- Белла Константиновна - ваша хозяйка, - ласково проговорил Лийвак, - тут и отдохнете… Две спальни, кабинет, финская баня, гостиная… Есть спортивный инвентарь, небольшая библиотека… Все предусмотрено, сами увидите…
Затем он что-то сказал по-эстонски.
Белла кивнула и позвала:
- Эви, туле синне!
Тотчас появилась раскрасневшаяся, совсем молодая девчонка в майке и шортах. Руки ее были в золе.
- Эви Саксон, - представил ее Лийвак, - корреспондент районной молодежной газеты.
Эви убрала руки за спину.
- Не буду вам мешать, - улыбнулся секретарь. - Программа в целом такова. Отдохнете, позавтракаете. К трем жду в райкоме. Отмечу ваши командировки. Познакомитесь с героиней. Дадим вам необходимые сведения. К утру материал должен быть готов. А сейчас, прошу меня извинить, дела…
Секретарь райкома бодро сбежал по крыльцу. Через секунду заработал мотор.
Возникла неловкая пауза.
- Проходите, что же вы? - спохватилась Белла.
Мы зашли в гостиную. Напротив окна мерцал камин, украшенный зеленой фаянсовой плиткой. По углам стояли глубокие низкие кресла.
Нас провели в спальню. Две широкие постели были накрыты клетчатыми верблюжьими одеялами. На тумбочке горел массивный багровый шандал, озаряя потолок колеблющимся розовым светом.
- Ваши апартаменты, - сказала Белла. - Через двадцать минут приходите завтракать.
Жбанков осторожно присел на кровать. Почему-то снял ботинки. Заговорил с испугом:
- Серж, куда это мы попали?
- А что? Просто идем в гору.
- В каком смысле?
- Получили ответственное задание.
- Ты обратил внимание, какие девки? Потрясающие девки! Я таких даже в ГУМе не видел. Тебе какая больше нравится?
- Обе ничего…
- А может, это провокация?
- То есть?
- Ты ее, понимаешь, хоп…
- Ну.
- А тебя за это дело в ментовку!
- Зачем же сразу - хоп. Отдыхай, беседуй…
- Что значит - беседуй?
- Беседа - это когда разговаривают.
- А-а, - сказал Жбанков.
Он вдруг стал на четвереньки и заглянул под кровать. Затем долго и недоверчиво разглядывал штепсельную розетку.
- Ты чего? - спрашиваю.
- Микрофон ищу. Тут, натурально, должен быть микрофон. Подслушивающее устройство. Мне знакомый алкаш рассказывал…
- Потом найдешь. Завтракать пора.
Мы наскоро умылись. Жбанков переодел сорочку.
- Как ты думаешь, - спросил он, - выставить полбанки?
- Не спеши, - говорю, - тут, видно, есть. К тому же сегодня надо быть в райкоме.
- Я же не говорю - упиться вдрабадан. Так, на брудершафт…
- Не спеши, - говорю.
- И еще вот что, - попросил Жбанков, - ты слишком умных разговоров не заводи. Другой раз бухнете с Шаблинским, а потом целый вечер: "Ипостась, ипостась…" Ты уж что-нибудь полегче… Типа - Сергей Есенин, армянское радио…
- Ладно, - говорю, - пошли.
Стол был накрыт в гостиной. Стандартный ассортимент распределителя ЦК: дорогая колбаса, икра, тунец, зефир в шоколаде.
Девушки переоделись в светлые кофточки и модельные туфли.
- Присаживайтесь, - сказала Белла.
Эви взяла поднос:
- Хотите выпить?
- А как же?! - сказал мой друг, - Иначе не по-христиански.
Эви принесла несколько бутылок.
- Коньяк, джин с тоником, вино, - предложила Белла.
Жбанков вдруг напрягся и говорит:
- Пардон, я этот коньяк знаю… Называется КВН… Или НКВД…
- КВВК, - поправила Белла.
- Один черт… Цена шестнадцать двадцать… Уж лучше три бутылки водяры на эту сумму.
- Не волнуйтесь, - успокоила Белла.
А Эви спросила:
- Вы - алкоголик?
- Да, - четко ответил Жбанков, - но в меру…
Я разлил коньяк.
- За встречу, - говорю.
- За приятную встречу, - добавила Белла.
- Поехали, - сказал Жбанков.
Воцарилась тишина, заглушаемая стуком ножей и вилок.
- Расскажите что-нибудь интересное, - попросила Эви.
Жбанков закурил и начал:
- Жизнь, девчата, в сущности - калейдоскоп. Сегодня - одно, завтра - другое. Сегодня - поддаешь, а завтра, глядишь, и копыта отбросил… Помнишь, Серж, какая у нас лажа вышла с трупами?
Белла подалась вперед:
- Расскажите.
- Помер завхоз телестудии - Ильвес. А может, директор, не помню. Ну, помер и помер… И правильно, в общем-то, сделал… Хороним его как положено… Мужики с телестудии приехали. Трансляция идет… Речи, естественно… Начали прощаться. Подхожу к этому самому делу и вижу - не Ильвес… Что я, Ильвеса не знаю?.. Я его сто раз фотографировал. А в гробу лежит посторонний мужик…
- Живой? - спросила Белла.
- Почему живой? Натурально, мертвый, как положено. Только не Ильвес. Оказывается, трупы в морге перепутали…
- Чем же все это кончилось? - спросила Белла.
- Тем и кончилось. Похоронили чужого мужика. Не прерывать же трансляцию. А ночью поменяли гробы… И вообще, какая разница?! Суть одна, только разные… как бы это выразиться?
- Ипостаси, - подсказал я.
Жбанков погрозил мне кулаком.
- Кошмар, - сказала Белла.
- Еще не то бывает, - воодушевился Жбанков, - я расскажу, как один повесился… Только выпьем сначала.
Я разлил остатки коньяка. Эви прикрыла рюмку ладонью:
- Уже пьяная.
- Никаких! - сказал Жбанков.
Девушки тоже закурили. Жбанков дождался тишины и продолжал:
- А как один повесился - это чистая хохма. Мужик по-черному гудел. Жена, естественно, пилит с утра до ночи. И вот он решил повеситься. Не совсем, а фиктивно. Короче - завернуть поганку. Жена пошла на работу. А он подтяжками за люстру уцепился и висит. Слышит - шаги. Жена с работы возвращается. Мужик глаза закатил. Для понта, естественно. А это была не жена. Соседка лет восьмидесяти, по делу. Заходит - висит мужик…
- Ужас, - сказала Белла.
- Старуха железная оказалась. Не то что в обморок… Подошла к мужику, стала карманы шмонать. А ему-то щекотно. Он и засмеялся. Тут старуха - раз и выключилась. И с концами. А он висит. Отцепиться не может. Приходит жена. Видит - такое дело. Бабка с концами и муж повесивши. Жена берет трубку, звонит: "Вася, у меня дома - тыща и одна ночь… Зато я теперь свободна. Приезжай…" А муж и говорит: "Я ему приеду… Я ему, пидору, глаз выколю…" Тут и жена отключилась. И тоже с концами…
- Ужас, - сказала Белла.
- Еще не такое бывает, - сказал Жбанков, - давайте выпьем!
- Баня готова, - сказала Эви.
- Это что же, раздеваться? - встревоженно спросил Жбанков, поправляя галстук.
- Естественно, - сказала Белла.
- Ногу, - говорю, - можешь отстегнуть.
- Какую ногу?
- Деревянную.
- Что? - закричал Жбанков.
Потом он нагнулся и высоко задрал обе штанины. Его могучие голубоватые икры были стянуты пестрыми немодными резинками.
- Я в футбол до сих пор играю, - не унимался Жбанков. - У нас там пустырь… Малолетки тренируются… Выйдешь, бывало, с похмелюги…
- Баня готова, - сказала Эви.
Мы оказались в предбаннике. На стенах висели экзотические плакаты. Девушки исчезли за ширмой.
- Ну, Серж, понеслась душа в рай! - бормотал Жбанков.
Он разделся быстро, по-солдатски. Остался в просторных сатиновых трусах. На груди его синела пороховая татуировка. Бутылка с рюмкой, женский профиль и червовый туз. А посредине - надпись славянской вязью: "Вот что меня сгубило!"
- Пошли, - говорю.
В тесной, стилизованной под избу коробке было нестерпимо жарко. Термометр показывал девяносто градусов. Раскаленные доски пришлось окатить холодной водой.
На девушках были яркие современные купальники, по две узеньких волнующих тряпицы.
- Правила знаете? - улыбнулась Белла. - Металлические вещи нужно снять. Может быть ожог…
- Какие вещи? - спросил Жбанков.
- Шпильки, заколки, булавки…
- А зубы? - спросил Жбанков.
- Зубы можно оставить, - улыбнулась Белла и добавила: - Расскажите еще что-нибудь.
- Это - в момент. Я расскажу, как один свадьбу в дерьме утопил…
Девушки испуганно притихли.
- Дружок мой на ассенизационном грузовике работал. Выгребал это самое дело. И была у него подруга, шибко грамотная. "Запах, - говорит, - от тебя нехороший". А он-то что может поделать? "Зато, - говорит, - платят нормально". - "Шел бы в такси", - она ему говорит. "А какие там заработки? С воробьиный пуп?"… Год проходит. Нашла она себе друга. Без запаха. А моему дружку говорит: "Все. Разлюбила. Кранты…" Он, конечно, переживает. А у тех - свадьба. Наняли общественную столовую, пьют, гуляют… Дело к ночи… Тут мой дружок разворачивается на своем говновозе, пардон… Форточку открыл, шланг туда засунул и врубил насос… А у него в цистерне тонны четыре этого самого добра… Гостям в аккурат по колено. Шум, крики, вот тебе и "Горько!"… Милиция приехала… Общественную столовую актировать пришлось. А дружок мой получил законный семерик… Такие дела…
Девушки сидели притихшие и несколько обескураженные. Я невыносимо страдал от жары. Жбанков пребывал на вершине блаженства.
Мне все это стало надоедать. Алкоголь постепенно испарился. Я заметил, что Эви поглядывает на меня. Не то с испугом, не то с уважением. Жбанков что-то горячо шептал Белле Константиновне.
- Давно в газете? - спрашиваю.
- Давно, - сказала Эви, - четыре месяца.
- Нравится?
- Да, очень нравится.
- А раньше?
- Что?
- Где ты до этого работала?
- Я не работала. Училась в школе.
У нее был детский рот и пушистая челка. Высказывалась она поспешно, добросовестно, слегка задыхаясь. Говорила с шершавым эстонским акцентом. Иногда чуть коверкала русские слова.
- Чего тебя в газету потянуло?
- А что?
- Много врать приходится.
- Нет. Я делаю корректуру. Сама еще не пишу. Писала статью, говорят - нехорошо…
- О чем?
- О сексе.
- О чем?!
- О сексе. Это важная тема. Надо специальные журналы и книги. Люди все равно делают секс, только много неправильное…
- А ты знаешь, как правильно?
- Да. Я ходила замуж.
- Где же твой муж?
- Утонул. Выпил коньяк и утонул. Он изучался в Тарту по химии.
- Прости, - говорю.
- Я читала много твои статьи. Очень много смешное. И очень часто многоточки… Сплошные многоточки… Я бы хотела работать в Таллинне. Здесь очень маленькая газета…
- Это еще впереди.
- Я знаю, что ты сказал про газету. Многие пишут не то самое, что есть. Я так не люблю.
- А что ты любишь?
- Я люблю стихи, люблю "Битлз"… Сказать, что еще?
- Скажи.
- Я немного люблю тебя.
Мне показалось, что я ослышался. Чересчур это было неожиданно. Вот уж не думал, что меня так легко смутить…
- Ты очень красивый!
- В каком смысле?
- Ты - копия Омар Шариф.
- Кто такой Омар Шариф?
- О, Шариф! Это - прима!..
Жбанков неожиданно встал. Потянул на себя дверь. Неуклюже и стремительно ринулся по цементной лестнице к воде. На секунду замер. Взмахнул руками. Произвел звериный, неприличный вопль и рухнул…
Поднялся фонтан муаровых брызг. Со дна потревоженной реки всплыли какие-то банки, коряги и мусор.
Секунды три его не было видно. Затем вынырнула черная непутевая голова с безумными, как у месячного щенка, глазами. Жбанков, шатаясь, выбрался на берег. Его худые чресла были скульптурно облеплены длинными армейскими трусами.
Дважды обежав вокруг коттеджа с песней "Любо, братцы, любо!", Жбанков уселся на полку и закурил.
- Ну как? - спросила Белла.
- Нормально, - ответил фотограф, гулко хлопнув себя резинкой по животу.
- А вы? - спросила Белла, обращаясь ко мне.
- Предпочитаю душ.
В соседнем помещении имелась душевая кабина. Я умылся и стал одеваться.
"Семнадцатилетняя провинциальная дурочка, - твердил я, - выпила три рюмки коньяка и ошалела…"
Я пошел в гостиную, налил себе джина с тоником.
Снаружи доносились крики и плеск воды.
Скоро появилась Эви, раскрасневшаяся, в мокром купальнике.
- Ты злой на меня?
- Нисколько.
- Я вижу… Дай я тебя поцелую…
Тут я снова растерялся. И это при моем жизненном опыте…
- Нехорошую игру ты затеяла, - говорю.
- Я тебя не обманываю.
- Но мы завтра уезжаем.
- Ты будешь снова приходить…
Я шагнул к ней. Попробуйте оставаться благоразумным, если рядом семнадцатилетняя девчонка, которая только что вылезла из моря. Вернее, из реки…
- Ну, что ты? Что ты? - спрашиваю.
- Так всегда целуется Джуди Гарланд, - сказала Эви. - И еще она делает так…
Поразительно устроен человек! Или я один такой?! Знаешь, что вранье, примитивное райкомовское вранье, и липа, да еще с голливудским налетом, - все знаешь и счастлив как мальчишка…
У Эви были острые лопатки, а позвоночник из холодных морских камешков… Она тихо вскрикивала и дрожала… Хрупкая пестрая бабочка в неплотно сжатом кулаке…
Тут раздалось оглушительное:
- Пардон!
В дверях маячил Жбанков. Я отпустил Эви.
Он поставил на стол бутылку водки. Очевидно, пустил в ход свой резерв.
- Уже первый час, - сказал я, - нас ждут в райкоме.
- Какой ты сознательный, - усмехнулся Жбанков.
Эви пошла одеваться. Белла Константиновна тоже переоделась. Теперь на ней был строгий, отчетно-перевыборный костюмчик.
И тут я подумал: ох, если бы не этот райком, не эта взбесившаяся корова!.. Жить бы тут, и никаких ответственных заданий… Яхта, речка, молодые барышни… Пусть лгут, кокетничают, изображают уцененных голливудских звезд… Какое это счастье - женское притворство!.. Да, может, я ради таких вещей на свет произошел!.. Мне тридцать четыре года, и ни одного, ни единого беззаботного дня… Хотя бы день пожить без мыслей, без забот и без тоски… Нет, собирайся в райком… Это где часы, портреты, коридоры, бесконечная игра в серьезность…
- Люди! У меня открылось второе дыхание! - заявил Жбанков.
Я разлил водку. Себе - полный фужер. Эви коснулась моего рукава:
- Теперь не выпей… Потом…
- А, ладно!
- Тебя ждет Лийвак.
- Все будет хорошо.
- Что значит - будет? - рассердился Жбанков. - Все уже хорошо! У меня открылось второе дыхание! Поехали!
Белла включила приемник. Низкий баритон выкрикивал что-то мучительно актуальное:
Истины нет в этом мире бушующем,
Есть только миг, за него и держись…
Есть только свет между прошлым и будущим,
Именно он называется - жизнь!
Мы пили снова и снова. Эви сидела на полу возле моего кресла. Жбанков разглагольствовал, то и дело отлучаясь в уборную. Каждый раз он изысканно вопрошал: "Могу ли я ознакомиться с планировкой?" Неизменно добавляя: "В смысле - отлить…"
И вдруг я понял, что упустил момент, когда нужно было остановиться. Появились обманчивая легкость и кураж. Возникло ощущение силы и безнаказанности.
- В гробу я видел этот райком! Мишка, наливай!
Тут инициативу взяла Белла Константиновна:
- Мальчики, отделаемся, а потом… Я вызову машину.
И ушла звонить по телефону.
Я сунул голову под кран. Эви вытащила пудреницу и говорит:
- Не можно смотреть.
Через двадцать минут наше такси подъехало к зданию райкома. Жбанков всю дорогу пел:
Не хочу с тобою говорить,
Не пори ты, Маня, ахинею…
Лучше я уйду к ребятам пить,
Эх, у ребят есть мысли поважнее…
Вероятно, таинственная Маня олицетворяла райком и партийные сферы…
Эви гладила мою руку и шептала с акцентом волнующие непристойности. Белла Константиновна выглядела строго.
Она повела нас широкими райкомовскими коридорами. С ней то и дело здоровались.
На первом этаже возвышался бронзовый Ленин. На втором - тоже бронзовый Ленин, поменьше. На третьем - Карл Маркс с похоронным венком бороды.
- Интересно, кто на четвертом дежурит? - спросил, ухмыляясь, Жбанков.
Там снова оказался Ленин, но уже из гипса…
- Подождите минутку, - сказала Белла Константиновна.
Мы сели. Жбанков погрузился в глубокое кресло. Ноги его в изношенных скороходовских ботинках достигали центра приемной залы. Эви несколько умерила свой пыл. Уж чересчур ее призывы шли вразрез с материалами наглядной агитации.
Белла приоткрыла дверь:
- Заходите.
Лийвак говорил по телефону. Свободная рука его призывно и ободряюще жестикулировала.
Наконец он повесил трубку.
- Отдохнули?
- Лично я - да, - веско сказал Жбанков. - У меня открылось второе дыхание…
- Вот и отлично. Поедете на ферму.
- Это еще зачем?! - воскликнул Жбанков. - Ах да…
- Вот данные относительно Линды Пейпс… Трудовые показатели… Краткая биография… Свидетельства о поощрениях… Где ваши командировочные? Штампы поставите внизу… Теперь, если вечер свободный, можно куда-то пойти… Драмтеатр, правда на эстонском языке, Сад отдыха… В "Интуристе" бар до часу ночи… Белла Константиновна, организуйте товарищам маленькую экскурсию…
- Можно откровенно? - Жбанков поднял руку.
- Прошу вас, - кивнул Лийвак.
- Здесь же все свои.
- Ну, разумеется.
- Так уж я начистоту, по-флотски?
- Слушаю.
Жбанков шагнул вперед, конспиративно понизил голос:
- Вот бы на кир перевести!
- То есть? - не понял Лийвак.
- Вот бы, говорю, на кир перевести!
Лийвак растерянно поглядел на меня. Я потянул Жбанкова за рукав. Тот шагнул в сторону и продолжал:
- В смысле - энное количество водяры заместо драмтеатра! Я, конечно, дико извиняюсь…
Изумленный Лийвак повернулся к Белле. Белла Константиновна резко отчеканила:
- Товарищ Жбанков и товарищ Довлатов обеспечены всем необходимым.
- Очень много вина, - простодушно добавила Эви.
- Что значит - много?! - возразил Жбанков. - Много - понятие относительное.
- Белла Константиновна, позаботьтесь, - распорядился секретарь.
- Вот это - по-флотски, - обрадовался Жбанков, - это - по-нашему!
Я решил вмешаться.
- Все ясно, - говорю, - данные у меня. Товарищ Жбанков сделает фотографии. Материал будет готов к десяти часам утра.
- Учтите, письмо должно быть личным…
Я кивнул.
- Но при этом его будет читать вся страна.
Я снова кивнул.
- Это должен быть рапорт…
Я кивнул в третий раз.
- Но рапорт самому близкому человеку…
Еще один кивок. Лийвак стоял рядом, я боялся обдать его винными парами. Кажется, все-таки обдал…
- И не увлекайтесь, товарищи, - попросил он, - не увлекайтесь. Дело очень серьезное. Так что в меру…
- Хотите, я вас с Довлатовым запечатлею? - неожиданно предложил Жбанков. - Мужики вы оба колоритные…
- Если можно, в следующий раз, - нетерпеливо отозвался Лийвак, - мы же завтра увидимся.
- Ладно, - согласился Жбанков, - тогда я вас запечатлею в более приличной обстановке…
Лийвак промолчал.
…Внизу нас ждала машина с утренним шофером.