- На ферму заедем, и все, - сказала Белла.
- Далеко это? - спрашиваю.
- Минут десять, - ответил шофер, - тут все близко.
- Хорошо бы по дороге врезку сделать, - шепнул Жбанков, - горючее на исходе.
И затем, обращаясь к водителю:
- Шеф, тормозни возле первого гастронома. Да смотри не продай!
- Мне-то какое дело, - обиделся шофер, - я сам вчера того.
- Так, может, за компанию?
- Я на работе… У меня дома приготовлено…
- Ладно. Дело хозяйское. Емкость у тебя найдется?
- А как же?!
Машина остановилась возле сельмага. У прилавка толпился народ. Жбанков, вытянув кулак с шестью рублями, энергично прокладывал себе дорогу.
- На самолет опаздываю, мужики… Такси, понимаешь, ждет… Ребенок болен… Жена, сука, рожает…
Через минуту он выплыл с двумя бутылками кагора.
Водитель протянул ему мутный стакан.
- Ну, за все о’кей!
- Наливай, - говорю, - и мне. Чего уж там!
- А кто будет фотографировать? - спросила Эви.
- Мишка все сделает. Работник он хороший.
И действительно, работал Жбанков превосходно. Сколько бы ни выпил. Хотя аппаратура у него была самая примитивная. Фотокорам раздали японские камеры, стоимостью чуть ли не пять тысяч. Жбанкову японской камеры не досталось. "Все равно пропьет", - заявил редактор. Жбанков фотографировал аппаратом "Смена" за девять рублей. Носил его в кармане, футляр был потерян. Проявитель использовал неделями. В нем плавали окурки. Фотографии же выходили четкие, непринужденные, по-газетному контрастные. Видно, было у него какое-то особое дарование…
Наконец мы подъехали к зданию дирекции, увешанному бесчисленными стендами. Над воротами алел транспарант: "Кость - ценное промышленное сырье!" У крыльца толпилось несколько человек. Водитель что-то спросил по-эстонски. Нам показали дорогу…
Коровник представлял собой довольно унылое низкое здание. Над входом горела пыльная лампочка, освещая загаженные ступени.
Белла Константиновна, Жбанков и я вышли из машины. Водитель курил. Эви дремала на заднем сиденье.
Неожиданно появился хромой человек с кожаной офицерской сумкой.
- Главный агроном Савкин, - назвался он, - проходите.
Мы вошли. За дощатыми перегородками топтались коровы. Позвякивали колокольчики, раздавались тягостные вздохи и уютный шорох сена. Вялые животные томно оглядывали нас.
…Есть что-то жалкое в корове, приниженное и отталкивающее. В ее покорной безотказности, обжорстве и равнодушии. Хотя, казалось бы, и габариты, и рога… Обыкновенная курица и та выглядит более независимо. А эта - чемодан, набитый говядиной и отрубями… Впрочем, я их совсем не знаю…
- Проходите, проходите…
Мы оказались в тесной комнатке. Пахло кислым молоком и навозом. Стол был покрыт голубой клеенкой. На перекрученном шнуре свисала лампа. Вдоль стен желтели фанерные ящики для одежды. В углу поблескивал доильный агрегат.
Навстречу поднялась средних лет женщина в зеленой кофте. На пологой груди ее мерцали ордена и значки.
- Линда Пейпс! - воскликнул Савкин.
Мы поздоровались.
- Я ухожу, - сказал главный агроном, - если что, звоните по местному - два, два, шесть…
Мы с трудом разместились. Жбанков достал из кармана фотоаппарат.
Линда Пейпс казалась мне немного растерянной.
- Она говорит только по-эстонски, - сказала Белла.
- Это не важно.
- Я переведу.
- Спроси ее чего-нибудь для понта, - шепнул мне Жбанков.
- Вот ты и спроси, - говорю.
Жбанков наклонился к Линде Пейпс и мрачно спросил:
- Который час?
- Переведите, - оттеснил я его, - как Линда добилась таких высоких результатов?
Белла перевела.
Доярка что-то испуганно прошептала.
- Записывайте, - сказала Белла. - Коммунистическая партия и ее ленинский Центральный Комитет…
- Все ясно, - говорю, - узнайте, состоит ли она в партии?
- Состоит, - ответила Белла.
- Давно?
- Со вчерашнего дня.
- Момент, - сказал Жбанков, наводя фотоаппарат.
Линда замерла, устремив глаза в пространство.
- Порядок, - сказал Жбанков, - шестерик в кармане.
- А корова? - удивилась Белла.
- Что - корова?
- По-моему, их нужно сфотографировать рядом.
- Корова здесь не поместится, - разъяснил Жбанков, - а там освещение хреновое.
- Как же быть?
Жбанков засунул аппарат в карман.
- Коров в редакции навалом, - сказал он.
- То есть? - удивилась Белла.
- Я говорю, в архиве коров сколько угодно. Вырежу твою Линду и подклею.
Я тронул Беллу за рукав:
- Узнайте, семья большая?
Она заговорила по-эстонски. Через минуту перевела:
- Семья большая, трое детей. Старшая дочь кончает школу. Младшему сыну - четыре годика.
- А муж? - спрашиваю.
Белла понизила голос:
- Не записывайте… Муж их бросил.
- Наш человек! - почему-то обрадовался Жбанков.
- Ладно, - говорю, - пошли…
Мы попрощались. Линда проводила нас чуточку разочарованным взглядом. Ее старательно уложенные волосы поблескивали от лака.
Мы вышли на улицу. Шофер успел развернуться. Эви в замшевой куртке стояла у радиатора.
Жбанков вдруг слегка помешался.
- Кыйк, - заорал он по-эстонски, - все! Вперед, товарищи! К новым рубежам! К новым свершениям!
Через полчаса мы были у реки. Шофер сдержанно простился и уехал. Белла Константиновна подписала его наряд.
Вечер был теплый и ясный. За рекой багровел меркнущий край неба. На воде дрожали розовые блики.
В дом идти не хотелось. Мы спустились на пристань. Некоторое время молчали. Затем Эви спросила меня:
- Почему ты ехал в Эстонию?
Что я мог ответить? Объяснить, что нет у меня дома, родины, пристанища, жилья?.. Что я всегда искал эту тихую пристань?.. Что я прошу у жизни одного - сидеть вот так, молчать, не думать?..
- Снабжение, - говорю, - у вас хорошее. Ночные бары…
- А вы? - Белла повернулась к Жбанкову…
- Я тут воевал, - сказал Жбанков, - ну и остался… Короче - оккупант…
- Сколько же вам лет?
- Не так уж много, сорок пять. Я самый конец войны застал, мальчишкой. Был вестовым у полковника Адера… Ранило меня…
- Расскажите, - попросила Белла, - вы так хорошо рассказываете.
- Что тут рассказывать? Долбануло осколком, и вся любовь… Ну что, пошли?
В доме зазвонил телефон.
- Минутку, - воскликнула Белла, на ходу доставая ключи.
Она скоро вернулась.
- Юхан Оскарович просит вас к телефону.
- Кто? - спрашиваю.
- Лийвак…
Мы зашли в дом. Щелкнул выключатель - окна стали темными. Я поднял трубку.
- Мы получили ответ, - сказал Лийвак.
- От кого? - не понял я.
- От товарища Брежнева.
- То есть как? Ведь письмо еще не отправлено.
- Ну и что? Значит, референты Брежнева чуточку оперативнее вас… нас, - деликатно поправился Лийвак.
- Что же пишет товарищ Брежнев?
- Поздравляет… Благодарит за достигнутые успехи… Желает личного счастья…
- Как быть? - спрашиваю. - Рапорт писать или нет?
- Обязательно. Это же документ. Надеюсь, канцелярия товарища Брежнева оформит его задним числом.
- Все будет готово к утру.
- Жду вас…
…Девушки принялись возрождать закуску. Жбанков и я уединились в спальне.
- Мишка, - говорю, - у тебя нет ощущения, что все это происходит с другими людьми… Что это не ты… И не я… Что это какой-то идиотский спектакль… А ты просто зритель…
- Знаешь, что я тебе скажу, - отозвался Жбанков, - не думай. Не думай, и все. Я уже лет пятнадцать не думаю. А будешь думать - жить не захочется. Все, кто думает, несчастные…
- А ты счастливый?
- Я-то? Да я хоть сейчас в петлю! Я боли страшусь в последнюю минуту. Вот если бы заснуть и не проснуться…
- Что же делать?
- Вдруг это такая боль, что и перенести нельзя…
- Что же делать?
- Не думать. Водку пить.
Жбанков достал бутылку.
- Я, кажется, напьюсь, - говорю.
- А то нет! - подмигнул Жбанков. - Хочешь из горла?
- Там же есть стакан.
- Кайф не тот.
Мы по очереди выпили. Закусить было нечем. Я с удовольствием ощущал, как надвигается пьяный дурман. Контуры жизни становились менее отчетливыми и резкими…
Чтобы воспроизвести дальнейшие события, требуется известное напряжение.
Помню, была восстановлена дефицитная райкомовская закуска. Впрочем, появилась кабачковая икра - свидетельство упадка. Да и выпивка пошла разрядом ниже - заветная Мишкина бутылка, югославская "Сливовица", кагор…
На десятой минуте Жбанков закричал, угрожающе приподнимаясь:
- Я художник, понял! Художник! Я жену Хрущева фотографировал! Самого Жискара, блядь, д’Эстена! У меня при доме инвалидов выставка была! А ты говоришь - корова!..
- Дурень ты мой, дурень, - любовалась им Белла, - пойдем, киса, я тебя спать уложу…
- Ты очень грустный, - сказала мне Эви, - что-нибудь есть плохое?
- Все, - говорю, - прекрасно! Нормальная собачья жизнь…
- Надо меньше думать. Радоваться то хорошее, что есть.
- Вот и Мишка говорит - пей!
- Пей уже хватит. Мы сейчас пойдем. Я буду тебе понравиться…
- Что несложно, - говорю.
- Ты очень красивый.
- Старая песня, а как хорошо звучит!
Я налил себе полный фужер. Нужно ведь как-то закончить этот идиотский день. Сколько их еще впереди?..
Эви села на пол возле моего кресла.
- Ты непохожий, как другие, - сказала она. - У тебя хорошая карьера. Ты красивый. Но часто грустный. Почему?
- Потому что жизнь одна, другой не будет.
- Ты не думай. Иногда лучше быть глупым.
- Поздно, - говорю, - лучше выпить.
- Только не будь грустный.
- С этим покончено. Я иду в гору. Получил ответственное задание. Выхожу на просторы большой журналистики…
- У тебя есть машина?
- Ты спроси, есть ли у меня целые носки.
- Я так хочу машину.
- Будет. Разбогатею - купим.
Я выпил и снова налил. Белла тащила Жбанкова в спальню. Ноги его волочились, как два увядших гладиолуса.
- И мы пойдем, - сказала Эви, - ты уже засыпаешь.
- Сейчас.
Я выпил и снова налил.
- Пойдем.
- Вот уеду завтра, найдешь кого-нибудь с машиной.
Эви задумалась, положив голову мне на колени.
- Когда буду снова жениться, только с евреем, - заявила она.
- Это почему же? Думаешь, все евреи - богачи?
- Я тебе объясню. Евреи делают обрезание…
- Ну.
- Остальные не делают.
- Вот сволочи!
- Не смейся. Это важная проблема. Когда нет обрезания, получается смегма…
- Что?
- Смегма. Это нехорошие вещества… канцерогены. Вон там, хочешь, я тебе показываю?
- Нет уж, лучше заочно…
- Когда есть обрезание, смегма не получается. И тогда не бывает рак шейки матки. Знаешь шейку матки?
- Ну, допустим… Ориентировочно…
- Статистика показывает, когда нет обрезания, чаще рак шейки матки. А в Израиле нет совсем…
- Чего?
- Шейки матки… Рак шейки матки… Есть рак горла, рак желудка…
- Тоже не подарок, - говорю.
- Конечно, - согласилась Эви.
Мы помолчали.
- Идем, - сказала она, - ты уже засыпаешь…
- Подожди. Надо обрезание сделать..
Я выпил полный фужер и снова налил.
- Ты очень пьяный, идем…
- Мне надо обрезание сделать. А еще лучше - отрезать эту самую шейку к чертовой матери!
- Ты очень пьяный. И злой на меня.
- Я не злой. Мы - люди разных поколений. Мое поколение - дрянь! А твое - это уже нечто фантастическое!
- Почему ты злой?
- Потому что жизнь одна. Прошла секунда, и конец. Другой не будет…
- Уже час ночи, - сказала Эви.
Я выпил и снова налил. И сразу же куда-то провалился. Возникло ощущение, как будто я - на дне аквариума. Все раскачивалось, уплывало, мерцали какие-то светящиеся блики… Потом все исчезло…
…Проснулся я от стука. Вошел Жбанков. На нем был спортивный халат.
Я лежал поперек кровати. Жбанков сел рядом.
- Ну как? - спросил он.
- Не спрашивай.
- Когда я буду стариком, - объявил Жбанков, - напишу завещание внукам и правнукам. Это будет одна-единственная фраза. Знаешь какая?
- Ну?
- Это будет одна-единственная фраза: "Не занимайтесь любовью с похмелья!" И три восклицательных знака.
- Худо мне. Совсем худо.
- И подлечиться нечем. Ты же все и оприходовал.
- А где наши дамы?
- Готовят завтрак. Надо вставать. Лийвак ждет…
Жбанков пошел одеваться. Я сунул голову под кран. Потом сел за машинку. Через пять минут текст был готов.
"Дорогой и многоуважаемый Леонид Ильич! Хочу поделиться с Вами радостным событием. В истекшем году мне удалось достичь небывалых трудовых показателей. Я надоила с одной коровы…" ("…с одной коровы" я написал умышленно. В этом обороте звучала жизненная достоверность и трогательное крестьянское простодушие).
Конец был такой:
"…И еще одно радостное событие произошло в моей жизни. Коммунисты нашей фермы дружно избрали меня своим членом!"
Тут уже явно хромала стилистика. Переделывать не было сил…
- Завтракать, - позвала Белла.
Эви нарезала хлеб. Я виновато с нею поздоровался. В ответ - радужная улыбка и задушевное: "Как ты себя чувствуешь?"
- Хуже некуда, - говорю.
Жбанков добросовестно исследовал пустые бутылки.
- Ни грамма, - засвидетельствовал он.
- Пейте кофе, - уговаривала Белла, - через минуту садимся в такси.
От кофе легче не стало. О еде невозможно было и думать.
- Какие-то бабки еще шевелятся, - сказал Жбанков, вытаскивая мелочь.
Затем он посмотрел на Беллу Константиновну:
- Мать, добавишь еще полтора рубля?
Та вынула кошелек.
- Я из Таллинна вышлю, - заверил Жбанков.
- Ладно, заработал, - цинично усмехнулась Белла.
Раздался автомобильный гудок.
Мы собрали портфели, уселись в такси. Вскоре Лийвак пожимал нам руки. Текст, составленный мною, одобрил безоговорочно. Более того, произнес короткую речь:
- Я доволен, товарищи. Вы неплохо потрудились, культурно отдохнули. Рад был познакомиться. Надеюсь, эта дружба станет традиционной. Ведь партийный работник и журналист где-то, я бы сказал, - коллеги. Успехов вам на трудном идеологическом фронте. Может, есть вопросы?
- Где тут буфет? - спросил Жбанков. - Маленько подлечиться…
Лийвак нахмурился:
- Простите мне грубое русское выражение…
Он выждал укоризненную паузу.
- …Но вы поступаете, как дети!
- Что, и пива нельзя? - спросил Жбанков.
- Вас могут увидеть, - понизил голос секретарь, - есть разные люди… Знаете, какая обстановка в райкоме…
- Ну и работенку ты выбрал, - посочувствовал ему Жбанков.
- Я по образованию - инженер, - неожиданно сказал Лийвак.
Мы помолчали. Стали прощаться. Секретарь уже перебирал какие-то бумаги.
- Машина ждет, - сказал он. - На вокзал я позвоню. Обратитесь в четвертую кассу. Скажите, от меня…
- Чао, - махнул ему рукой Жбанков.
Мы спустились вниз. Сели в машину. Бронзовый Ленин смотрел нам вслед. Девушки поехали с нами…
На перроне Жбанков и Белла отошли в сторону.
- Ты будешь приходить еще? - спросила Эви.
- Конечно.
- И я буду ехать в Таллинн. Позвоню в редакцию. Чтобы не рассердилась твоя жена.
- Нет у меня жены, - говорю, - прощай, Эви. Не сердись, пожалуйста…
- Не пей так много, - сказала Эви.
Я кивнул.
- А то не можешь делать секс.
Я шагнул к ней, обнял и поцеловал. К нам приближались Белла и Жбанков. По его жестикуляции было видно, что он нахально лжет.
Мы поднялись в купе. Девушки шли к машине, оживленно беседуя. Так и не обернулись…
- В Таллинне опохмелимся, - сказал Жбанков, - есть около шести рублей. А хочешь, я тебе приятную вещь скажу?
Жбанков подмигнул мне. Радостная, торжествующая улыбка преобразила его лицо.
- Сказать? Мне еще Жора семьдесят копеек должен!..
Чья-то смерть
- Товарищ Довлатов, у вас имеется черный костюм?
Редактор недовольно хмурит брови. Ему неприятно задавать такой ущербный вопрос сотруднику республиканской партийной газеты. У редактора бежевое младенческое лицо, широкая поясница и детская фамилия - Туронок.
- Нет, - сказал я, - у меня джемпер.
- Не сию минуту, а дома.
- У меня вообще нет костюма, - говорю.
Я мог бы объяснить, что и дома-то нет, пристанища, жилья. Что я снимаю комнату бог знает где…
- Как же вы посещаете театр?
Я мог бы сказать, что не посещаю театра. Но в газете только что появилась моя рецензия на спектакль "Бесприданница". Я написал ее со слов Димы Шера. Рецензию хвалили за полемичность…
- Впрочем, давайте говорить по существу, - устал редактор, - скончался Ильвес.
В силу гнусной привычки ко лжи я изобразил уныние.
- Вы знали его? - спросил редактор.
- Нет, - говорю.
- Ильвес был директором телестудии. Похороны его - серьезное мероприятие. Надеюсь, это ясно?
- Да.
- Должен присутствовать человек от нашей редакции. Мы собирались послать Шаблинского.
- Правильно, - говорю, - Мишка у них без конца халтурит.
Редактор поморщился:
- Михаил Борисович занят. Едет в командировку на остров Сааремаа. Кленский отпадает. Тут нужен человек с представительной внешностью. У Буша запой и так далее. Остановились на вашей кандидатуре. Умоляю, не подведите. Нужно будет произнести короткую теплую речь. Необходимо, чтобы… В общем, держитесь так, будто хорошо знали покойного…
- Разве у меня представительная внешность?
- Вы рослый, - снизошел Туронок, - мы посоветовались с Клюхиной.
А, думаю, Галочка, впрочем, ладно…
- Генрих Францевич, - сказал я, - мне это не нравится. Отдает мистификацией. Ильвеса я не знал. Фальшиво скорбеть не желаю. Направьте Шаблинского. А я, так и быть, поеду на Сааремаа.
- Это исключено. Вы не создаете проблемных материалов.
- Не поручают, я и не создаю.
- Вам поручили корреспонденцию о немцах, вы отказались.
- Я считаю, их нужно отпустить.
- Вы наивный человек. Мягко говоря.
- А что? В Союзе немцев больше, чем армян. Но они даже автономии лишены.
- Да какие они немцы?! Это третье поколение колонистов. Они давно в эстонцев превратились. Язык, культура, образ мыслей… Типичные эстонцы. Отцы и деды в Эстонии жили…
- Дед Бори Ройблата тоже жил в Эстонии. И отец жил в Эстонии. Но Боря так и остался евреем. И ходит без работы…
- Знаете, Довлатов, с вами невозможно разговаривать. Какие-то демагогические приемы. Мы дали вам работу, пошли навстречу. Думали, вы повзрослеете. Будете держаться немного солиднее…
- Я же работаю, пишу.