- Обязательно! И фабрику посетим и в магазин зайдем.
- Отлично, заодно сувениры куплю.
Из электронного почтового ящика Тани:
Таня!
Как ты добралась?
Замечательно!
Регенсбург - очаровательный город, по-другому сказать не могу. И если бы времени было больше, я бы, наверное, не устала целыми днями бродить по его улочкам. Башни, Ратуша, Собор Святого Петра, дворец бывшей королевской фамилии (курфюрста, конечно) Турн унд Таксис, старинные кирхи, рестораны, кафе, булочные… Я просто в восторге!
Каждый день меня поили изумительным баварским пивом, а потом повезли в Вельтенбург - монастырь 11 века, где варят знаменитое темное пиво.
Света, был даже не обещанный теплоход по Дунаю вдоль скалистых берегов юрского периода с заездом в Кельхайм - чтобы подняться в Зал Свободы, который построил Людвиг I Баварский в 1842 году. Ты там была? Если нет, съезди обязательно! Но это уже - в самом конце. Все так милы, предупредительны и стараются показать как можно больше. Я говорю, что мне неудобно их стеснять, но мне отвечают: "Мы делаем это с удовольствием".
Рада за твои успехи. Где ты сейчас?
Вчера, по дороге в Дрезден, ловила себя на том, что прислушиваюсь и повторяю слова. Ты права: красиво звучит! Стараюсь запомнить: надо же хоть немного понимать.
А как Дрезден?
Я чувствую, что хочу приехать сюда еще раз - мне его мало. Очень уютный, особенно та часть, где меня поселили: она полностью сохранилась и здесь много модерна. Хотя центр тоже восстанавливается. О картинной галерее писать не буду, это особый разговор, как и о той части города, которая вокруг нее. Стоит только поражаться вкусу и изяществу, с которым это создавалось. И хорошо, что осталось на полотнах Каналетто.
Впечатлила экскурсия в Синагогу, благодаря которой евреи сохранили и сохраняют свою культуру и язык.
Послезавтра уезжаю в Берлин. Т.
3
А в Берлине стояла жара.
Июнь был безумно жарким. Просто +34 каждый день. И от палящего солнца нужно было обязательно спрятаться, потому что кожа на спине, казалось, начинает медленно поджариваться, как на сковородке. Спрятаться, все равно куда. Но - куда?..
А вот: огромное здание Рейхстага накрывает тенью очередь, которая медленно движется вверх, по ступеням.
Длинная очередь в Рейхстаг. Да еще в субботу!
А в документальных фильмах под звуки марша чеканили шаг черные колонны - и книги в огонь! Да, в Берлине стоит этот памятник сожженным книгам…
Страшные, отрывистые слова с выхаркиваемыми звуками. Они казались такими всегда…
Таня поднимает глаза вверх, на здание, которое столько раз видела в фильмах. Вон там, та-ам, наверху, развевался красный флаг. А вокруг - камни, битые стекла, и ничего больше… пустота вокруг и - тишина… война закончилась… Она думает: интересно, кто в этой очереди знает, что значит Рейхстаг для русских? Просто очередь, чтобы посмотреть еще одну достопримечательность Берлина…
- Как вы думаете, сколько нам стоять туда?
- Часа два, не меньше.
Жаркое лето в Берлине…
Да, роман такой - "Жаркое лето в Берлине". Она вспомнила. Был когда-то у них.
Потом, когда все распродавалось и кучей было свалено в углу, он лежал сверху, с помявшейся обложкой, бросили туда - авось кому-то понадобится просто так. Ненужная уже книжка… И автор - забытый… забытый… забытый… Разве вспомнят теперь?.. И - бросили в угол…
- Рояль? Нет, не нужен…
- Мы дешево совсем…
- И дешево не нужен.
Открыли крышку, пискнуло одинокое "ля". Почему всегда берут "ля"?
- Старый. Ценный, наверно.
- Конечно. Самим жалко расставаться…
Покачали головой:
- Нет, не нужен… А еще что?
- Вот, смотрите.
Покопались в вещах, вытянули, небрежно положили обратно. Кое-что из посуды - в сторонку. Потоптались - что бы еще? Оглядели пустые стены, кивнули на кучу:
- А это?
- Это просто можно взять, если что-то понравится.
Подошли, порылись.
- Книги в основном…
- Да, все не увезешь с собой на новое место…
Взяли в руки то, что сверху. Пролистнули страницы. Подержали, словно пробуя на вес.
- В транспорте почитаю… "Жаркое лето в Берлине"… любопытно…
Ну да, почему-то всегда потом вспоминался этот роман…
После экскурсии она выходит на улицу. Она ведь еще не была на "Острове музеев", а осталось лишь два дня: послезавтра она улетает. Но, увы, Музей Боде закрыт. Какая досада! Она стоит перед городской схемой и решает, что делать. Какие музеи работают? Там что-то написано, чего она не понимает.
- Sorry, do you speak Russian? - почему-то приходит в голову обратиться по-английски к девушке, которая так же, как она, рассматривает схему.
Девушка стоит спиной. Но Таня после некоторого раздумья, оглядев ее с ног до головы, решает, что она должна быть непременно из России - что-то неуловимое наталкивает Таню на такую мысль.
- Yes, I do, - обернувшись к Тане, отвечает девушка.
Почему Таня обращается к девушке по-английски? Почему та отвечает по-английски? Обе смеются.
- Я совсем не понимаю по-немецки, - говорит Таня и показывает пальцем на объявление, которое прикреплено под планом района: - Что здесь написано?
- Здесь написано, что открыты только два музея, - объясняет девушка.
Они вместе идут сначала в Пергамон, потом - в Старый Музей: как же не увидеть бюст Нефертити! И после всего, уже совершенно уставшие, огибают Собор, выходят наконец на Унтер-ден-Линден и бредут по ней до Парижской площади.
- Может, в кафе? - предлагает Таня.
Они находят кафе, где поменьше народу. Устраиваются за столиком снаружи, заказывают свиные шницели и много-много кока-колы.
Пока еду принесут, они потягивают через соломинки обжигающе-холодное питье, в котором плавают кусочки льда.
- Хорошо, правда? Сразу освежает… - Таня откидывается на спинку пластмассового стульчика и улыбается Ленизе. - Ты надолго приехала в Берлин?
Имя у девушки необычное, Таня никогда такого не слышала, но спросить, откуда оно и что означает, неудобно.
- Еще не решила, - отвечает Лениза, - меня пригласили погостить в немецкую семью. Там двое сыновей, почти мои ровесники, и отец, который их воспитывает.
- А мать? - спрашивает Таня.
- Она два года назад погибла: оступилась и упала с лестницы.
- Час от часу не легче! А как ты с ними познакомилась?
- Случайно.
Ленизу вдруг прорывает, и она рассказывает Тане, что родилась и жила в Казани. Родители развелись, когда она была совсем маленькая, и своего отца она не помнит.
- У него давно другая семья, другие дети, а мной он никогда не интересовался. Он был для меня всегда где-то в неопределенном там, недосягаемо далеко. Поэтому я с детства привыкла к мысли, что у меня отца попросту нет.
Таня все-таки решается задать вопрос:
- А имя откуда у тебя такое необычное?
- Они с мамой сами придумали, чтобы ни у кого такого не было…
- Так ты живешь вдвоем с мамой?
- Нет. В девяностые, когда всем было трудно, мама уехала в Москву искать работу. Она хотела забрать меня потом, когда устроится. Но что-то не получалось: ни жилья, ни приличной работы. Она писала письма, каждый раз обещала, что скоро возьмет меня к себе.
- А на что же ты жила и - где?
- Она присылала деньги на мое содержание. Все то время я жила у ее близкой подруги. Столько лет прошло, что я успела окончить школу. И надеялась, что рано или поздно уеду в Москву - учиться, или работать, все равно, но - к маме. Ну а потом… - Лениза на минуту прерывается и с усилием продолжает: - понимаете, она написала один раз, что вышла замуж, что я, конечно, могу приехать, если хочу… что я не помешаю ее новой семье - так точнее… Но я уже не захотела…
- Да… непростая история, - говорит Таня.
- Я была совершенно потеряна в этом мире, хотя все были добры ко мне. Но, знаете, сознавать, что все это - только жалость, по существу, к сироте, тяжело. И я начала думать о смерти.
- Откуда такие мрачные мысли? - удивляется Таня.
- Вовсе не мрачные. Это способ защититься. Наше поколение вообще много думает о смерти.
- Вы-то почему? У вас открылись сейчас такие возможности!
- Человек задумывается о ней всегда - по-разному, конечно: в молодости или на финишной прямой. Но сейчас, мне кажется, это усилено и убыстрено тотальной акселерацией. Вы думаете, что мы слишком молоды? Да, но мы все внутренне, духовно уже очень взрослые. И поэтому задумываемся над многими вещами гораздо раньше, чем, наверное, ваше поколение.
Таня с интересом смотрит на девушку: на вид маленькая, хрупкая, почти беспомощно-беззащитная, а оказывается, такие глубины…
- Я открыла для себя, что смерть - это совсем не героизм, как считается в литературе, как нас учили в школе… ну, знаете, на литературных произведениях. Она - везде, куда ни посмотришь: рак, СПИД, постоянные войны, терроризм, суицид, умирающие от голода африканские дети, наркотики, безумные дороги, где погибает огромное число людей… Мы каждый день слышим об этом, смотрим по телевизору, живем среди этого… - Лениза прерывается и смотрит на Таню: - Понимаете - среди смерти! И это так далеко от героики! А еще Афган и Чечня - это вот именно такие примеры, как шла ежедневная жизнь молодых парней среди смерти, без всякого там героизма. После того, как я поняла, что осталась в этом мире одна, я начала все больше и больше задумываться над этим. Все боятся смерти: ребята, с которыми я училась, боялись идти в армию, наша соседка боялась рожать, моя мама боялась обратиться к врачу. Поэтому, наверное, нужно ее "приручить", чтобы освободиться от страха… Поэтому, наверное, нужно думать о ней, а не гнать от себя эту мысль… Поэтому, наверное, молодые люди моего поколения так много пишут о ней, поют о ней…
Таня слушает девушку, и ей кажется, что она давным-давно знакома с ней и что это просто ее младшая подруга, которую она неожиданно встретила за границей и которой нужен близкий человек. А впрочем, кто из них старше?…
- Вот так у нас развиваются мысли, - улыбается Лениза.
- Да, интересно развиваются. Ты мне открыла то, над чем я никогда не задумывалась… - медленно произносит Таня. - А как получилось, что они пригласили тебя в Германию? Это твои давние знакомые? - Она намеренно переводит разговор, чувствуя, что должна наедине переварить только что услышанное.
- Мамина подруга, у которой я жила, много лет переписывалась со своим коллегой из Германии, они учились когда-то вместе в Казанском университете. И вдруг, представляете, приходит письмо от него, и он пишет, что принял близко к сердцу мою историю, потому что его сыновья остались совсем без матери, он знает, какое это горе, поэтому с удовольствием пригласит меня летом в гости. Вот так я приехала сюда. Они очень хорошо ко мне относятся и говорят, что, наверное, я могла бы поступить здесь в университет. И теперь, если это так, у меня появится возможность приехать на учебу в Германию.
- Резонно. Ты уже выбрала специальность?
- Да, давно: я хочу стать биологом, и здесь это было бы для меня лучше всего - можно впоследствии получить стажировку в научной лаборатории в какой-нибудь другой стране - в зависимости от темы, я уже узнавала.
- А язык?
- К сожалению, мой немецкий пока не такой хороший. Хотя я училась в немецкой спецшколе, этого ведь недостаточно. Но теперь я, конечно, буду стараться.
Их прерывает звонок по мобильнику.
- Это мне, - улыбается Лениза, доставая из сумочки телефон.
Она разговаривает по-немецки, а Таня, щурясь от солнца, разглядывает пеструю толпу перед Бранденбургскими воротами: там, в центре площади, идет какое-то уличное представление с ставшими теперь такими модными по всей Европе немыми фигурами.
- Я должна извиниться, - пряча мобильник в сумочку, говорит Лениза. - Сейчас они заедут за мной на машине - все приглашены вечером в гости.
- Тогда расплатимся и распрощаемся, - тут же спешит Таня, чтобы не показаться навязчивой. - И я отправлюсь дальше, хочется обязательно посмотреть мемориал Холокост и побывать на Потсдамской площади.
- Не спешите. Я бы хотела познакомить вас с ними, - говорит Лениза. - Они придут прямо сюда. Я объяснила, где мы сидим.
Таня протягивает визитную карточку:
- Вот мои реквизиты, на всякий случай, - и записывает адрес электронной почты, который диктует ей Лениза.
И пока они говорят еще какие-то необходимые слова друг другу, к столику подходит широкоплечий, крепко сбитый - по-другому просто никак нельзя сказать - немец, в хорошем костюме и галстуке. Он крепко пожимает Танину руку и представляется:
- Гюнтер.
4
Костя встречает Таню с цветами.
- Дорогой! Ты как в нашей молодости! - восклицает Таня, прижимая к лицу розы в прозрачном конверте с цветной, изящно закрученной ленточкой.
- А что, нельзя?
- Мама всегда умилялась, когда ты приносил мне букетик ландышей - она считала это особым проявлением чувств с твоей стороны.
Костя ведет машину из Шереметьево-2 в город и слушает Танин восторженный рассказ.
Хорошо, что нужно сосредоточиться на дороге и смотреть все время вперед. Он ловит себя на том, что даже вставляет какие-то реплики. Потому что в голове до сих пор стоит эта встреча в театре, когда он попросту столкнулся с собственным сыном в фойе во время антракта.
Костя что-то промямлил про корпоративный культпоход на новую постановку Романа Виктюка - заготовка у него имелась. Но взгляд, которым Лева смерил отца… Только отца, на спутницу даже не взглянул, хотя Костя представил ее: "Вот, познакомься - Марина, она же и организатор мероприятия". Лева вежливо поздоровался, отец и сын обменялись несколькими словами, типа понравилось-не понравилось, чтобы не молча, - и разошлись после звонка. "Прикольный спектакль", - бросил напоследок сын с почти незаметно проскользнувшей на лице улыбкой. Костя и сейчас не уверен до конца, к чему эта фраза имела отношение: то ли к реальному театру, то ли к тому, что произошло в театре, то ли к словам про корпоративную тусовку.
Впрочем, почему нельзя? Почему нельзя пойти в театр сослуживцам? Можно. Сослуживцам - можно. Даже здорово: пойти и потом вместе обсудить. Сослуживцам.
Говорят - статистически проверено, - большинство мужчин в возрасте от сорока до пятидесяти разводятся и женятся второй раз. Но ведь это - большинство. А он, Костя, относится к меньшинству - к тем, особенным, которые не подчиняются общей мерке и не хотят влезать в прокрустово ложе понятия "обычный": "обычный роман", "обычный случай", "обычный человек", "обычная ситуация" - все эти пошлые слова, которые произносятся и употребляются по отношению к этому самому "большинству".
Он успешный, доктор наук, в тридцать пять лет защитивший диссертацию, он видит перед собой цель - не ближнюю, а в перспективе. И продвигается к ней, находя путь в любой ситуации. Поэтому на нем не отражаются катаклизмы, дефолты и кризисы. Поэтому он всегда в центре, а не на обочине, востребован в сфере бизнеса.
Он являет собой некий положительный стандарт общества, и если его жизнь и вертится как perpetuum mobile: раз и навсегда налажено, без потрясений и срывов, - то на верхней волне. Не на самой верхней, но достаточно близкой к ней, в которой есть те, про кого говорят: "Он вполне кремлевский человек, дружи с ним".
Вот брат Сева, старший, считавшийся таким умным, всегда двигавшийся по административной лестнице функционер, надежда семьи, чего он так в конце концов и не оправдал, рухнул сразу. Конечно, все спихнули неудачу на возраст: катаклизм грянул, когда Сева был практически в конце карьеры. Он еще побарахтался пару-тройку лет в каких-то довольно сомнительных коммерческих структурах, куда его устроили по знакомству и временно терпели как коммерческого директора, он даже съездил один раз в какую-то заграницу. Но так и не выплыл - в результате оказался невостребованным и пошел ко дну: он больше нигде не работал, получал пенсию, и всю семью с двумя детьми фактически тащила на своих плечах Лена.
И Костя, хорошо понимая ситуацию брата, в глубине души оправдал его, когда брат - Костя был совершенно уверен, что все произошло с подачи Лены, иначе Сева, в душе трусливый, никогда бы не пошел на такое, тем более по отношению к младшему брату, - влез в аферу и попытался приватизировать их с Таней квартиру, в то время как они всей семьей были в отъезде. Это произошло еще в середине девяностых, когда хватали то, что плохо лежит. И, видимо, Лена натолкнула на мысль: а вдруг не вернутся, добру - пропадать, что ли? Так представлял себе это Костя.
Таня, приехав через полгода, тут же размотала весь закрученный с переоформленными документами клубок и навсегда обрезала контакты между ними:
- Он подонок, и ты это прекрасно знаешь. Он был таким всегда. Он всегда завидовал тебе. И ты это тоже прекрасно знаешь.
Она не сказала вслух, но Костя почувствовал в ее словах намек на тот далекий эпизод из почти что детства, который, по существу, никогда не забывался.
Костя молчал, потому что все, что сейчас сказала Таня, было правдой.
- Он только ждал, всегда ждал, когда можно утащить у тебя хотя бы что-то. И наконец дождался крупного куска.
И это тоже была правда.
- О чем ты говоришь?! - кричала Тане его мать по телефону. - Ты что, хочешь сказать, что у меня нечестный сын?!
Но Таня выдерживала оборону:
- Имейте в виду, Майя Михайловна, он ответит передо мной по закону. Это уголовно наказуемое преступление.
- Ты хочешь сказать, что мой сын - уголовный преступник?!
- Я не "хочу сказать", потому что это так и есть.
- Не марай грязью честное имя моего сына!
- Наседка, которая защищает своего цыпленка, - с горечью сказала Таня после одного подобного разговора. - Таким тоном разговаривают только с чужими людьми. Какие же мы после этого родственники? Я ее понимаю - это ее сын, но принять не могу.
- Она не разобралась в ситуации, - попытался еще раз защитить мать Костя.
Но Таня взглянула на него, пожала плечами и ничего не сказала.
Костя сознавал, что сердце у нее все больше и больше черствеет по отношению к свекрови. В этой истории Лена тут же благоразумно ушла в тень и хранила полное молчание, как будто ничего не происходило. Костя попытался один раз намекнуть на ее роль во всем, что касалось дел брата, на его всегдашнюю мягкотелость, но Таня даже бровью не повела на эти попытки обелить Севу: