Я нажимаю стоп-кадр. Идеальный Самец застыл на прямых руках. Женщина-которая-стоит-передо-мной лежит на его широкой спине, подперев рукой щечку. Наступил ключевой момент. Я твержу себе: не размякать. Не дать себя скушать этому странному существу с зелеными кошачьими глазами. Сыграть силу. Сделать плечи, какими они были у Самца, когда он вгонял в почву лопату. А грудь чуть выпятить, как на пленке * 2, где Герой ведет деловую разборку с десятком волчар в пиджаках и галстуках. Он потом проходит мимо них к двери как нож сквозь масло, и кажется, они бросятся сейчас на него, как муравьи на гусеницу, но не решаются. Бздят. Зубовного скрежета не слыхать, но он явно разносится на пол-Аркашона.
- И как кино? Добро, как всегда, побеждает? - спрашивает девушка. - Можно мне тоже?
Она берет стул, волочет его к моему креслу, садится. Ножки составила аккуратно, как Ученица Феи, но уверенно, как Лучшая Ученица. Я перемотал чуть назад и запустил сцену сначала.
- Чего это он глаза прячет?
- Ничуть он их не прячет, - мгновенно реагирует Серебристая Фея. - Мало ли почему человек не смотрит в объектив. Неудобно шею повернуть. Или телку красивую с той стороны увидал, вот и смотрит.
- А ты ему разрешала смотреть на красивых телок?
- Как можно не разрешать смотреть?
- Мало ли. Отслеживать взгляд и злобно спрашивать: куда пялишься? Ты ведь ходила за ним по пятам, насколько я понимаю. Ну, следила, чтобы подтвердить его существование. Взгляды контролировать могла…
- Откуда ты знаешь?
- Аркашон - город маленький.
- Понятно… В общем, да, я его ревновала. Не ревновала - поводов почти не было… Берегла, что ли.
- Беречь - это когда для того, кого бережешь. А ты для себя.
- А для себя-то - чем не беречь? Ну правильно, я боялась его потерять.
- Деньги?
- Деньги? А что деньги? Мне бы при разводе денег этих - как грязи…
- Плющ?
- Что? Ах да, плющ. Ну правильно, я всю себя с ним связала. У меня не было какого-то…. Отдельного от него значения. Кем я была до него?
- Кстати, кем ты была до него?
- Неужели ты еще не выяснил? Аркашон - город маленький…
- Нет, не выяснил. Как-то в голову не пришло. Я все больше про него выяснял. Ты же меня его попросила сыграть, а не тебя. Кем же ты была?
- Да никем не была. Восемнадцатилетней студенткой философского факультета.
- Философского?!
- А чего тут удивительного? Что мне, по-твоему, извилин не достает?
- Нет, то есть да, достает, но… Ты совсем другая. Я бы сказал, неотвлеченная. А там все абстракции, эйдосы…
- В том и дело, что абстракции там все немудреные. Вот, ты про эйдос говоришь. У него есть воплощение - вещь. Платону казалось, что вещь по сравнению с эйдосом деградирует. Эйдос - хорошо, самое оно, а вещь - уже так себе, халтурная копия. А Аристотель, наоборот, считал, что вещь к эйдосу тянется и имеет шанс возвыситься, если будет правильно себя вести или если мы ее будем правильно осмыслять. И вся разница. Смешно, что на самом деле и это Аристотелю было по фиг. Задача иначе формулировалась: выступить в пику Платону.
- А ты считаешь, вещь деградирует? Или она еще имеет шанс?
- Да какая разница! Важно, что проблема тупая: или деградирует, или нет. Минус или плюс. Даже безразлично, есть ли эти эйдосы вообще… Или раньше были, а теперь нет. Отчаялись в деградирующих вещах и замкнулись сами на себе.
- Постой, но там же миллионы всяких школ и систем…
- Так это нюансы. Какой дорогой идти к минусу или плюсу. А нюансы - это уже просто физиология. Точнее, психосоматика. В каком порядке слова поставить, какие категории неожиданно местами поменять… в самый ответственный момент. С какой интонацией говорить, с какой фишкой в историю попасть. Кант вот гулял все время… Во что одеться… Если я в мини-юбке доказываю, что вещь деградирует, - это одно, а если в брючном костюме - совсем другое.
- Я тебя не видел в мини.
- Увидишь еще.
- Извини, но это уже как-то все… Профанация. Причем тут мини?
- Хорошо, пример. С чем попал в историю философии Альтюссер?
- С чем же?
- Ты слыхал такую фамилию - Альтюссер?
- Слыхал.
- Читал?
- Что я, совсем, что ли?
- А что ты про него знаешь?
- Вроде пижон был известный…
- Браво! Альтюссер ввел в моду мужской шейный платок. Все!
- М-м… И как же тебе с такими взглядами жилось на философском факультете? Где, кстати, ты училась?
- В Бордо. Я вообще из Бордо. Жилось… Ну, я хорошо училась, книжки мне читать нравилось. Как там автор какую концепцию анализирует - интересно. Но саму особо философствовать не тянуло.
- М-м…
- А потом он приехал. Еще не хозяин, а от Семьи. Представлял программу помощи нашему факультету… От студентов я ему вручала цветы.
- Как самая красивая?
- Нет, как самая умная.
- И решила, значит, заодно с цветами вручить и все остальное?
- Примерно. Смотрю на него и думаю: какой, к чертям собачьим, эйдос! Вот мужчина - это да. Эйдос. Хочу быть его вещью.
- И постепенно вещь начинает оплетать эйдоса плющом своих эмоций, прибирать к рукам…
- Ну что значит прибирать к рукам, - она поморщилась и закурила мои "Лаки-Страйк Лайтс". - Понимаешь, я вот встаю утром, чищу зубы, говорю со слугами, и я это все делаю… Нельзя сказать, что для него, но как бы в связи с ним. Если бы не он, я бы как-то иначе все это делала. Одеяло бы иначе по утрам откидывала…
- Позволь-позволь… - я тоже закурил, подошел к бару, налил себе текилы, жестом предложил ей, она отказалась. - Но так с любым человеком… Ты под другого так или иначе подстраиваешься, встаешь с той или иной стороны постели, зубную щетку выбираешь такую, чтобы его не раздражала… У меня была девушка, которая ненавидела синий цвет…
Проходя мимо столика с компьютером, я споткнулся и шлепнул рукой по клавиатуре. Машина загудела, спящая заставка сменилась рисунком десктопа: Алька с сосиской. Это Альку раздражает синий цвет.
- А я с другими не жила, - заявляет Женщина-с-большими-ногами. - Понимаешь, у меня было ощущение, что я нахожусь внутри его жизни. Вот есть его жизнь. Что-то вроде корабля. И он меня туда взял. Или я сама попросилась - неважно. Корабль - его. Допустим, я сплю с внешним мужчиной. И это значит прежде всего, что я изменяю Ему. А внешний мужчина при этом - дело десятое.
Это я понимаю. Очень просто понимается, если сравнить с Алькой. Алька спит с "человеком" - так это то и значит, что она спит с этим человеком. Это никак не связано с другими людьми. Их нет в этот момент. Вот сейчас, в ее новом романе, меня нет ни грамма. А Идеальный Самец в жизни Заказчицы присутствовал каждое мгновение. И она точно также - причем, боюсь, еще и назойливо - ежесекундно присутствовала в жизни Самца.
Взгляд Заказчицы упал на компьютер, и тело ее стало на мгновение чуть меньше: совсем на мгновение, совсем чуть, но Женщина сжалась - так на агрессию реагируют.
- Ты ведь могла чем-то и сама заняться, - заметил я. - Ну, про философию я понял, тебе не хотелось, но, например, фитнесс-центр открыть… Или, там, цветочный магазин…
- Ага, скажи еще - похоронное бюро. Я не хотела. Я считала, что дом, сад, хозяйство, картинки на стенках, его костюм, его развлечения - серьезная сфера приложения сил. Это ведь не менее важно, чем деньги заработать, согласен?
- Согласен.
- А ему было все равно. Дом был его вещью, и я была его вещью, и одна вещь поддерживала в порядке другую. А как же еще могут вести себя вещи… на его корабле?
- Угу.
На самом деле "угу" никакого не было, но я устал от разговора. Давно я не слышал столько слов подряд. Я курил и чувствовал, что проиграл. Она убрала меня без больших усилий. Я начал с наезда - "а чего он глаза прячет?". Расправил плечи, как на кадре с лопатой. Задал такой принципиальный тон: дескать, прожект у нас серьезный и говорить мы будем по существу. Держись, дескать, Женщина-кенгуру. А Женщина-кенгуру отвечала спокойно, естественно и терпеливо. Словно и не заметила форсированности моего тона. Атака растаяла в виду полной индифферентности мишени. Лишь на секунду сбилась с ритма, увидав в компьютере соперницу, но сразу взяла себя в руки.
В результате разговор вновь полностью принадлежал Ученице Фей. Мне казалось, я ее расспрашиваю, а на самом деле она кормила меня теми словами, какими хотела кормить. Мои реплики по ходу становились все короче и дежурнее. Осанка - сутулее. Я даже не сказал ей о ночном происшествии. Искал-искал момент, а потом понял, что уже упустил. Еще у меня была домашняя заготовка - редкий кадр, на котором мяч затмевает солнце, - но и ею я не нашел случая воспользоваться.
На пленке * 1 мяч у них почему-то сдувается: сразу после того, как затмил солнце. Вот и я так сдулся.
- Кстати, какие у нас вообще расклады? - спрашиваю я, чтобы хоть что-нибудь спросить. - Ты со мной в роли Мужа, в смысле с Ним в моем обличье, давно живешь? Или наш роман только начинается?
И зачем я начал с извиняющегося словца "кстати"! Идеальный Самец обошелся бы и без "кстати" и без "вообще".
- И то, и другое, - ответила она, задумавшись на небольшую секунду.
- И то, и другое? - тупо переспросил я. - Это как?
- А вот так… Приподними-ка задницу, пожалуйста.
Смысла просьбы я не понял. Она хочет сесть в кресло? Нет, хочет, чтобы я просто немного приподнял задницу, оставив голову и ноги как есть. Я подчинился. Она молниеносно расстегнула мне ремень и зиппер, стянула брюки и трусы до колен, сама встала на колени и начала неспешно, со вкусом сосать член. Он был совсем мягкий, и поначалу, когда она перекатывала-перебрасывала его языком и губами, как тряпичного болванчика, я поймал себя на странной злорадной мысли: а вот ничего у тебя и не выйдет. Но Фея, взяв меня рукой снизу за яйца, работала уверенно и умело, иногда поднимая на меня смеющиеся - зеленые с синими звездочками смешков - глаза и даже улыбаясь. Насколько при такой занятости рта можно улыбаться. Дело быстро пошло на лад, и я уже "приподнимал задницу" почем зря и взял ее руками за голову, запустил руки в мягкие русые волосы, но незадолго до извержения вдруг обмяк, сраженный мыслью: она еще и так меня сделала. Вещью на своем корабле.
Я отстранил Женщину-с-большими-ногами, вытащил член и сказал: "Извини. Не надо". "Почему?" - спросила она с веселым удивлением. "Я не готов", - сказал я вопреки очевидности. "Я, понимаешь, еще не совсем вошел в роль", - пришпорил я ахинею. "Завтра", - сказал я. "Ну, завтра так завтра, - усмехнулась Заказчица. - Тогда пошли обедать. Я, как ты понял, голодна".
Возбужденный своей стойкостью, я в кураже потребовал к обеду водки. Погорячился: как русские ее пьют и нахваливают - вновь осталось для меня экзистенциальной, как сказала бы Фея, тайной. Хозяйка беззаботно болтала о пробке на автобане и о том, что на Европу откуда-то издалека движется свирепый ураган, который может рассеяться над океаном, а может и не рассеяться и вдарить в том числе по Аркашону. Меня же водка, которой я, как всегда, поперхнулся, вернула в мрачное настроение. Я вспомнил о Мужских Шагах. Они ведь были, были, эти шаги! И сердце вращалось в сведенном теле, и горло ждало клинка. В это трудно поверить сейчас. На другой стороне стола, на заднем плане роскошная Женщина-кенгуру деловито мажет хлеб сырной пастой. На переднем плане, прямо под носом, расплывчато наклоняется над моей тарелкой черпак с луковым супом. Я закрываю один глаз. Женщина ушла из фокуса, расплылась, зато черпак и рука слуги стали отчетливы, как прямой удар в челюсть.
Вот: реальность. Мне не страшно. Недурные собой и еще не окончательно старые люди на мирном курорте отдают в дорогих декорациях должное ритуалу жратвы. Со столетних тарелок. А вот десять часов назад… "Или Мужские Шаги - это ее затея? - думал я. - Такой домашний спектакль. Пустила слугу топотать по ступенькам, ввела клиента в грогги, а потом добила телефонным звонком? То есть не добила, а как бы наоборот, спасла от безумия. Горстка электромагнитных волн пронеслась сквозь эфир и пробила стену страха. Оказалось, что мир - есть. И оттуда может идти тепло. Но откуда Странная Фея знала - секунду в секунду, - когда нужно звонить?"
- Почему ты позвонила ночью? - спросил я.
- Ой, извини, - Серебристая Фея озарилась румянцем смущения (подозрительным таким, репетированным румянцем). - Пауки приснились… Я тебя разбудила?
- А ты как думаешь?
- Думаю, что разбудила.
- А к чему снятся пауки?
После обеда я вышел прогуляться. Сорвал яблочно-грушевый плод: есть невозможно. День оказался еще светлее и теплее, чем на балконе. Да и вчера было лучше, чем позавчера. Я посчитал - сколько я торчу в Аркашоне? Оказалось, девятые сутки. Три дня была хорошая погода, потом пять дней плохая + сегодня один день хорошая. Оптимистическая статистика. Я подумал, что сегодня могут выступать на пляс Тьер Пухлая Попка и Пьер. Если, конечно, площадь не абонирована каким-нибудь другим заезжим коллегой.
В фонтане напротив мэрии болтали ногами очкастые тинейджеры. Двое рабочих в синих комбинезонах лепили что-то из цемента. Уличный прилавок, сосланный было на зимовку, вновь выдвинулся из стены магазина мороженого. Да, непременно надо навестить старика Пьера и милую Пухлую Попку. Я зашел в "Монопри", купил вина для настроения, конфет для Попки, какого-то консервированного мяса для Пьера и сыра для всех.
Вернулся на "Эдельвейс", посмотрел в пустые окна Женщины-кенгуру, поднялся к себе, увидел кресло (мягкое, бежевое, бесформенное: строгая противоположность верхнему) и захохотал. Потом подумал, что вряд ли она делала Самцу минет в кабинете, когда он восседал в родовом кресле. Из-под стола. Я вспомнил, как она почти перепуганно заглядывала в кабинет, показывая мне дом. Решил утвердить свой контакт с территорией Самца: открыть дверь небрежным рывком.
И сразу понял: что-то здесь изменилось. Нет, интерьер на месте. Собачьим нюхом я не отличаюсь. Слабый луч сочится из-за торжественной шторы, пыль пляшет в луче так же скучно и бессмысленно, как, наверное, век назад. Но что-то изменилось. Будто Господь в мое отсутствие взял этот параллелепипед пространства и сильно встряхнул. Господь не фраер: вещи после встряски заняли ровно свои места. Но стали немножко другими. Похожее ощущение я испытал однажды в Амстердаме, войдя после двухдневной отлучки в случайную квартиру, которую делил с Алькой. Только позже я сообразил, что это значит: там ночевал другой "человек".
Я сел в кресло. И вещи потянулись ко мне. Если раньше энергия контроля, которую я ощущал в себе, сидя в Кресле Силы, была чистой волей, "эйдосом", то теперь она обрела содержание. Вещи мне подчинились. Я подумал "справочник", и зрение мое само поструилось к тому месту на книжных полках, где стоял многотомный "Лярюсс". Или наоборот: вот висит на стене небольшая гравюра. Я не вижу, что на ней изображено, но в голове всплывает слово "игра", и - подойдя позже - я обнаруживаю на гравюре крылатых спортсменов, гоняющих кривыми клюшками воланчик: тоже крылатый. Массивные стрелки напольных часов застыли на полседьмого: я догадываюсь, что к последнему издыханию они отставали на десять минут. Потом соображаю, что сейчас и есть полседьмого: я застиг эти мертвые часы в тот редкий момент, когда они показывают точное время. Мне кажется, что за массивным письменным прибором передо мной прячется нож для разрезания писем: проверил: так и есть: нож.
Взгляд мой падает на стул для гостей, притулившийся перед столом. Вот оно! На этом стуле кто-то недавно сидел! Призрак еще испаряется… Впрочем, какой призрак. Я просто вижу: на стуле кто-то сидел. Кто-то сидел в позе посетителя-просителя, кривя заранее виноватую морду, и именно это укрепляло меня в роли хозяина кабинета. Контролера вещей. И кресло стало удобным. Словно бы подладилось к моим заднице и спине. Скрипнула дверь. Женщина-с-большими-ногами посмотрела на меня, изменилась в лице и исчезла. Я втерся в кресло поглубже, положил руки на подлокотники, зажмурился и долго сидел, думая о Мужских Шагах.
Версия первая: Ее розыгрыш. В таком случае исполнять заказ, непосредственно топотать по лестницам мог кто угодно. Тот же шибдзик Морис. Версия вторая: кого-то из слуг ночью озарило, что на вилле не выключена или не включена какая-то важная ерунда. Версия третья: Мертвый Муж не мертв, а жив и не прочь иногда прошвырнуться по родным коврам. Версия третья с половиной: меня пугал призрак Мертвого Мужа. Или утопленникам не положены призраки, это прерогатива убиенных на суше? Версия четвертая: мне все приснилось.
Звонок не приснился. Об этом однозначно свидетельствует соответствующая запись в памяти хэнди. Но я знал одного клоуна, который в прошлой жизни работал ученым в Институте Сновидений. Он утверждал, что самый длинный сон может реально сниться долю секунды. Ты просыпаешься, допустим, оттого, что голодная кошка, взыскующая молока, кусает тебя за палец. А тебе перед этим снился тревожный травелог с африканским сафари, в финале которого героев жрет, например, лев. Так вот, события могли разворачиваться в обратном порядке. Сначала кусает кошка. Чтобы проснуться, нужно некоторое время. Хотя бы одна сотая секунды. В этот микрон мозг и встраивает историю про льва. Оправдывает сном ощущение укуса. Реальным мог быть только звонок Хозяйки, а остальное привиделось, пока я просыпался… Да, но в кабинет определенно кто-то заходил.
- Выступали сегодня, - сообщил Пьер.
- И как?
- Почти семьдесят.
- Не почти семьдесят, а шестьдесят четыре десять, - поправила его Пухлая Попка.
- Я и говорю: почти семьдесят.
- Ну, не так мало, - неуверенно сказал я. Мало, конечно. На двоих-то. Учитывая, что жилье гастролеры снимают.
Квартира состоит из крохотной кухни, крохотной комнаты и дворика размером с шахматную доску, в котором колышится на веревках целый гербарий белья. На стене висит афиша: молодой Пьер расхаживает на ходулях. Старый, сегодняшний Пьер пытается чинить моноцикл, но больше роняет на пол отвертку, пока за ремонт не берется куковавший здесь же Рыбак.
- Нам тут однажды кто-то сотню бросил, - сказала Пухлая Попка и лукаво посмотрела на меня.
- Ну! - удивился я.
- На ближайшие пять дней площадь вечерами расписана, - Пьер продолжал бубнить о своем. - Обидно. Канатоходец один из Брюсселя, я его знаю… Так себе канатоходец, постоянно падает… Потом жонглеры из Ниццы с козой дрессированной… Но я договорился: мы будем раньше выступать. Нельзя терять такую погоду. Один день в двенадцать, другой в два, потом в четыре и в пять. Чтобы разный зритель шел…
Трогательная самодеятельная коммерция. Зритель, конечно, тот же самый: тот, кто к двенадцати идет мимо площади Тьер с пляжа, к пяти идет мимо площади Тьер в прокат велосипедов. Надо запомнить точное расписание представлений и самому покормить их шляпу купюрами.
- Об урагане слыхал? - спросил Рыбак.
- Говорят, рассеется, - вспомнил я, что говорила Женщина за обедом.
- Ага, рассеется, - зловеще хмыкнул Рыбак, но развивать тему не стал, выпил рому и спросил:
- А как твоя лошадь?