Дело явно зашло в тупик. Ничего не попишешь - с таким же успехом он мог бы сейчас лежать в теплой постели, а не тратить последние силы после тяжелой ночи. Чувствуя себя круглым идиотом, Казанова повернулся спиной к дворцу и, перейдя маленькую площадь, остановился у противоположной стены. Что делать дальше? "Она" действительно в этом дворце? И в качестве кого - гостьи или пленницы, возлюбленной или подопечной? А если она тут живет, то как добраться до нее даже такому изобретательному человеку, как Казанова, преодолеть все эти решетки, пройти мимо соглядатаев и шпионов и охраны?
Легкий шум, донесшийся сверху из окна, мгновенно насторожил Казанову. Одним прыжком он нырнул под выступ карниза, и в ту же минуту большущий камень плюхнулся на тротуар, где секундой раньше стоял Казанова. Он не стал протестовать или возмущаться - хороший игрок знает, когда карта к нему не идет, и Казанове больше не требовалось намека на то, что любая попытка проникнуть с помощью любовной атаки в тайну барона наверняка окончится еще одним несчастным случаем, какие часто происходят в Венеции. Ни секунды не медля, он помчался с площади с такою быстротою, как если бы на небе светило солнце и дорога была хорошо видна, и не передохнул, пока не достиг замка Брагадина, где на сей раз ему не потребовалось много времени, чтобы заснуть.
3
Проснувшись, Казанова увидел тонкие стрелы нестерпимо яркого солнечного света, пробивавшиеся сквозь щели в ставнях. И услышал крик гондольера: "Sta-li!", оповещающего, что он выезжает из рио в Большой канал.
Казанова выскользнул из постели, подошел к окну и, распахнув его, растворил зеленые ставни. На секунду он ослеп от яркого света, который лился с омытого дождем неба, заставляя сверкать воду и отражаясь от стен белокаменных дворцов. Мимо тихо проскользила баржа, высоко нагруженная яркими фруктами и овощами. Издали доносились звуки музыки, крики уличных торговцев, смех - смутный бормот веселой венецианской толпы. А наверху, в прозрачном воздухе, летали стрижи, черными стрелами рассекая прозрачный воздух. Венеция была все той же Венецией и вечным карнавалом. Казанова глубокими глотками впивал в себя омытый дождем утренний воздух.
- Все-таки существует на свете счастье! - произнес он вслух без особых оснований - разве что день стоял прекрасный, и он был влюблен и почему-то дерзко уверен, что и предмет его любви тоже любит его. Отвернувшись от окна, он стал одеваться, насвистывая припев популярной песенки, которую распевала и насвистывала в те беззаботные дни вся Венеция. - "Quella zente che gá in bocca’l riso" - "Что за народ - смеется вечно…". Разве не так следует относиться к жизни? - размышлял Казанова, натягивая атласные панталоны. Не со смехом? А ведь есть люди, которые в такое утро ломают себе голову над тем, что такое бог, или какая форма правления лучше, или сколько им должны!
Сойдя вниз, Казанова обнаружил Марко, который, сидя в роскошном халате, пил кофе с горячим молоком и ел булочки-полумесяцы - их пекут в память о поражении, понесенном турками под Веной в 1683 году.
Повинуясь приглашающему жесту Марко, Казанова с удовольствием сел за накрытый к завтраку стол.
- У меня сегодня утром аппетит как у лошади, - заметил он, щедро намазывая маслом булочку.
- У тебя всегда такой, - сказал Марко.
Казанова наполнил хрупкую китайскую пиалу cafe latte и сунул в рот булочку с маслом; съев все, что было на столе, он хлопнул в ладоши, призывая слугу, и, к возмущению Марко, велел принести себе завтрак, как если бы вовсе ничего не ел, а все съел Марко.
- Кстати, прервал Казанова вполне справедливые, но тщетные сетования Марко, - как вчера все получилось с Триумвиратом?
- Откуда же мне знать? - ответил Марко. - Тебе же известно, что я не член Совета. С ними встречался Брагадин. А меня лишь допросил в качестве свидетеля один из секретарей.
- Но что все-таки будет? Тебе снесут голову за измену? Или любезно разрешат еще немного пожить?
- Дозволено пожить. - Марко рассмеялся. - Сенатор сказал, что ему нелегко было развеять подозрения одного из старцев, что гибель гондолы во время бури, да к тому же в полночь, не была задумана нами с Шаумбургом как измена.
- А девушка? - спросил Казанова с деланой небрежностью, которая не провела даже Марко.
- Тебе рекомендовано забыть о ней, - несколько сухо сказал тот.
- Ты всегда начинаешь с этого, Марко, а я всегда начинаю с того, что не обращаю внимания на твои советы. Ну зачем ты это делаешь? Вечно одно и то же. И к тому же не по-дружески. Ну когда я советовал тебе забыть о приглянувшейся девчонке?
- Да разве я был когда-либо настолько глуп, чтобы дать тебе понять, какая девушка мне приглянулась? - возразил Марко и попытался перевести разговор на другую тему: - Я слышал, Гольдони представляет сегодня новую комедию. Пойдем?
Казанова перегнулся через стол и положил свою узкую сильную руку на запястье Марко.
- Дружище, - сказал Казанова, - не пытайся отговорить меня. У меня это не просто увлечение хорошенькой ветреницей. Дело обстоит серьезно. Скажи мне, кто она. Как ее зовут? Где она живет? Что делает в Венеции? Шаумбург - ее любовник? Она ведь, я уверен, не итальянка. Откуда она?
- Не знаю.
- Ты поможешь мне все это выяснить?
Лицо у Марко было смущенное.
- На этот раз не надо, Джакомо, - взмолился он. - Право, не надо. Это опасно.
- Опасно?! - Казанова накинулся на это слово, словно хищник на лакомую дичь. - Значит, ты все-таки что-то знаешь о ней?
- Я же сказал тебе: я ничего о ней не знаю.
- Тогда почему ты говоришь, что это опасно?
Марко секунду помедлил, затем, видимо, решился.
- Просто я услышал такой намек кое от кого, когда мы прошлой ночью, а вернее сегодня утром, выходили из Дворца дожей.
- Кое от кого? От кого же?
- От мессера гранде, если угодно.
Казанова присвистнул и, сняв руку с запястья Марко, откинулся на стуле, глядя в потолок, расписанный аллегорическими фигурами четырех времен года в стиле Луки Джордано.
- Интересно, почему? - спросил Казанова, обращаясь к улыбающейся, почти нагой женщине, изображающей Весну.
Ответа не последовало, а Марко сидел, склонив голову и поджав губы, в позе патриция, который, как по опыту знал Казанова, ни за что, даже намеком, не выдаст государственной тайны. В тишине слышен был стрекот стрижей, гоняющихся за комарами, а вдали - пронзительный голос торговки виноградом:
- Ah! Ché bell’uva! Ah! Ché bell’uva! - Ax, до чего ж чудесный виноград!
Казанова поднялся, потянулся, зевнул и просвистел припев песенки о народе, что смеется вечно.
- До скорой встречи, - бросил он через плечо, выходя из комнаты.
Так небрежно Казанова на время простился со своим самым преданным, хотя, пожалуй, и не самым полезным другом, ибо Марко станет человеком денежным лишь после того, как его отец-сена-тор умрет. Продолжая напевать "Quella zente che gá in bocca el riso", Казанова вернулся в свою гардеробную, где его ждали брадобрей и слуга, содержавшиеся, естественно, за счет сенатора Брагадина, ибо не мог же он допустить, чтобы его высокий гость сам брился или утруждал себя по утрам одеванием. К тому же брадобрей, приходивший извне, и слуга из замка Брагадина были двумя превосходными источниками информации для человека, который существовал за счет смекалки и знания того, что ему не положено было знать. Ибо если в Венеции восемнадцатого века брадобреи и слуги чего-то не знали, значит, это было либо что-то совсем неинтересное, либо сверхсекретное.
Казалось бы, эти два всеведущих сплетника и должны были помочь Казанове выяснить то, что ему хотелось узнать о незнакомке. Но неудача, постигшая Казанову в попытке расспросить слуг, что несли носилки, побудила его держаться осторожнее и больше не выдавать себя, ибо каждый его вопрос раскрывал этим искусным сплетникам что-то про него самого. И если Казанова мог заплатить за информацию шуточками, обещаниями и малой толикой серебра, то Шаумбург мог заплатить всепокупающим золотом. А потому Казанова охотно обсуждал происшествия вчерашней ночи и с улыбкой принимал похвалы своих приспешников, но о незнакомке сказал лишь столько, сколько было необходимо, чтобы они не подумали, будто он намеренно умалчивает о ней. А потом он перевел разговор на бедняжку Мариетту и рассказал много такого, что человек благородный счел бы нужным хранить про себя.
Часом позже Казанова вышел из своей комнаты побритый, напудренный, надушенный, словом, самый безупречный щеголь, какой когда-либо носил кружевные манжеты и расшитый жилет. Продолжая напевать понравившуюся песенку - любовь всегда рождала у Казановы хорошее настроение, а не поэтическую меланхолию, - он направился на piano nobile замка Брагадина, где были расположены главные парадные комнаты дворца и где в этот час он наверняка обнаружит сенатора со своими двумя ближайшими друзьями - сенатором Барбаро и сенатором Дзиани.
В молодости эти ныне пожилые господа были пылкими искателями любовных приключений и рьяно и изобретательно преследовали женщин разных обличий и сословий. Но годы затушили горевший в них огонь. Теперь они убедили себя, что воздержание в любви, навязанное им возрастом, только ко благу, что это - жертва, приносимая по необходимости оккультным наукам, которые были тогда в моде среди тех, кто считал себя выше "предрассудков" и "фанатизма". Объединенные верой в сверхъестественное, они дружно уважали Казанову, хотя уважение их было неоправданно и зиждилось на зыбкой почве. Вместо того чтобы любить этого гениального проходимца за молодость, жизнелюбие и веселый нрав или даже за его умение манипулировать картами и женщинами, они предпочитали восторгаться им за воображаемое влияние на равно воображаемых духов и за его умение читать по этакой математической планшетке, которую он сам придумал, дав ей нелепое название "Ключ Соломона".
Казанова действовал, как большинство шарлатанов: он составил себе довольно точное представление о характере и нравах старых синьоров и знал, насколько далеко в своих предсказаниях можно заходить, а также что именно они хотят от него услышать. Каждое утро или вечер, сдаваясь на их уговоры выяснить по "Ключу Соломона", что их ждет, он наобум строил из чисел пирамиды и пятигранники, а сам тем временем выуживал из стариков, что их волновало в данный день. Уверившись в правильности своего предположения о том, что именно им хочется услышать, он делал вид, будто "читает пирамиду", переводя цифры в слова, более или менее подобающие оракулу. Когда Казанова точно знал, что хотят услышать старые дураки, ответ был ясным; когда же Казанова был не вполне уверен - ответ звучал более или менее туманно; а когда - что порою случалось - вообще ошибался, он мгновенно обнаруживал ошибку в "подсчетах" и, переиначив предсказания оракула, вызывал одобрительные улыбки у своих слушателей. Однако так уж своеобразно устроен человек и такова его противоречивая натура, что Казанова куда менее преуспел бы в обмане своих друзей-сенаторов, не верь он в какой-то мере сам в "Ключ Соломона". Такой же смесью уверенности и цинизма объяснялись и его успехи в картах и с женщинами.
Как и ожидал Казанова, он обнаружил стариков в одной из малых гостиных, солнечной комнате обычного барочного стиля, с расписным потолком, фресками на стенах и золоченой мебелью с вышитыми сиденьями, - старцы сидели и терпеливо дожидались его. Герою вчерашней спасательной экспедиции было выказано немало радушия и взволнованного внимания, а затем началась шумная беседа, пока Казанова с самым серьезным видом сооружал "Ключ Соломона" и отвечал на важные вопросы, по которым требовалось получить мнение духов: следует ли Дзиани лишить наследства племянника, который занялся недостойным делом и стал торговать шелками; сменить ли Брагадину короткие парики на более модные; возить ли Дзиани в этот сезон дочерей в оперу? И так далее, и тому подобное. Будучи благостно настроен, Казанова спас провинившемуся племяннику наследство, отправил девиц на спектакли и помешал Брагадину стать посмешищем.
Но "Ключ Соломона", казалось, не желал на этом ставить точку.
- Духи как будто хотят еще что-то нам сообщить, - сказал Казанова, и старики столпились вокруг него, глядя на поднимавшиеся все выше таинственные цифры и волнуясь, точно дети, которых обещали взять на праздник.
- Похоже, в нашу жизнь вошла Ундина, или дух вод, - продолжал Казанова, с огромной скоростью складывая свои ничего не значащие цифры и одновременно внимательно наблюдая за старцами. Увидев, что они с сомнением смотрят на него, он тем не менее смело сделал следующий ход.
- Ага! - воскликнул Казанова, словно ему открылось что-то совершенно неожиданное. - Речь идет о молодой женщине, которую мы выудили вчера ночью из канала. Она и есть дух вод, и ей не грозила опасность утонуть, но мы должны немедленно выяснить, где она, связаться с нею и…
Однако даже у Казановы не хватило нахальства идти дальше, и он умолк, увидев выражение лиц старцев, особенно лица Брагадина.
- Ты уверен, что "Ключ" сообщил именно это? Ты правильно истолковал? - спросил Брагадин в великом волнении и взял лист бумаги, испещренный непонятными подсчетами Казановы.
- Этого быть не может, - сказал Барбаро, покачивая головой.
- Немыслимо! - согласился Дзиани.
Казанова издал легкий вздох досады, но серьезное и сосредоточенное выражение ни на секунду не покинуло лица этого игрока. Он знал старых патрициев. Ничто на Земле или даже в мире воображаемых духов не могло заставить их пойти супротив единственной силы, которую они считали самой могущественной на свете, - супротив трех инквизиторов Венецианской республики во главе со страшным мессером гранде. Главным государственным инквизитором. Однако по озабоченным лицам старцев Казанова понял, что по "государственным соображениям", всегда таинственным, правители Венеции решили: этой женщины Казанове не видать. Что, естественно, преисполнило синьора Джакомо еще большей решимости завладеть ею, а государственные инквизиторы… они пусть себе чахнут. Но с ними надо держать ухо востро, ох как востро…
Казанова сделал вид, будто заново производит подсчеты, за которыми с волнением следили трое старых простофиль.
- Ах! - вдруг воскликнул он.
- Что такое?
- Это, должно быть, произошло, когда ваша светлость спросили меня про вашего племянника, - с укором сказал Казанова, обращаясь к Дзиани. - Я написал "девять тысяч четыреста двадцать пять" вместо "ноль четыреста двадцать пять". А это меняет дело. Нас предупреждают, чтобы мы не расспрашивали пока про Ундину. Это принесет нам несчастье. Впоследствии…
Лица трех расстроенных стариков, как по мановению волшебной палочки, мигом просветлели. Конечно же, они с самого начала знали, что "Ключ" не мог дать такого указания, а Джакомо, добавил Дзиани, следует в будущем тщательнее все проверять.
- Кто угодно может допустить ошибку, - пришел ему на выручку Барбаро.
- Особенно когда вы мешаете, - с укором добавил Брагадин.
Но слишком большое облегчение они чувствовали, чтобы препираться даже между собой. Собственно, настолько большое, что Казанове не пришлось прибегать к помощи "Ключа Соломона", чтобы попросить у них в долг сотню дукатов. Они похлопали его по спине, назвали славным малым, по-дружески предупредили, чтобы он был поосторожнее, и одолжили сто дукатов с таким видом, точно были признательны уже за то, что он принимает их деньги.
Невзирая на приятную тяжесть в карманах, Казанова, как и любой другой мужчина, оказавшийся в его положении, был немало обескуражен тем, что эта новая и, пожалуй, наиболее интересная любовная авантюра не имеет никаких перспектив. Да разве может он преуспеть при столь внушительной оппозиции со стороны и правителей, и посла, и лучшего друга, и своего покровителя, и при том, что буквально никто не в силах ему помочь? Однако таков уж был характер Казановы, что он не терял спокойствия и веселости в условиях, когда любой другой рассудительный мужчина впал бы в уныние; у Казановы же под влиянием этой новой для него необходимости воздержания возникло мистическое чувство, что он должен завоевать право на обладание незнакомкой. Уверенность в том, что как бы там ни было, а он в конце концов найдет ее, объяснялась отчасти этим мистическим чувством, отчасти самонадеянностью, отчасти же - не столь уж малообоснованной верой в свою удачу в любви.
И вот Казанова, напевая популярную песенку про народ, который вечно смеется, отправился после полудня на розыски незнакомки. Он едва ли рассчитывал увидеть ее в ближайшие день или два.
После купания в ледяной воде, пережитого вслед за тем шока, разумно рассуждал он, незнакомка скорее всего лежит с простудой в постели, но когда-нибудь она же выйдет, и рано или поздно…
Он прошел мимо пышного фасада церкви Святого Моисея, даже не заметив ее, и, миновав переулок, ведущий к площади Святого Марка, остановился под колоннадой и стал смотреть на шумную пеструю толпу, клубившуюся на большой площади. Карнавал в Венеции не был ограничен рамками краткого периода, установленного или, вернее, терпимого церковью. Наоборот: в Венеции карнавал устраивали в ту пору, когда правителям угодно было его объявить, и поскольку карнавал делает жизнь приятнее, а жизнь должна быть приятной, чтобы ею наслаждаться, и поскольку карнавал благоприятствует торговле, а торговля - жизненная сила налогов, налоги же - жизненная сила правителей, венецианские правители почти на весь год растягивали карнавал, за исключением поста и особенно жарких дней, когда намного приятнее находиться не в городе, а на вилле на острове Брента.