Так выглядела последняя фраза отчета. Перечитав ее, Эркин вновь засомневался в написанном с точки зрения грамматики. На всякий случай он поставил черточку, соединив первые два слова. Потом поставил запятую после слова "объект".
Директор вошел в кабинет с заместителем по хозяйственной части.
Аляутдин Сафарович на ходу объяснял про магазин для сотрудников института, который он решил организовать, просил разрешения переделать для этого один из гаражных блоков или же пристроить помещение рядом с проходной. Директор кивал доброжелательно, видимо, идея заместителя ему нравилась.
- Готово? - спросил он Эркина. - Спасибо. Я потом прочту и приглашу вас. - Взял листы и положил на свой стол.
Эркин вышел огорченный, разговор о сроке защиты не состоялся. Ничего не сказал директор и о следующей партии в теннис.
В приемной сидела одна секретарша, Дили не было.
- Мира Давыдовна, "по моему мнению" пишется через черточку? - спросил Эркин.
- Раздельно, в три слова, - отчеканила та. - Вы не беспокойтесь, я все исправлю, когда буду перепечатывать.
Диля вела себя так, будто ничего между ними не произошло, но чаще обычного уходила работать на машине и пообещала, что скоро закончит все, что требуется.
Лишь на следующей неделе раздался долгожданный звонок директора.
- Эркинджан? Как у вас завтрашнее утро? Мы так давно не играли.
Именно на завтра Эркин договорился о замене лобового стекла, ровно в восемь ему следовало заехать в одно место, где знакомый механик… Словом, самое неудачное время выбрал директор для тенниса.
- Да, я тоже соскучился, - сказал Эркин. - Когда, Азим Рахимович?
- В семь, как обычно.
- Прекрасно! Спасибо, Азим Рахимович.
Да, это было прекрасно, что директор не забыл его, и еще более прекрасным казалось Эркину, что при телефонном разговоре присутствовала не только Диля, но и зашедший к ней Сергей Бахвалов.
Они не могли слышать, что разговор о теннисе, зато должны были понять, какие у него отношения с директором.
Однако Сергей огорчил его вопросом.
- Как директор играет?
- На чем? - спросил Эркин, к счастью для себя, с улыбкой.
- На корте, - ответил Сергей.
- Прилично, - ответил Эркин. - Прилично.
- А счет у вас какой?
- Примерно равный.
Он тут же отправился в проходную и оттуда позвонил знакомому теннисисту, уговорил погонять его вечерком, чтобы обрести форму.
Спать он лег усталый, в шесть еле встал, но принял холодный душ и без пяти семь на корте ждал директора. Тот приехал вовремя, но пока переоделся, солнце уже пекло вовсю, становилось душно.
- Летом надо играть с шести, - сказал Азим Рахимович, выходя на подачу. - И вообще, плохо, что у нас не травяное покрытие.
Он играл в темных очках, потому что стоял против солнца. Эркин старался изо всех сил, в первом сете добился счета восемь-пять.
Во втором они поменялись местами, директор дал Эркину свои очки и пообещал выиграть. Вначале шли ровно, но становилось все жарче, пот лил с обоих, игра тянулась бесконечно.
Директор выиграл сет, однако на третий времени не оставалось.
- В следующий вторник доиграем? - спросил Эркин.
- Да, обязательно. Только давайте на час раньше. А сегодня после обеда зайдите ко мне. Есть серьезный разговор.
- Насчет защиты?
- Да, Эркинджан.
Жалюзи на окнах директорского кабинета были закрыты, гудел кондиционер.
- Садитесь, - директор пригласил Эркина не к журнальному столику, а к своему большому, на котором лежали папка с диссертацией и еще какой-то листок с машинописным текстом. Почему-то вспомнился любопытный взгляд Миры Давыдовны, когда она сказала свои стандартные слова о том, что директор ждет его.
Директор чуть откинулся в кресле, положил на край стола крупные руки.
- Должен вас огорчить. Собирался сказать утром, но не смог. И вас не хотел огорчать, и вашего отца особенно… Вы понимаете.
- Насчет защиты? - спросил Эркин.
- Да. Вернее, насчет вашей работы…
Гудел кондиционер, но было душно. Эркин молчал.
- С вашим отцом мы почти что родственники. Он старше меня и в молодые годы помогал мне. Знаете, после войны мы все жили очень трудно…
Да, Эркин знал, как отец, будучи деканом заочного отделения в институте, готовящем в основном работников торговли, помогал многим и его нынешнему директору среди прочих других.
- Я очень благодарен Ильясу Махмудовичу и, если вы помните, говорил об этом на его юбилее. Я был студентом, вся моя семья умерла от эпидемии во время войны.
Директор говорил о временах, давно прошедших, потому что никак не мог выговорить того, зачем пригласил к себе молодого человека. Дело в том, что в последние месяцы Азим Рахимович все больше и больше вникал в то, кем и как пополняется наука.
Совсем недавно из института ушел толковый парень, аспирант, опубликовавший две интересные статьи, ушел заведовать складом и после настойчивых расспросов объяснил, что не может строить жизнь и содержать семью на зарплату аспиранта, а потом младшего научного сотрудника, что лучшие годы уйдут на работу, которая и впредь будет давать ему меньше, чем служба на складе, где есть белила и лак для пола, шифер и паркет, цветная плитка и линолеум. Так прямо и сказал, добавив еще такое: вот если бы у меня папа был академик или директор универмага, тогда, конечно.
Московские мерки для Ташкента не годились. Конечно, и там ощущается падение престижа точных наук, конечно, и там толковые кандидаты наук, и даже наиболее толковые из них, все чаще склоняются к мысли о репетиторстве, о других побочных заработках. В Ташкенте же нужда в репетиторах почему-то иная.
Стало модой подчеркивать, что из простых кишлачных ребят, поступающих в вузы без достаточной подготовки, настоящие ученые выходят чаще, чем из отпрысков интеллигентных семей. Азим Рахимович улавливал внутреннюю справедливость подобных суждений, но это была не сама справедливость, понимал он, а лишь жажда справедливости. Разные вещи! Поднять уровень преподавания в сельских школах в принципе можно, но бюджет учебного времени остается и долго еще будет оставаться в пользу горожан. Да, кишлачным ребятам Азим Рахимович симпатизировал и помогал больше, но наука - это производство, производство идей и теорий, это заводы, работающие прямо на завтрашний день. Тут простои и брак не менее губительны, хотя и не так бросаются в глаза. Вчера вечером жена рассказала ему, как погиб больной, которому новоиспеченный кандидат медицинских наук установил неправильный диагноз. Ошибка была элементарной, недопустимой даже для пятикурсника. Помня все это, собрав силы, директор выговорил:
- Я очень недоволен вами, Эркинджан, я думал о вас лучше. Вы росли в интеллигентной семье, не знали нужды, по собственной воле выбрали профессию, а работаете крайне плохо.
- Вам не понравилась диссертация? - спросил Эркин.
- Да. Но об этом после. Прежде всего мне не понравился ваш отчет о командировке. Вы написали, что не все поняли в словах старика Батырбекова, ибо не вполне хорошо знаете узбекский язык.
- Это верно, - согласился Эркин. - К сожалению, это верно. Ведь я учился в русской школе, потом в Москве, книг узбекских читал мало…
- Допустим, это простительно, - перебил его директор. - Но и русский вы знаете очень плохо. В вашей докладной двадцать с лишним ошибок. Я тоже пишу не всегда правильно, но не так плохо, как пишете вы. Я не пишу "триугольник", "мидали", помню, что "например" пишется одним словом, а не двумя, стараюсь выделять запятыми деепричастные обороты и не пропускаю "т" в слове "причастный".
Эркин покраснел, он знал за собой этот грех.
- Должен сказать и по существу отчета. Дильбар оказалась права в оценке свидетельства Бободжана Батырбекова. Вы - нет. Дело в том, что неопознанный летающий предмет был в тот день и час. Неопознанный тоже пишется слитно, это тоже кстати. Предмет был опознан другими наблюдателями, другим ведомством.
- Это оказался летающий ляган? - съязвил Эркин. - И на нем были гуманоиды?
Директор не отреагировал на иронию.
- Это была ступень ракеты-носителя.
- Нашего или ихнего? - спросил Эркин упавшим голосом.
- Для нас с вами это роли не играет. Короче говоря, я не считаю себя вправе допускать к защите человека, который не знает ни одного из трех языков, обязательных для ученого. Это, во-первых.
- А мой английский вы тоже проверили?
- Я посмотрел только, кому вы сдавали экзамен. Вы меня поняли?
- Понял, Азим Рахимович. Пусть будет по-вашему.
- Теперь, во-вторых… - Директор открыл папку с диссертацией. - Я внимательно прочитал ее. С грамматикой тут все обстоит благополучно, все правильно. Но это все, что в ней правильно. Не буду строить догадок, кто именно помогал вам и в какой степени, но это делал халтурщик, не следивший за самыми новыми в момент написания публикациями. Основная часть писалась года три назад?
- Два года, - уточнил Эркин. - Даже менее двух лет.
- Вот видите, значит, помогал вам человек элементарно недобросовестный. Дело не в том, что гипотеза, на которой все построено, отвергнута именно три года назад. Бывает в науке и так, что отвергнутые гипотезы рождают новые и интересные результаты. В данном случае, однако, беда состоит в том, что подсказанный вам путь исследований и доказательств тоже проработан до вас и отвергнут.
Эркин слушал директора, но не вникал в суть его рассуждений. Не вникал, не хотел вникать, потому что не верил, что слабость его работы и грамматические ошибки - причина происходящего. Тут виделась другая подоплека, другая, пока еще скрытая от него основа. Козни, интриги. Сведение счетов. Разве он не знает, что кандидатская это только формальность?
А директор продолжал, будто перехватив его мысль:
- Мы превратили защиту диссертаций в формальность. При такой массовой подготовке научных кадров издержки неизбежны. Общеизвестно, что степень обеспечивает повышенную зарплату, а без этого в науке было бы невозможно сконцентрировать необходимые силы.
Эркину все это было абсолютно неинтересно, и директор опять уловил его.
- Итак, дорогой Эркин, вам не повезло. Вы оказались первым, с кого я решил начать борьбу за качество кадров в науке. Вы, так сказать, первая жертва.
- Почему с меня? Разве моя диссертация хуже других?
- Хуже. Хуже многих. И не это главное. Я мог бы простить плохую работу парню, если бы верил в то, что он будет расти, верил бы в его жажду трудиться, если бы знал, что без научной степени он не сможет содержать семью. У вас все обстоит иначе. У вас есть время, чтобы начать работу заново, у ваших родителей есть средства, чтобы содержать вас столько, сколько потребуется.
Жесткость разговора потрясла Эркина. Ничто не предвещало такого оборота событий. Это была уже не жесткость, а жестокость.
- Значит, я должен взять другую тему и писать другую работу?
- Да, - директор сказал это мягко. - Да, - повторил он тверже. - И не только это. Я подготовил проект приказа, в нем изложены все мои требования. Если вы согласитесь на мои условия, то приказ можно будет сформулировать иначе.
Лист бумаги, лежавший перед директором, двинулся по гладкой поверхности стола.
Эркин взял его в руки.
"…В связи с плохой подготовкой кандидатской диссертации, а также ввиду незнания соискателем родного, русского и иностранного языков перевести м.н.с. Махмудова Э. И. на должность лаборанта с окладом 90 р. Предложить тов. Махмудову. Э. И. в течение года сдать заново кандидатский минимум и дополнительно экзамены по узбекскому и русскому языкам…"
Машинописный текст произвел на Эркина впечатление приговора. Педантичная Мира Давыдовна поставила в правом верхнем углу листа слово "проект", но это ничего не меняло.
- Кто-нибудь знает о вашем решении, Азим Рахимович? - спросил Эркин с надеждой.
- Нет. Никто, кроме секретаря. Вряд ли она говорит об этом.
- А ученый совет?
- Эркинджан, - директор продолжал говорить ровно и твердо. - Я намеревался поехать к вашему отцу и предварительно посоветоваться с ним. А сегодня решил, что вы взрослый человек, а я не классный руководитель, чтобы обращаться к родителям. Сами все расскажете, посоветуетесь. Может быть, у вас найдутся другие приемлемые предложения. - Директор поглядел на Эркина и добавил: - Вам сейчас будет трудно ходить на работу. До понедельника я вас отпускаю.
Эркин встал, держа в руке проект приказа.
- Я могу показать это отцу?
- Не следует. Видеть это ему будет слишком тяжело. Подготовьте его бережно, спокойно. Если будет необходимость, он может приехать ко мне домой или я приеду к нему.
Последние слова директора прозвучали в ушах Эркина как лицемерие и ханжество.
- Спасибо, Азим Рахимович, большое спасибо за заботу о моем отце, - Эркин криво усмехнулся. - Надеюсь, он поймет вас лучше, чем я. Позвольте еще один вопрос. Вы уверены, что ученый совет института согласится с вашим решением?
Директор встал, в глазах его был нескрываемый гнев.
- Уверен. Вы не должны были говорить об ученом совете, Эркин. Я не ожидал этого, я думал о вас лучше. Идите.
В приемной сидели человека три. Видимо, разговор с директором слишком затянулся. Эркин глянул на Миру Давыдовну, но та, вопреки своему обыкновению, не посмотрела на выходящего, углубилась в разбор почты.
Версия, по которой произошел конфликт с директором, складывалась у Эркина в мозгу медленно, толчками, которые он принимал с готовностью. А что, если все произошло из-за летающих тарелок? Директор тайно верил в них, а Эркин этого не почувствовал? Кроме того, может быть, сыграл роль его конфликт с Дильбар? А что, если она любовница директора или родственница его жены?
Пользуясь возможностью уехать с работы, Эркин направился на станцию техобслуживания. С небольшой переплатой он добыл стекло. Летний зной в середине дня оказался для него непривычным. Одно дело сидеть в институте с кондиционерами в каждой лаборатории, совсем другое - мотаться по городу, стоять в очереди других машин у светофоров, суетиться вокруг механиков и слесарей, норовящих не выпросить, а отнять у тебя пятерку, трояк, а то и двадцать рублей за смену манжета в тормозной системе, за новый колпак, за лампочку заднего света, за все, что он решил сделать и достать попутно с ветровым стеклом.
Домой он вернулся усталым. Дальняя родственница, издавна жившая у них в качестве домработницы, или даже домоправительницы, накормила его маставой. Он ушел в свою комнату и лег спать. Проснувшись после семи вечера, Эркин с мятым лицом и в мятой рубашке вышел в столовую, мучила жажда.
Он пил холодный чай из носика синего чайника с золотой римской цифрой XX на пузатом боку, когда сначала услышал голоса, а потом увидел в зеркале буфета Аляутдина Сафаровича, отца и еще двух гостей. Один из них удачливый профессор, другой - только что пониженный в должности немолодой кандидат педагогических наук. Они не зашли в столовую, направились прямо на веранду, увитую виноградом.
Эркин пошел в ванную и долго стоял под душем, меняя температуру воды и обдумывая сегодняшний день и то, выходить ли к гостям и как себя вести с ними. Решил, что пойти он должен, и это даже необходимо.
Не спеша переодевшись во все свежее, Эркин появился среди гостей улыбчивым и вполне благополучным. Оказалось, отец привел приятелей прямо с какого-то заседания в академии. Вначале обсуждалось выступление вице-президента по поводу трудовой дисциплины в некоторых институтах, строились предположения относительно того, почему одному директору досталось больше других и почему Азима Рахимовича ставили в пример остальным.
Соображения Аляутдина Сафаровича сводились к тому, что на ближайших выборах предстоят неожиданности и каждый ждет этих неожиданностей, а Рахимова прочат в академики и даже в руководство отделением.
Отец Эркина заметил, что вряд ли такая скорость продвижения вызовет радость более старых и маститых ученых. Выборы всегда показывают необоснованность прогнозов, а Азим Рахимович действует поспешно и кое-кого уже успел обидеть.
Разговор тянулся неспешно, коньяк пили из маленьких чешских рюмок, но не все.
- Ильяс Махмудович, каким был наш директор в молодости? Неужто таким же, - начал Аляутдин Сафарович и запнулся, - таким же… уверенным в себе.
- Трудно сказать, - ответил отец Эркина. - Я не приглядывался.
Правила вежливости по отношению к старшим он соблюдал. Потом, знаете, ему стало везти, попал в струю, в Дубне оказался под крылом больших ученых, все силы тратил только на свои работы, в отличие от нас, вынужденных заниматься и организацией науки, и студентами, и аспирантами.
- Мне кажется, он разбрасывается, - заметил один из гостей, молодой профессор философии, ученик Ильяса Махмудовича, недавно выдвинутый на административную должность. - Даже латающими тарелками занимается.
Информированность молодого профессора пришлась Эркину по душе, и он не преминул вставить словечко.
- Да, это есть, - сказал он. - Самое забавное, что он верит слухам про тарелки. Такое у меня впечатление.
- Верит? - горячо откликнулся отец. - Не может быть! Это ужасно! Сегодня утром на семинаре один парень сказал, что не сомневается в их существовании и считает, что мы представляем для них подопытный материал, ими самими созданный и управляемый. Это чистейший идеализм или фидеизм.
- Почему идеализм? Идеализм - если бог, а тут разумные существа с других планет… - подогрел отца Эркин.
- Идеализм! - перебил отец. - Чистейший идеализм, прикрытый демагогией.
Пожилой кандидат наук, только что потерпевший служебную неудачу и намеревавшийся воспользоваться расположением хозяина дома, решительно подтвердил:
- Идеализм чистой воды! Я слышал своими ушами, некоторые надеются, что тарелки прилетят и наведут порядок.
Эркин счел возможным и тут вмешаться в разговор старших. С привычной иронией, которую он почитал в себе за юмор, он рассказал о старом пастухе, утверждающем, что видел летающий продолговатый ляган для рыбы, но рыбу, к счастью для науки, не увидел.
За пловом говорили мало, короткими фразами. Вернулись еще разок к Азиму Рахимовичу, похвалили его жену за мягкость и скромность, и Эркин уловил в этой похвале упрек мужу.
- Они в Ленинграде познакомились? - спросил кандидат наук. - Учились вместе?
- Они познакомились здесь, но Азимджан увез ее туда. Он на четыре года старше, был в аспирантуре, а она училась тогда на первом курсе ТашМИ.
- Я думал, они ровесники? - сказал пожилой кандидат.
- А выглядит она старше, - заметил Эркин. - Он вообще очень следит за собой, одевается модно, спортом занимается, не курит. - Только сейчас Эркин обратил внимание на то, что все сидевшие за столом были грузные, тяжелые, под стать Аляутдину Сафаровичу.
- И тебе пора бросать курить, - сказал отец.
Из этого вечера Эркин сделал главный вывод: его директор не так уж любим отцом и его приятелями, значит, причина появления нынешнего проекта приказа может пониматься по-разному.