- Я говорила о другом…
Зазвонил телефон. Марина сняла трубку:
- Да? Ну и прекрасно… Он как раз у меня…
Я замахал руками. Марина понимающе кивнула:
- Я говорю, только что был здесь… Вот уж не знаю. Видно, пьет где-нибудь.
Ну, думаю, стерва.
- Тебя Цехановский разыскивает. Хочет долг вернуть.
- Что это с ним?
- Деньги получил за книгу.
- "Караван уходит в небо"?
- Почему - караван? Книга называется "Продолжение следует".
- Это одно и то же. Ладно, - говорю, - мне пора.
- Куда ты собрался? Если не секрет…
- Представь себе, в родильный дом…
Я оглядел заваленные газетами столы. Ощутил запах табачного дыма и клея. Испытал такую острую скуку и горечь, что даже атмосфера больницы уже не пугала меня.
За дверью я осознал, что секунду назад Марина выкрикнула:
"Ну и убирайся, жалкий пьяница!"
Сел в автобус, поехал на улицу Карла Маркса. В автобусе неожиданно задремал. Через минуту проснулся с головной болью. Пересекая холл родильного дома, мельком увидел себя в зеркале и отвернулся…
Навстречу шла женщина в белом халате.
- Посторонним сюда нельзя.
- А потусторонним, - спрашиваю, - можно?
Медсестра замерла в недоумении. Я сунул ей редакционную книжку. Поднялся на второй этаж. На лестничной площадке курили женщины в бесформенных халатах.
- Как разыскать главного врача?
- Выше, напротив лифта.
Напротив лифта - значит, скромный человек. Напротив лифта - шумно, двери хлопают…
Захожу. Эстонец лет шестидесяти делает перед раскрытой форточкой гимнастику.
Эстонцев я отличаю сразу же и безошибочно. Ничего крикливого, размашистого в облике. Неизменный галстук и складка на брюках. Бедноватая линия подбородка и спокойное выражение глаз. Да и какой русский будет тебе делать гимнастику в одиночестве…
Протягиваю удостоверение.
- Доктор Михкель Теппе. Садитесь. Чем могу быть полезен?
Я изложил суть дела. Доктор не удивился. Вообще, что бы ни затеяла пресса, рядового читателя удивить трудно. Ко всему привыкли…
- Думаю, это несложно, - произнес Теппе, - клиника огромная.
- Вам сообщают о каждом новорожденном?
- Я могу распорядиться.
Он снял трубку. Что-то сказал по-эстонски. Затем обратился ко мне:
- Интересуетесь, как проходят роды?
- Боже упаси! Мне бы записать данные, взглянуть на ребенка и поговорить с отцом.
Доктор снова позвонил. Еще раз что-то сказал по-эстонски.
- Тут одна рожает. Я позвоню через несколько минут. Надеюсь, все будет хорошо. Здоровая мать… Такая полная блондинка, - отвлекся доктор.
- Вы-то, - говорю, - сами женаты?
- Конечно.
- И дети есть?
- Сын.
- Не задумывались, что его ожидает?
- А что мне думать? Я прекрасно знаю, что его ожидает. Его ожидает лагерь строгого режима. Я беседовал с адвокатом. Уже и подписку взяли…
Теппе говорил спокойно и просто. Как будто речь шла о заурядном положительном явлении.
Я понизил голос, спросил доверительно и конспиративно:
- Дело Солдатова?
- Что? - не понял доктор.
- Ваш сын - деятель эстонского возрождения?
- Мой сын, - отчеканил Теппе, - фарцовщик и пьяница. И я могу быть за него относительно спокоен, лишь когда его держат в тюрьме…
Мы помолчали.
- Когда-то я работал фельдшером на островах. Затем сражался в эстонском корпусе. Добился высокого положения. Не знаю, как это вышло. Я и мать - положительные люди, а сын - отрицательный…
- Неплохо бы и его выслушать.
- Слушать его невозможно. Говорю ему: "Юра, за что ты меня презираешь? Я всего добился упорным трудом. У меня была нелегкая жизнь. Сейчас я занимаю высокое положение. Как ты думаешь, почему меня, скромного фельдшера, назначили главным врачом?.." А он и отвечает: "Потому что всех твоих умных коллег расстреляли…" Как будто это я их расстрелял…
Зазвонил телефон.
- У аппарата, - выговорил Теппе, - отлично.
Затем перешел на эстонский. Речь шла о сантиметрах и килограммах.
- Ну, вот, - сказал он, - родила из девятой палаты. Четыре двести и пятьдесят восемь сантиметров. Хотите взглянуть?
- Это не обязательно. Дети все на одно лицо…
- Фамилия матери - Окас. Хилья Окас. Тысяча девятьсот сорок шестой год рождения. Нормировщица с "Пунанэ рэт". Отец - Магабча…
- Что значит - Магабча?
- Фамилия такая. Он из Эфиопии. В мореходной школе учится.
- Черный?
- Я бы сказал - шоколадный.
- Слушайте, - говорю, - это любопытно. Вырисовывается интернационализм. Дружба народов… Они зарегистрированы?
- Разумеется. Он ей каждый день записки пишет. И подписывается: "Твой соевый батончик".
- Разрешите мне позвонить?
- Сделайте одолжение.
Звоню в редакцию. Подходит Туронок.
- Слушаю вас… Туронок.
- Генрих Францевич, только что родился мальчик.
- В чем дело? Кто говорит?
- Это Довлатов. Из родильного дома. Вы мне задание дали…
- А, помню, помню.
- Так вот, родился мальчик. Большой, здоровый… Пятьдесят восемь сантиметров. Вес - четыре двести… Отец - эфиоп.
Возникла тягостная пауза.
- Не понял, - сказал Туронок.
- Эфиоп, - говорю, - родом из Эфиопии… Учится здесь… Марксист, - зачем-то добавил я.
- Вы пьяны? - резко спросил Туронок.
- Откуда?! Я же на задании.
- На задании… Когда вас это останавливало?! Кто в декабре облевал районный партактив?..
- Генрих Францевич, мне неловко подолгу занимать телефон… Только что родился мальчик. Его отец - дружественный нам эфиоп.
- Вы хотите сказать - черный?
- Шоколадный.
- То есть - негр?
- Естественно.
- Что же тут естественного?
- По-вашему, эфиоп не человек?
- Довлатов, - исполненным муки голосом произнес Туронок, - Довлатов, я вас уволю… За попытки дискредитировать все самое лучшее… Оставьте в покое своего засранного эфиопа! Дождитесь нормального - вы слышите меня? - нормального человеческого ребенка!..
- Ладно, - говорю, - я ведь только спросил…
Раздались частые гудки. Теппе сочувственно поглядел на меня.
- Не подходит, - говорю.
- У меня сразу же возникли сомнения, но я промолчал.
- А, ладно…
- Хотите кофе?
Он достал из шкафа коричневую банку. Снова раздался звонок. Теппе долго говорил по-эстонски. Видно, речь шла о деле, меня не касающемся. Я дождался конца разговора и неожиданно спросил:
- Можно поспать у вас за ширмой?
- Конечно, - не удивился Теппе. - Хотите моим плащом воспользоваться?
- И так сойдет.
Я снял ботинки и улегся. Нужно было сосредоточиться. Иначе контуры действительности безнадежно расплывались. Я вдруг увидел себя издали, растерянным и нелепым. Кто я? Зачем здесь нахожусь? Почему лежу за ширмой в ожидании бог знает чего? И как глупо сложилась жизнь!..
Когда я проснулся, надо мной стоял Теппе.
- Извините, потревожил… Только что родила ваша знакомая.
"Марина!" - с легким ужасом подумал я. (Все знают, что ужас можно испытывать в едва ощутимой степени.) Затем, отогнав безумную мысль, спросил:
- То есть как - знакомая?
- Журналистка из молодежной газеты - Румянцева.
- А, Лена, жена Бори Штейна. Действительно, ее с мая не видно…
- Пять минут назад она родила.
- Это любопытно. Редактор будет счастлив. Отец ребенка - известный в Таллинне поэт. Мать - журналистка. Оба - партийные. Штейн напишет балладу по такому случаю…
- Очень рад за вас.
Я позвонил Штейну.
- Здорово, - говорю, - тебя можно поздравить.
- Рано. Ответ будет в среду.
- Какой ответ?
- Поеду я в Швецию или не поеду. Говорят - нет опыта поездок в капстраны. А где взять опыт, если не пускают?.. Ты бывал в капстранах?
- Нет. Меня и в соц-то не пустили. Я в Болгарию подавал…
- А я даже в Югославии был. Югославия - почти что кап…
- Я звоню из клиники. У тебя сын родился.
- Мать твою! - воскликнул Штейн. - Мать твою!..
Теппе протянул мне листок с каракулями.
- Рост, - говорю, - пятьдесят шесть, вес - три девятьсот. Лена чувствует себя нормально.
- Мать твою, - не унимался Штейн, - сейчас приеду. Такси возьму.
Теперь нужно было вызвать фотографа.
- Звоните, звоните, - сказал Теппе.
Я позвонил Жбанкову. Трубку взяла Лера.
- Михаил Владимирович нездоров, - сказала она.
- Пьяный, что ли? - спрашиваю.
- Как свинья. Это ты его напоил?
- Ничего подобного. И вообще, я на работе.
- Ну, прости.
Звоню Малкиэлю.
- Приезжай, ребенка сфотографировать в юбилейный номер. У Штейна сын родился. Гонорар, между прочим, двойной…
- Ты хочешь об этом ребенке писать?
- А что?
- А то, что Штейн - еврей. А каждого еврея нужно согласовывать. Ты фантастически наивен, Серж.
- Я писал о Каплане и не согласовывал.
- Ты еще скажи о Гликмане. Каплан - член бюро обкома. О нем двести раз писали. Ты Каплана со Штейном не равняй…
- Я и не равняю. Штейн куда симпатичнее.
- Тем хуже для него.
- Ясно. Спасибо, что предупредил.
Говорю Теппе:
- Оказывается, и Штейн не подходит.
- У меня были сомнения.
- А кто меня, спрашивается, разбудил?
- Я разбудил. Но сомнения у меня были.
- Что же делать?
- Скоро еще одна родит. А может, уже родила. Я сейчас позвоню.
- А я выйду, прогуляюсь.
В унылом больничном сквере разгуливали кошки. Резко скрипели облетевшие черные тополя. Худой, сутулый юноша, грохоча, катил телегу с баком. Застиранный голубой халат делал его похожим на старуху.
Из-за поворота вышел Штейн.
- Ну, поздравляю.
- Спасибо, дед, спасибо. Только что Ленке передачу отправил… Состояние какое-то необыкновенное! Надо бы выпить по этому случаю.
"Выпьешь, - думаю, - с тобой… Одно расстройство".
Я не хотел его огорчать. Не стал говорить, что его ребенок забракован. Но Штейн уже был в курсе дела.
- Юбилейный материал готовишь?
- Пытаюсь.
- Хочешь нас прославить?
- Видишь ли, - говорю, - тут нужна рабоче-крестьянская семья. А вы - интеллигенты…
- Жаль. А я уже стих написал в такси. Конец такой:
На фабриках, в жерлах забоев,
На дальних планетах иных
Четыреста тысяч героев,
И первенец мой среди них!
Я сказал:
- Какой же это первенец? У тебя есть взрослая дочь.
- От первого брака.
- А, - говорю, - тогда нормально.
Штейн подумал и вдруг сказал:
- Значит, антисемитизм все-таки существует?
- Похоже на то.
- Как это могло появиться у нас? У нас в стране, где, казалось бы…
Я перебил его:
- В стране, где основного мертвеца еще не похоронили… Само название которой лживо…
- По-твоему, все - ложь!
- Ложь в моей журналистике и в твоих паршивых стишках! Где ты видел эстонца в космосе?
- Это же метафора.
- Метафора… У лжи десятки таких подпольных кличек!
- Можно подумать, один ты - честный. А кто целую повесть написал о БАМе? Кто прославлял чекиста Тимофеева?
- Брошу я это дело. Увидишь, брошу…
- Тогда и не упрекай других.
- Не сердись.
- Черт, настроение испортил… Будь здоров.
Теппе встретил меня на пороге.
- Кузина родила из шестой палаты. Вот данные. Сама эстонка, водитель автокары. Муж - токарь на судостроительном заводе, русский, член КПСС. Ребенок в пределах нормы.
- Слава богу, кажется, подходит. Позвоню на всякий случай.
Туронок сказал:
- Вот и отлично. Договоритесь, чтобы ребенка назвали Лембитом.
- Генрих Францевич, - взмолился я, - кто же назовет своего ребенка Лембитом! Уж очень старомодно. Из фольклора…
- Пусть назовут. Какая им разница?! Лембит - хорошо, мужественно и символично звучит… В юбилейном номере это будет смотреться.
- Вы могли бы назвать своего ребенка - Бовой? Или Микулой?
- Не занимайтесь демагогией. Вам дано задание. К среде материал должен быть готов. Откажутся назвать Лембитом - посулите им денег.
- Сколько?
- Рублей двадцать пять. Фотографа я пришлю. Как фамилия новорожденного?
- Кузин. Шестая палата.
- Лембит Кузин. Прекрасно звучит. Действуйте.
Я спросил у Теппе:
- Как найти отца?
- А вон. Под окнами сидит на газоне.
Я спустился вниз.
- Але, - говорю, - вы Кузин?
- Кузин-то Кузин, - сказал он, - а что толку?!
Видимо, настрой у товарища Кузина был философский.
- Разрешите, - говорю, - вас поздравить. Ваш ребенок оказался 400 000-м жителем нашего города. Сам я из редакции. Хочу написать о вашей семье.
- Чего писать-то?
- Ну, о вашей жизни…
- А что, живем неплохо… Трудимся, как положено… Расширяем свой кругозор… Пользуемся авторитетом…
- Надо бы куда-то зайти, побеседовать.
- В смысле - поддать? - оживился Кузин.
Это был высокий человек с гранитным подбородком и детскими невинными ресницами. Живо поднялся с газона, отряхнул колени.
Мы направились в "Космос", сели у окна. Зал еще не был переполнен.
- Денег - восемь рублей, - сказал Кузин, - плюс живая бутылка отравы.
Он достал из портфеля бутылку кубинского рома. Замаскировал оконной портьерой.
- Возьмем для понта граммов триста?
- И пива, - говорю, - если холодное…
Мы заказали триста граммов водки, два салата и по котлете.
- Нарезик копченый желаете? - спросил официант.
- Отдохнешь! - реагировал Кузин.
В зале было пустынно. На возвышении расположились четверо музыкантов. Рояль, гитара, контрабас и ударные. Дубовые пюпитры были украшены лирами из жести.
Гитарист украдкой вытер ботинки носовым платком. Затем подошел к микрофону и объявил:
- По заказу наших друзей, вернувшихся из курортного местечка Азалемма…
Он выждал многозначительную паузу.
- Исполняется лирическая песня "Дождик каплет на рыло!.."
Раздался невообразимый грохот, усиленный динамиками. Музыканты что-то выкрикивали хором.
- Знаешь, что такое Азалемма? - развеселился Кузин. - Самый большой лагерный поселок в Эстонии. ИТК, пересылка, БУР… Ну, давай!
Он поднял стакан.
- За тебя! За твоего сына!
- За встречу! И чтоб не последняя…
Две пары отрешенно танцевали между столиками. Официанты в черно-белой униформе напоминали пингвинов.
- По второй?
Мы снова выпили.
Кузин бегло закусил и начал:
- А как у нас все было - это чистый театр. Я на судомехе работал, жил один. Ну, познакомился с бабой, тоже одинокая. Чтобы уродливая, не скажу - задумчивая. Стала она заходить, типа выстирать, погладить… Сошлись мы на Пасху… Вру, на Покрова… А то после работы - вакуум… Сколько можно нажираться?.. Жили с год примерно… А чего она забеременела, я не понимаю… Лежит, бывало, как треска. Я говорю: "Ты, часом, не уснула?" - "Нет, - говорит, - все слышу". - "Не много же, - говорю, - в тебе пыла". А она: "Вроде бы свет на кухне горит…" - "С чего это ты взяла?" - "А счетчик-то вон как работает…" - "Тебе бы, - говорю, - у него поучиться…" Так и жили с год…
Кузин вытащил из-за портьеры бутылку рома, призывно ее наклонил. Мы снова выпили.
Гитарист одернул пиджак и воскликнул:
- По заказу Толика Б., сидящего у двери, исполняется…
Пауза. Затем - с еще большим нажимом:
- Исполняется лирическая песня: "Каким меня ты ядом напоила?.."
- Ты сам женат? - поинтересовался Кузин.
- Был женат.
- А сейчас?
- Сейчас вроде бы нет.
- Дети есть?
- Есть.
- Много?
- Много… Дочь.
- Может, еще образуется?
- Вряд ли…
- Детей жалко. Дети-то не виноваты… Лично я их называю "цветы жизни"… Может, по новой?
- Давай.
- С пивом…
- Естественно…
Я знал, еще три рюмки, и с делами будет покончено. В этом смысле хорошо пить утром. Выпил - и целый день свободен…
- Послушай, - говорю, - назови сына Лембитом.
- Почему же Лембитом? - удивился Кузин. - Мы хотим Володей. Что это такое - Лембит?
- Лембит - это имя.
- А Володя что, не имя?
- Лембит - из фольклора.
- Что значит - фольклор?
- Народное творчество.
- При чем тут народное творчество?! Личного моего сына хочу назвать Володей… Как его, высерка, назвать - это тоже проблема. Меня вот Гришей назвали, а что получилось? Кем я вырос? Алкашом… Уж так бы и назвали - Алкаш… Поехали?
Мы выпили, уже не закусывая.
- Назовешь Володей, - разглагольствовал Кузин, - а получится ханыга. Многое, конечно, от воспитания зависит…
- Слушай, - говорю, - назови его Лембитом временно. Наш редактор за это капусту обещал. А через месяц переименуешь, когда вы его регистрировать будете…
- Сколько? - поинтересовался Кузин.
- Двадцать пять рублей.
- Две полбанки и закуска. Это если в кабаке…
- Как минимум. Сиди, я позвоню…
Я спустился в автомат. Позвонил в контору. Редактор оказался на месте.
- Генрих Францевич! Все о’кей! Папа - русский, мать - эстонка. Оба с судомеха…
- Странный у вас голос, - произнес Туронок.
- Это автомат такой… Генрих Францевич, срочно пришлите Хуберта с деньгами.
- С какими еще деньгами?
- В качестве стимула. Чтобы ребенка назвали Лембитом… Отец согласен за двадцать пять рублей. Иначе, говорит, Адольфом назову…
- Довлатов, вы пьяны! - сказал Туронок.
- Ничего подобного.
- Ну, хорошо, разберемся. Материал должен быть готов к среде. Хуберт выезжает через пять минут. Ждите его на Ратушной площади. Он передаст вам ключ…
- Ключ?
- Да. Символический ключ. Ключ счастья. Вручите его отцу… В соответствующей обстановке… Ключ стоит три восемьдесят. Я эту сумму вычту из двадцати пяти рублей.
- Нечестно, - сказал я.
Редактор повесил трубку.
Я поднялся наверх. Кузин дремал, уронив голову на скатерть. Из-под щеки его косо торчало блюдо с хлебом.
Я взял Кузина за плечо.
- Але, - говорю, - проснись! Нас Хуберт ждет…
- Что?! - всполошился он, - Хуберт? А ты говорил - Лембит.
- Лембит - это не то. Лембит - это твой сын. Временно…
- Да, у меня родился сын.
- Его зовут Лембит.
- Сначала Лембит, а потом Володя.
- А Хуберт нам деньги везет.
- Деньги есть, - сказал Кузин, - восемь рублей.
- Надо рассчитаться. Где официант?
- Але! Нарезик, где ты? - закричал Кузин.
Возник официант с уныло поджатыми губами.
- Разбита одна тарелка, - заявил он.
- Ага, - сказал Кузин, - это я мордой об стол - трах!
Он смущенно достал из внутреннего кармана черепки.
- И в туалете мимо сделано, - добавил официант, - поаккуратнее надо ходить…