и бесшумно направился к двери, успев перехватить на пороге своего возвращавшегося помощника. Они шепотом повели разговор в соседней комнате.
- Его душевное состояние - хуже некуда, - прошептал лекарь. - Я дал ему самое сильное успокоительное, какое только можно. Теперь многое будет зависеть от того, что они с ним сделают. Он считает, что лишится рассудка, если его вернут в тюрьму, и я склонен думать, что он прав. Что сказал мессер гранде в ответ на мое донесение?
- Просто кивнул, - отвечал помощник, - и сказал, что меры будут приняты. Мы должны оставаться при нем, пока он не поправится, и главное - следить, чтобы он не причинил себе вреда…
- Что?! - возмущенно воскликнул лекарь. - Мы же не санитары… и не тюремщики!
Помощник мрачно усмехнулся.
- Похоже, что этот пациент представляет особый интерес для республики, и в данном случае мы должны считать себя задержанными. - Желая подчеркнуть все значение последнего слова, он указал на толстые прутья решетки на изящных готических окнах.
Глаза лекаря засверкали от возмущения.
- Но мои пациенты! А моя свобода?!
- О какой свободе может быть речь? - цинично заметил молодой мужчина. - Свободе не дышать? А что до нас, то мессер гранде подчеркнул, что мы ничего не потеряем.
Лекарь уже взял себя в руки и лишь пожал плечами.
- Кто из нас возьмет на себя первую смену - я или ты? - спросил он.
Задача, возложенная на них, была далеко не легкой, и наибольшим препятствием на пути к выздоровлению пациента был сам пациент. Первые два-три дня он находился в таком отчаянии и так ненавидел жизнь, что пришлось давать ему наркотики. Когда же давать их и дальше стало опасно и к больному вернулась воля, пришлось сражаться с ним, чтобы он не срывал с себя бинты и не пытался тем или иным способом покончить с собой, а кроме того, надо было уговаривать его или заставлять есть и пить. Оба лекаря были совершенно измучены и готовы признаться правителям, что не в состоянии сладить с Казановой, когда физическая сила Казановы наконец возобладала над душевной депрессией. Он вдруг попросил еды и вина, с аппетитом поел, попил и поспал, а проснувшись, снова поел.
Молодой лекарь посмотрел на своего учителя и понял, что пациент явно на пути к выздоровлению.
Прошло десять дней со времени сенсационного побега и горькой иронии вторичного ареста. Осознание того, что его тщательно продуманные планы стали известны инквизиторам, что Лоренцо либо обнаружил дыры, пробитые Марко, либо - что скорее похоже на правду - носил инквизиторам наколотые книги, - вот что больше всего доводило до бешенства Казанову и вызывало у него желание покончить с собой. Ему была непереносима мысль, что человек, которого сумели так провести, неизбежно, по его мнению, становится посмешищем. Инквизиторы явно знали обо всем, вплоть до времени, на которое был назначен побег, и шаги, которые он и Марко слышали, были шагами стражников, поставленных, чтобы следить за ними. Это была своеобразная пытка - пытка надеждой, которую, говорят, использовала испанская инквизиция. А после двух таких провалов на что можно надеяться? Казанова вновь впал в поистине животную апатию, не имея достаточной силы воли, чтобы довести себя голодом до смерти, и не настолько опустившись, чтобы смириться с жизнью в темнице и, став мертвецом для всего мира, год за годом прозябать там. Лучшее, что он мог сделать, - это стараться ни о чем не думать: забыть про Марко и Анриетту, про такой знакомый ему мир женщин и игорных домов, поставить крест на жизнь, полную приключений, перемещений и удовольствий. Приняв такое решение, он потребовал себе книг, и еще книг, и еще книг и читал с момента пробуждения до тех пор, пока его усталые глаза не смыкал сон. Ему нетрудно было выполнять указание лекаря лежать в постели, ибо постель у него была не тюремная, а удобная, даже роскошная, и делать ему было, если бы он встал, абсолютно нечего.
Однажды после полудня, когда Казанова был глубоко погружен в историю Рима, дверь в его комнату вдруг распахнулась и вошел какой-то человек. Одет он был со всем тщанием и роскошью венецианского патриция: башмаки на высоком каблуке, шелковые чулки, бархатные панталоны и парчовый камзол с жилетом, завитой и напудренный парик, безупречное кружево, черненая трость, золотая табакерка. Посетитель с небрежной грацией поклонился, и, только когда он стал искать глазами кресло, Казанова с глубочайшим изумлением понял, что этот любезный патриций не кто иной, как Красный инквизитор.
- Надеюсь, вы чувствуете себя лучше, Казанова, и вы извините меня, если я сяду, - любезно произнес инквизитор.
Кровь гневной волной прилила к щекам Казановы, взгляд стал жестким, кулаки сжались.
- Вы смелый человек, мессер, встречаясь один на один с человеком, который так сильно от вас пострадал, - глухим голосом произнес он. - Не настолько я покалечен, чтобы у меня не хватило сил задушить вас голыми руками.
Инквизитор спокойно, не спеша, взял понюшку табаку, смахнул травинки с рукава, легонько промокнул ноздри кружевным платком, спокойно хмыкнул и сказал:
- Поэтому я и пришел к вам как венецианский синьор, а не в одеждах, в каких я исполняю свои обязанности.
- Одежда не имеет для меня значения, - мрачно заметил Казанова.
- Прошу меня извинить, но, хотя я еще не покинул свой пост и не могу этого сделать до срока, на который меня выбрали, я пришел к вам в совсем другой роли.
- Какой же это, прошу вас?
- В роли посла Светлейшей республики.
Казанова издал хриплый смешок - словно пролаял пес - и раздраженно произнес:
- Если это шутка, то шутка неумная. Если же нет, то я вас не понимаю.
Инквизитор снова хмыкнул.
- Во-первых, я уполномочен Советом десяти поздравить вас.
- Советом… поздравить?.. - пробормотал Казанова.
- Безусловно. Синьор Казанова, вы - венецианец. Вы знаете тысячелетнюю историю нашей родины, вы знаете, какой она была и какая она есть. И вы знаете - между нами, конечно, - что наша дорогая родина больше не дает миру людей того калибра, какими она славилась и заставляла себя бояться. У нас еще сохранились такие фамилии, как Дандоло и Морозини, но у людей, носящих их, уже нет былых достоинств…
- Ну и? - спросил Казанова, поскольку инквизитор умолк.
- Так вот, несколько дней тому назад вы пытались бежать…
Лицо Казановы потемнело от гнева, и он не без ехидства спросил:
- И Совет десяти шлет мне поздравление с успехом? А-а! Если бы не предательство и не подслушиванье, вам никогда бы меня не поймать.
- Вполне справедливо. - Инквизитор повел изящной рукой. - Мы читали все ваши послания Вальери, за исключением, пожалуй, первых двух или трех. Но, во-первых, мы многое извлекли из вашей попытки - тюремная система будет перестроена, а во-вторых, никто из нас не верил, что в человеческих силах сделать то, что вы сделали…
- К чему же вы все-таки клоните? - нетерпеливо спросил Казанова. - Какой мне прок от всех этих разговоров, даже если бы я поверил в их искренность?
- Все это, безусловно, искренне, - ответил инквизитор, - просто вы не даете мне времени объяснить.
- Между нами стоит куда больше, чем можно объяснить с помощью нескольких ничего не значащих похвал, - весомо сказал Казанова, садясь в постели. - Вам легко великодушно простить себя за те раны, что вы причинили мне, но это не так легко мне. Вы арестовываете меня, не предъявляя обвинений, четыре часа допрашиваете, опять-таки не предъявляя никаких обвинений, потом полтора года держите в тюрьме, по-прежнему не предъявляя обвинений. А потом, когда я почти преуспел и чуть не вырвался из ваших цепей, вы являетесь ко мне и говорите, что я славный малый. Такой высокой оценки я не заслуживаю. Признаю: я игрок и распутник и, случается, бываю резок на язык. Но я не предатель своей родины и не претендую на славу Морозини и Дандоло!
- Отлично сказано, - произнес инквизитор и в подтверждение своего удовлетворения взял понюшку табаку, а Казанова откинулся на подушки, утомленный собственным красноречием. - А теперь дайте мне возможность высказаться. Мы арестовали вас той властью, какою наделили нас законы Венеции, - арестовали потому, что на вас был совершен донос, который сделала лично весьма уважаемая особа, обвинив вас в прямом участии в заговоре против Венеции - заговоре, который ни больше ни меньше состоит в том, чтобы завладеть нашими ключевыми форпостами на Адриатике с помощью предательства и совращения комендантов этих крепостей, а затем передать их в руки наших врагов - австрийцев.
- Ах, так вот, значит, как отомстила мне донна Джульетта?! - прервал его, насупясь, Казанова. - Что же побудило вас поверить такой глупости?
- Венеция никогда не подтверждает и не отрицает догадок о личности доносчика, - холодно сказал инквизитор. - А что касается последней части вашего замечания, то с нашей стороны было бы безумием не заняться расследованием, тем более что у нас есть доказательства - должен признать, несколько туманные и неудовлетворительные, - что такой заговор существовал. Но вся эта история покрыта тайной. Либо нам дали очень неверные сведения, либо мы имеем дело с на редкость хитрыми и осторожными людьми, на которых работают два, а то и больше агентов, до сих пор остающихся неуловимыми.