Перед ней во весь рост встали строгие обычаи провинции, закрыв от нее даже вид, открывающийся из окна. Исчезли голые, растревоженные деревья, текучий, трепетный свет солнца. Господи боже, она ведь даже не обратила внимания, кто был на похоронах; Иза усадила ее в машину, прежде чем она успела посмотреть, кто послал букет, кто венок на могилу, и теперь даже поблагодарить никого не сможет. По правилам, после похорон вдова должна целую неделю сидеть дома, а на вторую неделю возвращать визиты и писать письма с благодарностью за участие в похоронах и за венки. Тех, кто приходил в дом, она еще могла вспомнить; но, как ни стыдно было признаться себе в этом, понятия не имела, с кем обменивалась рукопожатиями сегодня утром, на Изу же было мало надежды, Иза многих, наверное, уже не знает в городе, да и если даже она упустила из виду такую важную вещь, то могла ли помнить об этом дочь, которой к тому же еще и о ней, о матери, приходилось думать. Кроме нескольких добрых знакомых, друзей, из пришедших на кладбище она твердо запомнила лишь одно-единственное лицо - лицо Лидии, ее глаза, в уголках которых блестели совсем детские слезы. Были там и незнакомые люди - вероятно, врачи, бывшие коллеги Изы. Кто еще принимал участие в похоронах? Кому следует писать?
Иза не положила в чемодан бумагу; но, может быть, найдутся визитные карточки. Тетя Эмма учила ее: визитные карточки всегда должны быть с собой. Карточки в самом деле нашлись. Нашелся и карандаш; она записала имена тех, кто навестил ее дома, и чуточку успокоилась. Хоть этих сможет поблагодарить, если уж так внезапно, не прощаясь, пришлось уехать из города. Счастье еще, что ей вовремя все это пришло в голову: сколько было б обид, если б она забыла об этой обязанности.
Стук в дверь испугал ее, она даже не сказала "Войдите", боясь чего-то. Когда постучали вторично, она подошла к двери, приоткрыла ее чуть-чуть и выглянула. Это был официант, он принес меню и сказал, что доктор Сёч просила подавать ей обед в номер.
Она растрогалась, совсем по-детски, и выбрала малый комплекс - самый дешевый; когда унесли посуду, она легла на куцый диванчик с обивкой из непонятного материала и тут же уснула.
В первый раз после смерти Винце она спала без сновидений. А проснувшись, испугалась и расстроилась. В эти дни ей все время казалось, что Винце где-то рядом, поблизости, она даже видела его в своих снах; и вот теперь чувствовала, что сегодня он ушел окончательно. Его отнесло куда-то, где она бессильна его достичь. Дома появление Винце всегда так пугало ее, что она просыпалась среди ночи и начинала плакать; здесь же ей не хватало даже ночного страха.
Сначала она собиралась пойти гулять, но потом передумала. Прогулка в Дорож - деревню Дорож - сегодня была бы ей не по силам; лучше она напишет сегодня письма. Спустившись кое-как в холл, она спросила у администратора, не может ли он достать ей где-нибудь бумаги для писем. Портье дал ей целую дюжину продолговатых конвертов с красивой тонкой бумагой, блестящим голубым тиснением в уголке: "Дорожская водолечебница" - и рисунком: высоко взлетающий в небо фонтан. Платить за бумагу не нужно было, администратор только улыбнулся на ее вопрос.
Она писала всем одни и те же слова, но, несмотря на это, работала долго, старательно, время от времени останавливаясь, чтоб потереть пальцами глаза: слабеющее зрение давало о себе знать. Когда пришел черед надписывать адреса, старая растерялась: улицы в городе столько раз переименовывались, что ей приходили в голову то названия военного времени, то какие-то совсем старые, застрявшие в памяти еще с детства. Продавцу газет она адресовала письмо таким образом: "Дом, где аптека "Единорог"; хотя это тоже было не то, потому что аптеке "Единорог" давным-давно присвоили какой-то номер, а вместо грустной единорожьей головы без рога на посетителей смотрит черная вывеска. С тех пор как ее повесили, старой приходилось всякий раз пересиливать себя, когда она шла за лекарствами. Почему вывеске на аптеке не быть красной, цвета здоровья? Почему она черная? Не могла она вспомнить и улицу, где жила учительница, так и написала: "улица Ференца-Йожефа"; написала - и самой стало стыдно: Винце терпеть не мог Ференца-Йожефа. В скобках она добавила к названию улицы: "раньше". Улица Шоваго, улица Шалетром, улица Олдалкошар, улица Губаш. У всех теперь другие названия, даже у Бальзамного рва. Ничего, на почте разберутся.
На ужин старая решила попросить кофе, яйцо и поджаренный хлеб; она долго искала все это в меню и, не найдя, робко высказала официанту свое пожелание; тот, на миг заколебавшись, кивнул и принес ей все, что она просила. Она боялась, что будет плохо спать ночью: ведь и так отдыхала после обеда; но, едва она коснулась головой подушки, сон почти сразу сморил ее. Последнее, что мелькнуло у нее в голове перед тем, как уснуть, было недоумение: как это люди могут спать на таких коротких диванах.
Утром она пробудилась с чувством, что Дорож, пожалуй, ей не очень нравится.
Чувство это было не таким простым, как можно было подумать. Потому что сам Дорож ее устраивал, и деревня Дорож тоже; она каждый день ходила туда гулять, подолгу стояла у витрин, разглядывала гуляющих, прислушивалась к говору иностранцев, которые покупали сувениры в киоске и со всех сторон фотографировали гостиницу. Нравилась ей и купальня, она с гордостью рассматривала бассейн с аппаратом для вытяжения суставов, кабины, где даже стены курились паром, и, наконец, общую купальню с термальными водами - огромный зал в виде грота за стеклянной стеной, где под охлажденными трубами, ведущими воду из бурлящего источника, плескались и нежились страждущие. Лечебная часть комплекса приводила ее в восторг; только гостиница навевала уныние. Комнаты казались ей неуютными и неудобными для жилья; вся обстановка здесь была лишена смысла, души, сбивала с толку - вроде того тостера, которому старая так и не нашла применения. Ей уже не терпелось поскорее попасть в Пешт и заново начать создавать дом, с Капитаном, с комнатными цветами, со старой мебелью…
Был один вечер, когда старая забыла обо всем, обставляя в воображении новую их квартиру. Это занятие привело ее в великолепное настроение, она чувствовала себя веселой, почти счастливой. Неважно, что она не знала, как выглядит пештская квартира Изы; да и о самой столице у нее были довольно туманные представления. В Пеште ей довелось бывать лишь однажды, когда Винце повез ее в свадебное путешествие; женитьбе их предшествовало столько волнений и тревог, а будущее выглядело столь неопределенным, что совместную жизнь они начали с жесткой экономии. Но никуда не ехать было невозможно: все, кого они знали, совершали свадебное путешествие. Венеция, Татры, даже Эрдей были слишком далеко, лишь Пешт казался не столь недоступным; да им в общем-то было все равно, куда ни ехать, - лишь бы не стать в городе темой для разговоров. В те времена остаться дома после свадьбы было бы признаком, дурного тона.
Пешт оставил в ее душе яркий, неизгладимый след. Она на всю жизнь запомнила его приветливость, его богемный, чуточку фривольный нрав, и атмосферу беззаботности, витавшую над городом, и какое-то иное, особенное выражение на лицах женщин и мужчин… Да, и там еще была настоящая гостиница, и в номерах стояли настоящие кровати и настоящие шкафы с зеркальными дверцами. Бедняжка Иза, с каким восторгом она рассказывала об этом санатории. Должно быть, глядя на него, она чувствует себя, как та мать, которой ее урод-ребенок кажется писаным красавцем.
Антал ушел от Изы в пятьдесят втором году, в пятьдесят третьем она бросила клинику и уехала из родительского дома; и вот всего каких-нибудь полгода тому назад ей удалось обзавестись сносной квартирой в Пеште. Две комнаты с холлом, комната для прислуги - писала о квартире Иза; обстановка пока еще не окончательная. Этому-то они с Винце ни капли не удивились: непросто создается дом, ох как непросто. Площадь квартиры, видимо, примерно такая же, как в их доме, только сада вот нет; но, может, балкон удастся приспособить как-нибудь. Что за счастье будет обставлять жилье Изы, какая это будет радость, когда в один прекрасный день дочь вернется домой, а все уже закончено, все стоит на своих местах, привычных с детства, а на столе - горячий обед, приготовленный матерью.
Старая даже нарисовала квартиру Изы на листке бумаги, как она ей представлялась, и прикинула, что куда станет, как разместится мебель. Получалось, правда, не так просторно, но зато умещалось все, кроме кухонного стола и шкафа: Иза, глупая, додумалась оборудовать кухню встроенными шкафами, так что теперь, хочешь не хочешь, придется-таки продать кое-какие вещи, - а ведь из какого прекрасного материала они сделаны, на них и краска-то лишь чуть-чуть вытерлась, так они с Винце их берегли. Она рисовала прилежно, с наслаждением; маленькими дужками обозначала стулья, квадратиками - столы, прямоугольниками - кровати. Чертежик она заботливо сложила и спрятала; когда придет Иза, можно будет вынуть его из сумки - и хоть сейчас же берись за дело. К тому времени и мебель вся будет на месте, Иза перевезет ее на грузовике. Так что найдется им чем заняться, когда приедут в Пешт. Но это ничего, она даже рада, ведь это такое приятное дело - вить гнездо.
Иза не приезжала целую неделю.
Когда на третий вечер на ночном столике зазвонил телефон, старая уже заснула и, вскочив в испуге, ощупью пошла к двери искать выключатель. С настольной лампой обращаться она не научилась и всегда зажигала верхний свет. Неловкими, трясущимися пальцами она схватила трубку, чувствуя панику, такую же, как дома всякий раз, когда настойчиво трещал звонок междугородной. Старая вообще относилась к телефону со страхом - как к усмиренному, но затаившему злобу зверю.
Иза, как выяснилось, звонила уже из Пешта. Старая в растерянности сжимала трубку. Как так - из Пешта? Почему она оставила ее здесь?
- Вышло немного не так, как я рассчитывала, - сказала Иза, - пришлось по-другому спланировать время. К тому же я подумала, что лучше поехать вперед и все подготовить к твоему приезду. Ты слышишь меня, милая?
Она слышала ее.
- Ты приедешь, а все уже готово. Ты рада?
Старая совсем не была рада, но не созналась в этом. В. конце концов, ей действительно следовало ценить, что за нее снова все сделали; но когда она вспоминала про листок, лежащий в сумке, слезы навертывались на глаза. Вот было бы славно самой обставить новый дом! А так - опять Иза мучилась с каждой вещью. Иза и на сей раз не доставит ей той радости, на которую они с Винце надеялись перед каждым рождеством; о, если б хоть раз, один-единственный раз Иза забыла купить им подарки и, когда семья соберется у елки, в мерцающих огоньках свечей блестели бы лишь дешевенькие мелочи, купленные ими для дочери. Но Иза появлялась у них с кучей подарков, рядом с которыми таким убогим выглядело все, что они тщательно выбирали, торжественная минута зажигания свечей каждый раз омрачалась неловкостью и стыдом, да к тому же им казалось, что ради них, ради вечера у елки дочь пожертвовала какой-то очень важной работой и, наверное, совсем не рада празднику.
- В четверг буду у тебя, - пообещала Иза. - Приеду поездом. Если хочешь, жди меня на станции. Пообедаем и сразу отправимся. Возьму тебя в зубы, как собака щенка, и притащу в Пешт. Я так соскучилась по тебе, мама!
От этих слов обида прошла, утихла, хотя до четверга было еще целых четыре дня, и старая понятия не имела, как проведет это время. Жди - сказала дочь. Она смаковала это слово даже на другой день, когда гуляла между санаторием и деревней, смотрела на поля, уже готовящиеся к весне, вдыхала предвещающие близость тепла запахи талой земли, древесного корья, горький аромат прошлогодних листьев. Заглядывала она и в лес и ходила по тропе, бегущей параллельно дороге - так было спокойнее, - время от времени наклоняясь и поднимая веточку или сучок. Когда в первый раз они затопят с Изой печку, то разведут огонь собранным ею хворостом. Она высушит его в номере, там всегда жарко, теплый воздух идет из-под окна, от какой-то железной решетки. Если положить сучья на эту решетку, они скоро станут сухими и твердыми, как кость. Когда она будет подбрасывать их в печь, они напомнят о родной земле, о старом их доме, и все будет так, словно ничего не изменилось, не оборвалось и жизнь, прежняя жизнь, идет, как шла.
Она старалась, чтобы сучья были все совершенно одинаковыми, не слишком старыми, не сгнившими под снегом; дело это было нелегкое. Четыре дня она бродила по лесу, медленно, боязливо, пока не набрала целую вязанку. Бродила до обеда, а после обеда спала, мечтала, плакала, думала о Винце, о тех, кто остался дома: не покажутся ли им хвастливыми и несерьезными ее письма с тисненой надписью и фонтаном? Пожалуй, все же нет. Они ведь знают ее.
В четверг служитель в униформе отвез ее на станцию, по пути объяснив, что доктора Сёч у них всегда встречают на машине. Поезд прибыл точно, минута в минуту. Иза была уже не в черном и выглядела спокойной, почти веселой. Она не жаловалась на усталость, скорее, с радостью рассказывала за обедом, что все, что она планировала, ей, кажется, удалось сделать. Антал в самом деле купил дом и даже успел переселиться туда, деньги за дом и проданные вещи положены в сберкассу. Сберкнижка у нее, у Изы, мать получит ее потом, сумма вышла довольно крупная. Выглядит мать неплохо, Иза ужасно рада этому. Неделя, конечно, была трудной, что и говорить. Еще бы ей не быть трудной.
После обеда, умываясь, потом запихивая туалетные принадлежности в набитый хворостом чемодан, старая поймала себя на том, что улыбается и мурлычет под нос какую-то старую песню. Сегодня вечером она разожжет очаг, у нее снова будет дом… Она покраснела и рассердилась на себя, словно уличила себя в неверности. Какое имеет она право чувствовать себя хорошо - без Винце?
Иза пошла к администратору - оплатить счет.
Пока она прощалась, благодарила, расплачивалась, мать смотрела на нее и думала, какая она ловкая, какая ласковая, какая вежливая, всегда-то она знает, кому что сказать, когда что сделать. Мать часто думала о том, что Изе, пожалуй, надо бы снова выйти замуж, жизнь ведь не из одной только работы состоит; но сейчас она была рада, что, когда они приедут, их не встретит дома чужой человек. В этот день старая ощущала себя сильной и жизнерадостной, особенно когда вспоминала о сучьях в чемодане и о том, что Иза, наверное, и не догадывается, что не она мать, а мать ее везет домой; ведь это мать разожжет для нее огонь, первый настоящий огонь в их общем доме.
Мужчина в униформе подал им в вагон чемодан; но поднимать его в багажную сетку Изе пришлось самой. Она поднялась на цыпочки, напрягла все силы - и все равно еле-еле взвалила его на сетку.
- Ты что, соль в Дороже покупала? - спросила она.
Старая не ответила, лишь улыбнулась, глядя в окно.
Экспресс привел ее в восхищение и ужас. Она давно уже не ездила даже на пассажирском поезде, а этот, состоящий из нескольких вагонов, зеленый, как гусеница, с яркими огнями, почти беззвучный, стремительный, вызывал в ней трепет. Ужинали они в вагоне-ресторане, что доставило старой несколько неприятных минут: она никак не могла разрезать мясо на вибрирующем столике. Иза нарезала ей на кусочки отбивную, налила в стакан пива. Немного жаль было, что они мчались с такой безумной скоростью: она ничего не сумела рассмотреть за окнами, хотя было еще светло. Когда Иза сказала, что Пешт уже близко, она улыбнулась, немного растроганная воспоминаниями. Когда сорок девять лет назад она в первый раз ехала сюда, на Винце была просторная черная накидка с пелериной и дорожная шляпа, а на ней - дорожное платье сизого цвета. Прикрываясь газетой или пакетиком с конфетами, они то и дело брали друг друга за руки. Пешт, город тех давних лет, как яркий цветной воздушный шар, витал над реальностью и был ближе к небесам, чем к земле.
Экспресс, громыхая, тащился по пригородам, но разглядеть старая опять ничего не смогла - из-за сгустившейся темноты; на вокзале же она совсем ничего не могла понять. Иза была сердита: носильщика найти не удалось, дочь сама тащила чемодан, через каждые несколько шагов меняя руку. Мать не смела спросить у нее, привезли ли вместе с мебелью остатки дров; она изо всех сил сдерживалась, чтобы не раздражать дочь лишний раз, хотя вопрос этот, только что пришедший в голову, очень ее беспокоил: ведь как пригодились бы им те дрова, если бы Иза сообразила их забрать. Дочь, перегнувшись под тяжестью чемодана, бежала к такси, старая в панике продиралась за ней через толпу.
В городе этом все было ей чужим и незнакомым, хотя Иза не забывала говорить, где, по какой улице они сейчас едут; да она и сама твердо помнила, что в Национальном театре, например, они с Винце были, смотрели там "Бана Банка". Кольцо выглядело совершенно иным, чем в ее воспоминаниях, и ей уже было стыдно, что она до сих пор представляла его таким же, каким видела полвека назад: могла бы и сама догадаться, что здесь теперь ездят только автомашины, автобусы и трамваи, - лошадей уже и дома, в их городе, не часто увидишь. И все же… Толпа на улицах ошеломляла, на крышах домов, фасадах мигали, дергались световые рекламы. Пешт оказался куда громадней, чем она его помнила; он устрашал своими размерами, шумом и суетой.
Она загляделась на здание, возле которого они высадились из такси. Иза расплатилась с шофером - и, когда обернулась, уже не была сердитой. Улыбнувшись матери, она погладила ее по плечу и показала ей их дом.
Перед ними вздымалась семиэтажная коробка, облицованная гладкой каменной плиткой; по краю крыши бежал парапет; громадные окна, чуть ли не во всю ширину выходящих на улицу комнат, были освещены изнутри яркими лампами в цветных абажурах. Возле подъезда в стене виднелась мозаика; толстая молодая мать, сидя на каких-то ступенях, кормит грудью дитя. Старая попыталась представить, что приехала домой, - и не смогла. Она стояла, потерянно глядя перед собой.
Иза вошла в подъезд, нажала на кнопку, вызывая лифт. На доске со списком жильцов чернело множество имен: должно быть, здесь живет огромное количество народу. Старая взяла себя в руки: ни к чему это - показывать, что она сейчас чувствует. Иза, бедняжка, в конце концов, не виновата, что ей удалось получить квартиру в таком доме. Не стоит огорчать ее, показывая свое разочарование. Да и не так уж все страшно: сейчас они войдут в дверь и окажутся снова в своем прежнем доме; пока не выйдешь на лестничную площадку, вообще можешь забыть, где находишься. Какое все-таки счастье, что они перевезли все, что могли, какое несказанное счастье!
Она снова способна была улыбаться.
Лифт остановился на четвертом этаже; дверь квартиры тоже не походила на обычную дверь; выглядела она так, будто кто-то вырезал в ней через каждые два сантиметра небольшую канавку. Иза поставила чемодан; дверь открылась.
- Добро пожаловать, - сказала Иза. Голос ее был серьезен и ласков.
Мать зажмурилась от слепящего света; на потолке сияла какая-то причудливой формы лампа, стены передней были голыми и пустыми, если не считать нескольких странных черных крюков для пальто. Куда же Иза дела их старую вешалку? Паркетный пол… Капитан, правда, умеет себя вести, но все-таки страшно представить, что он однажды… Кстати, где Капитан?
Комнаты в квартире расположены были не так, как она представляла себе в Дороже: с уличной стороны находились две смежные комнаты, обе забитые мебелью. В ряд стояли сине-желто-лилово-черные стулья, стены тоже были покрашены каждая в свой цвет. На окнах, вместо тюля, висели занавеси из плотного полотна в зеленую и фиолетовую полоску.