- Лидка, я член привез. Каучуковый член филигранной работы. Ей-богу. Куда же он девался? Видно, Галка перепрятала…
- Зачем это тебе?
- Как зачем? Это произведение искусства. Клянусь. И Галке нравится.
- Как таможенники не отобрали?
- Я же не в руках его тащил, я спрятал.
- Куда? Ведь не иголка…
- Я одну даму попросил из нашей лаборатории. Женщин менее тщательно обыскивают. И возможностей у них больше. Физиология более… укромная…
- Ты как ребенок. Поговорим лучше о деле.
- Сейчас я кофе принесу.
На столе появились конфеты, вафли и лимон.
- Сгущенное молоко принести?
- Нет. Рассказывай.
- Чего рассказывать? Я занимаюсь моделированием химических реакций. Одно время исследовал канцерогенез асбестовой пыли…
- Ты мне скажи, рак излечим?
- Рак кожи - да.
- А рак желудка, например?
- Лидочка, полный хаос в этом деле. Миллиграмм канцерогена убивает лошадь. У любого взрослого человека на пальце этих самых канцерогенов - табун отравить можно. А я вот курю и тем не менее - жив… Дым, в свою очередь, тоже… Не записывай. Рак - щекотливая тема. Запретят твою передачу.
- Не думаю.
- Что, я с журналистами дела не имел?! Обратись к терапевту, у них благодать. Соцобязательства каждый месяц берут… Ты позвони в свою контору, согласуй.
Агапова позвонила Нине Игнатьевне. Та перепугалась.
- Лидочка, рак - слишком печально. Порождает отрицательные эмоции. Ассоциируется с небезызвестным романом. Мы ждем чего-нибудь светлого…
- Рак - это проблема номер один.
- Лидочка, не упрямьтесь. Есть негласное распоряжение.
- Что ж, - вздохнула Лида, - извините…
- Куда ты? - удивился Левин. - Посиди.
- Я, в общем-то, по делу зашла.
- Мы семь лет не виделись. Скоро Галка придет, выпьем чего-нибудь.
- Ты уж прости, не хотелось бы мне ее видеть.
Левин молчал.
- Ты счастлив, Боря?
Левин снял очки. Теперь он был похож на второгодника.
- Какое там счастье! Живу, работаю. Галка, я согласен, трудный человек. Есть в ней что-то безжизненное. Володя - хам, начитанный, развитый хам. Я все-таки доктор наук, профессор. А он говорит мне вчера: "У тебя комплекс неполноценности…"
- Но ведь ты ученый, служишь людям. Ты должен гордиться…
- Брось, Лида. Я служу Галине и этому засранцу.
- Ты просто не в форме.
Лида уже стояла на площадке.
- А помнишь, как в Новгород ездили? - спросил Левин.
- Боря, замолчи сейчас же. Все к лучшему. Ну, я пошла.
И она пошла вниз, на ходу раскрывая зонтик. Щелчок - и над головой ее утвердился пестрый, чуть вибрирующий купол.
- А как мы дыни воровали?! - закричал он в лестничный пролет…
К этому времени стемнело. В лужах плавали акварельные неоновые огни. Бледные лица прохожих казались отрешенными. Из-за поворота, качнувшись, выехал наполненный светом трамвай. Лида опустилась на деревянную скамью. Сложила зонтик. В черном стекле напротив отражалось ее усталое лицо. Кому-то протянула деньги, ей сунули билет. Всю дорогу она спала и проснулась с головной болью. К дому шла медленно, ступая в лужи. Хорошо, догадалась надеть резиновые чешские боты…
Осинские жили в соседнем подъезде. Аркадий - тренер, вечно шутит. На груди у него, под замшевой курткой, блестит секундомер. Милка где-то химию преподает.
Сын - таинственная личность. Шесть лет уклоняется от воинской повинности. Шесть лет симулирует попеременно - неврозы, язву желудка и хронический артрит. Превзошел легендарного революционера Камо. За эти годы действительно стал нервным, испортил желудок и приобрел хронический артрит. Что касается медицинских знаний, то Игорь давно оставил позади любого участкового врача. Кроме того, разбирается в джазе и свободно говорит по-английски…
В общем, человек довольно интересный, только не работает…
Лида поднялась на третий этаж. Ей вдруг неудержимо захотелось домой. Прогоняя эту мысль, нажала кнопку. Глухо залаял Милорд.
- Входи, - обрадовалась Мила Осинская, - Игорь где-то шляется. Арик на сборах в Мацесте. Познакомься, это Владимир Иванович.
Навстречу ей поднялся грузный человек лет шестидесяти. Протянул руку, назвался. С достоинством разлил коньяк. Мила включила телевизор.
- Хочешь борща?
- Нет. Я, как ни странно, выпью.
- За все хорошее, - дружелюбно произнес Владимир Иванович.
Это был широкоплечий, здоровый мужчина в красивом тонком джемпере. Лицо умеренно, но регулярно выпивающего человека. В кино так изображают отставных полковников. Прочный лоб, обыденные светлые глаза, золотые коронки.
Чокнулись, выпили.
- Ну, беседуйте, - сказала хозяйка, - а я к Воробьевым зайду на десять минут. Мне Рита кофту вяжет…
И ушла.
- Я, в общем-то, по делу, - сказала Лида.
- К вашим услугам.
- Мы готовим радиопередачу "Встреча с интересным человеком". Людмила Сергеевна кое-что о вас рассказывала… И я подумала… Мне кажется, вы интересный человек…
- Человек я самый обыкновенный, - произнес Владимир Иванович, - хотя не скрою, работу люблю и в коллективе меня уважают…
- Где вы работаете? - Лида достала блокнот.
- В Порхове имеется филиал "Красной зари". Создаем координатные АТС. Цех большой, ведущий. По итогам второго квартала добились серьезных успехов…
- Вам не скучно?
- Не понял.
- Не скучно в провинции?
- Город наш растет, благоустраивается. Новый Дом культуры, стадион, жилые массивы… Записали?
Владимир Иванович наклонил бутылку. Лида отрицательно покачала головой. Он выпил. Подцепил ускользающий маринованный гриб.
Лида, выждав, продолжала:
- Я думаю, можно быть провинциалом в столице и столичным жителем в тундре.
- Совершенно верно.
- То есть провинция - явление духовное, а не географическое.
- Вот именно. Причем снабжение у нас хорошее: мясо, рыба, овощи…
- Гастролируют столичные творческие коллективы?
- Разумеется, вплоть до Магомаева.
Владимир Иванович снова налил.
- Вы, наверное, много читаете? - спросила Лида.
- Как же без этого. Симонова уважаю. Ананьева, военные мемуары, естественно - классику: Пушкина, Лермонтова, Толстого… Последних, как известно, было три… В молодости стихи писал…
- Это интересно.
- Дай бог памяти. Вот, например…
Владимир Иванович откинулся на спинку кресла:
Каждый стремится у нас быть героем,
Дружно шагаем в строю,
Именем Сталина землю покроем,
Счастье добудем в бою…
Лида подавила разочарование.
- Трудно быть начальником цеха?
- Прямо скажу - нелегко. Тут и производственный фактор, и моральный… План, текучесть, микроклимат, отрицаловка… А главное, требовательный народ пошел. Права свои знает. Дай то, дай это… Обязанностей никаких, а прав до черта… Эх, батьки Сталина нет… Порядок был, порядок… Опоздал на минуту - под суд! А сейчас… Разболтался народ, разболтался… Сатирики, понимаешь, кругом… Эх, нету батьки…
- Значит, вы одобряете культ личности? - тихо спросила Агапова.
- Культ, культ… Культ есть и будет… Личность нужна, понимаете, личность!
Владимир Иванович разгорячился, опьянел. Теперь он жестикулировал, наваливался и размахивал вилкой.
- Жизнь я нелегкую прожил. Всякое бывало. Низко падал, высоко залетал… Я ведь, между нами, был женат…
- Почему - между нами? - удивилась Лида.
- На племяннице Якира, - шепотом добавил Владимир Иванович.
- Якира? Того самого?
- Ну. Ребенок был у нас. Мальчишка…
- И где они сейчас?
- Не знаю. Потерял из виду. В тридцать девятом году…
Владимир Иванович замолчал, ушел в себя.
Долго Лида ждала, потом, волнуясь, краснея, спросила:
- То есть как это - потерял из виду? Как можно потерять из виду свою жену? Как можно потерять из виду собственного ребенка?
- Время было суровое, Лидочка, грозовое, суровое время. Семьи рушились, вековые устои рушились…
- При чем тут вековые устои?! - неожиданно крикнула Лида. - Я не маленькая. И все знаю. Якира арестовали, и вы подло бросили жену с ребенком. Вы… Вы… Вы - неинтересный человек!
- Я попросил бы, - сказал Владимир Иванович, - я попросил бы… Такими словами не бросаются…
И затем уже более миролюбиво:
- Ведите себя поскромнее, Лидочка, поскромнее, поскромнее…
Милорд приподнял голову.
Лида уже не слушала. Вскочила, сорвала курточку в прихожей и хлопнула дверью.
На лестнице было тихо и холодно. Тенью пронеслась невидимая кошка. Запах жареной рыбы наводил тоску.
Лида спустилась вниз и пошла через двор. Влажные сумерки прятались за гаражами и около мусорных баков. Темнели и поскрипывали ветки убогого сквера. На снегу валялся деревянный конь.
Лида заглянула в почтовый ящик, достала "Экономическую газету". Поднялась и отворила дверь. В комнате мужа гудел телевизор. На вешалке алело Танино демисезонное пальто. Лида разделась, кинула перчатки на зеркальный столик.
В уборную, едва поздоровавшись, скользнул молодой человек. Грязноватые локоны его были перевязаны коричневым сапожным шнурком. Плюшевые брюки ниспадали, как шлейф.
- Татьяна, кто это?
- Допустим, Женя. Мы занимаемся.
- Чем?
- Допустим, немецким языком. Ты что-нибудь имеешь против?
- Проследи, чтобы он вымыл руки, - сказала Лида.
- Как ты любишь все опошлить! - ненавидящим шепотом выговорила дочь…
Лида позвонила мне в час ночи. Ее голос звучал встревоженно и приглушенно:
- Не разбудила?
- Нет, - говорю, - хуже…
- Ты не один?
- Один. С Мариной…
- Ты можешь разговаривать серьезно?
- Разумеется.
- Нет ли у тебя в поле зрения интересного человека?
- Есть. И он тебе кланяется.
- Перестань. Дело очень серьезное. Мне в четверг передачу сдавать.
- О чем?
- Встреча с интересным человеком. Нет ли у тебя подходящей кандидатуры?
- Лида, - взмолился я, - ты же знаешь мое окружение. Сплошные подонки! Позвони Кленскому, у него тесть - инвалид…
- У меня есть предложение. Давай напишем передачу вместе. Заработаешь рублей пятнадцать.
- Я же не пользуюсь магнитофоном.
- Это я беру на себя. Мне нужен твой…
- Цинизм? - подсказал я.
- Твой профессиональный опыт, - деликатно сформулировала Лида.
- Ладно, - сказал я, чтобы отделаться, - позвоню тебе завтра утром. Вернее - сегодня…
- Только обязательно позвони.
- Я же сказал…
Тут Марина не выдержала. Укусила меня за палец.
- До завтра, - сказал (вернее - крикнул) я и положил трубку…
Лида приоткрыла дверь в комнату мужа, залитую голубоватым светом. Вадим лежал на диване в ботинках.
- Могу я наконец поужинать? - спросил он.
Заглянула дочь:
- Мы уходим.
У Тани было хмурое лицо, на котором застыла гримаса вечного противоборства.
- Возвращайся поскорее…
- Могу я наконец чаю выпить? - спросил Вадим.
- Я, между прочим, тоже работаю, - ответила Лида.
И потом, не давая разрастаться ссоре:
- Как ты думаешь, Меркин - интересный человек?..
Юбилейный мальчик
Таллинн - город маленький, интимный. Встречаешь на улице знакомого и слышишь: "Привет, а я тебя ищу…" Как будто дело происходит в учрежденческой столовой…
Короче, я поразился, узнав, сколько в Таллинне жителей.
Было так. Редактор Туронок вызвал меня и говорит:
- Есть конструктивная идея. Может получиться эффектный репортаж. Обсудим детали. Только не грубите…
- Чего грубить?.. Это бесполезно…
- Вы, собственно, уже нагрубили, - помрачнел Туронок, - вы беспрерывно грубите, Довлатов. Вы грубите даже на общих собраниях. Вы не грубите, только когда подолгу отсутствуете… Думаете, я такой уж серый? Одни газеты читаю? Зайдите как-нибудь. Посмотрите, какая у меня библиотека. Есть, между прочим, дореволюционные издания…
- Зачем, - спрашиваю, - вызывали?
Туронок помолчал. Резко выпрямился, как бы меняя лирическую позицию на деловую. Заговорил уверенно и внятно:
- Через неделю - годовщина освобождения Таллинна. Эта дата будет широко отмечаться. На страницах газеты в том числе. Предусмотрены различные аспекты - хозяйственный, культурный, бытовой… Материалы готовят все отделы редакции. Есть задание и для вас. А именно. По данным статистического бюро, в городе около четырехсот тысяч жителей. Цифра эта до некоторой степени условна. Несколько условна и сама черта города. Так вот. Мы посовещались и решили. Четырехсоттысячный житель Таллинна должен родиться в канун юбилея.
- Что-то я не совсем понимаю.
- Идете в родильный дом. Дожидаетесь первого новорожденного. Записываете параметры. Опрашиваете счастливых родителей. Врача, который принимал роды. Естественно, делаете снимки. Репортаж идет в юбилейный номер. Гонорар (вам, я знаю, это не безразлично) двойной.
- С этого бы и начинали.
- Меркантилизм - одна из ваших неприятных черт, - сказал Туронок.
- Долги, - говорю, - алименты…
- Пьете много.
- И это бывает.
- Короче. Общий смысл таков. Родился счастливый человек. Я бы даже так выразился - человек, обреченный на счастье!
Эта глупая фраза так понравилась редактору, что он выкрикнул ее дважды.
- Человек, обреченный на счастье! По-моему, неплохо. Может, попробовать в качестве заголовка? "Человек, обреченный на счастье"…
- Там видно будет, - говорю.
- И запомните, - Туронок встал, кончая разговор, - младенец должен быть публикабельным.
- То есть?
- То есть полноценным. Ничего ущербного, мрачного. Никаких кесаревых сечений. Никаких матерей-одиночек. Полный комплект родителей. Здоровый, социально полноценный мальчик.
- Обязательно - мальчик?
- Да, мальчик как-то символичнее.
- Генрих Францевич, что касается снимков… Учтите, новорожденные бывают так себе…
- Выберите лучшего. Подождите, время есть.
- Месяца четыре ждать придется. Раньше он вряд ли на человека будет похож. А кому и пятидесяти лет мало…
- Слушайте, - рассердился Туронок, - не занимайтесь демагогией! Вам дано задание. Материал должен быть готов к среде. Вы профессиональный журналист… Зачем мы теряем время?..
И правда, думаю, зачем?..
Спустился в бар, заказал джина. Вижу, сидит не очень трезвый фотокорреспондент Жбанков. Я помахал ему рукой. Он пересел ко мне с фужером водки. Отломил половину моего бутерброда.
- Шел бы ты домой, - говорю, - в конторе полно начальства…
Жбанков опрокинул фужер и сказал:
- Я, понимаешь, натурально осрамился. Видел мой снимок к Фединому очерку?
- Я газет не читаю.
- У Феди был очерк в "Молодежке". Вернее, зарисовка. "Трое против шторма". Про водолазов. Как они ищут, понимаешь, затонувший ценный груз. К тому же шторм надвигается. Ну, и мой снимок. Два мужика сидят на бревне. И шланг из воды торчит. То есть ихний подельник на дне шурует. Я, натурально, отснял, пристегнул шестерик и забыл про это дело. Иду как-то в порт, люди смеются. В чем дело, понимаешь? И выясняется такая история. Есть там начальник вспомогательного цеха - Мироненко. Как-то раз вышел из столовой, закурил у третьего причала. То, се. Бросил сигарету. Харкнул, извини за выражение. И начисто выплюнул челюсть. Вставную, естественно. А там у него золота колов на восемьсот с довеском. Он бежит к водолазам: "Мужики, выручайте!" Те с ходу врубились: "После работы найдем". - "В долгу не останусь". - "С тебя по бутылке на рыло". - "Об чем разговор"… Кончили работу, стали шуровать. А тут Федька идет с задания. Видит, такое дело. Чем, мол, занимаетесь? Строку, понимаешь, гонит. А мужикам вроде бы неловко. Хуё моё, отвечают, затонул ценный груз. А Федя без понятия: "Тебя как зовут? Тебя как зовут?"… Мужики отвечают как положено. "Чем увлекаетесь в редкие минуты досуга?"… Музыкой, отвечают, живописью… "А почему так поздно на работе?"… Шторм, говорят, надвигается, спешим… Федя звонит мне в редакцию. Я приехал, отснял, не вникая… Главное, бассейн-то внутренний, искусственный. Там и шторма быть не может…
- Шел бы ты домой, - говорю.
- Подожди, главное даже не это. Мне рассказывали, чем дело кончилось. Водолазы челюсть тогда нашли. Мироненко счастлив до упора. Тащит их в кабак. Заказывает водки. Кирнули. Мироненко начал всем свою челюсть демонстрировать. Спасибо, говорит, ребята выручили, нашли. Орлы, говорит, передовики, стахановцы… За одним столиком челюсть разглядывают, за другим… Швейцар подошел взглянуть… Тромбонист из ансамбля… Официантки головами качают… А Мироненко шестую бутылку давит с водолазами. Хватился, нету челюсти, увели. Кричит: "Верните, гады!" Разве найдешь… Тут и водолазы не помогут…
- Ладно, - говорю, - мне пора…
В родильный дом ехать не хотелось. Больничная атмосфера на меня удручающе действует. Одни фикусы чего стоят…
Захожу в отдел к Марине. Слышу:
- А, это ты… Прости, работы много.
- Что-нибудь случилось?
- Что могло случиться? Дела…
- Что еще за дела?
- Юбилей и все такое. Мы же люди серые, романов не пишем…
- Чего ты злишься?
- А чего мне радоваться? Ты куда-то исчезаешь. То безумная любовь, то неделю шляешься…
- Что значит - шляешься?! Я был в командировке на Сааремаа. Меня в гостинице клопы покусали…
- Это не клопы, - подозрительно сощурилась Марина, - это бабы. Отвратительные, грязные шлюхи. И чего они к тебе лезут? Вечно без денег, вечно с похмелья… Удивляюсь, как ты до сих пор не заразился…
- Чем можно заразиться у клопа?
- Ты хоть не врал бы! Кто эта рыжая, вертлявая дылда? Я тебя утром из автобуса видела…
- Это не рыжая, вертлявая дылда. Это - поэт-метафизик Владимир Эрль. У него такая прическа…
Вдруг я понял, что она сейчас заплачет. А плакала Марина отчаянно, горько, вскрикивая и не щадя себя. Как актриса после спектакля…
- Прошу тебя, успокойся. Все будет хорошо. Все знают, что я к тебе привязан…
Марина достала крошечный розовый платочек, вытерла глаза. Заговорила спокойнее:
- Ты можешь быть серьезным?
- Конечно.
- Не уверена. Ты совершенно безответственный… Как жаворонок… У тебя нет адреса, нет имущества, нет цели… Нет глубоких привязанностей. Я - лишь случайная точка в пространстве. А мне уже под сорок. И я должна как-то устраивать свою жизнь.
- Мне тоже под сорок. Вернее - за тридцать. И я не понимаю, что значит - устраивать свою жизнь… Ты хочешь выйти замуж? Но что изменится? Что даст этот идиотский штамп? Это лошадиное тавро… Пока мне хорошо, я здесь. А надоест - уйду. И так будет всегда…
- Не собираюсь я замуж. Да и какой ты жених! Просто я хочу иметь ребенка. Иначе будет поздно…
- Ну и рожай. Только помни, что его ожидает.
- Ты вечно сгущаешь краски. Миллионы людей честно живут и работают. И потом, как я рожу одна?
- Почему одна? Я буду… содействовать. А что касается материальной стороны дела, ты зарабатываешь втрое больше. То есть от меня практически не зависишь…