Блины
- Мы можем позавтракать без компьютера? Ты думаешь, мне приятно печь блины, когда ты сидишь там, общаешься черте с кем?
- Опять блины с дерьмом. Такое прекрасное утро, зачем надо все испортить? Ну, давай я сам их испеку, если тебе так сложно. Ты из всего делаешь проблему.
- Дай мне хоть в этом почувствовать себя творцом, - смахнула Фортуна очередной блин со сковородки в аккуратную стопочку ему подобных.
- А я что - не даю? Неужели это так сложно - сделать приятное и не настаивать на том, что ты его сделал, и чего тебе это стоило. Ладно, иди сюда, я тебя поцелую.
- У меня руки в муке.
- Зачем мне руки для поцелуев?
- Вместо аперитива.
- Теперь я понимаю, почему некоторые не могут друг без друга.
- Почему?
- Им нечем будет питаться.
Фортуна села на мои колени, развернулась всей грудью и закрыла глаза. С балкона ее груди мне открывался прекрасный вид. Губы едва разомкнулись сгоравшей пламенем розой. Я проглотил цветок.
- У меня блин сгорит, - шепнула она.
- Да и черт с ним, - приготовился я к ее порыву, но она и не думала уходить.
И в ответ проглотила фиалку моего рта. Казалось, что перемешались не только слюни, но и зубы, и языки. Все стало общим.
Запах подгоревшего хлеба приятно ласкал нюх. Румяный диск теста быстро чернел по краям и скукоживался. Было похоже на затмение солнца. Скоро дым начал резать глаза. Но мы продолжали.
- Папа, что-то горит? - Сын выскочил из своей виртуальной норы.
- Мама блины готовит, - крикнул я ему сквозь кумар.
- Аа, я думал - пожар. Позовете, когда будет готово, - удовлетворенный, закрыл он за собой дверь кухни.
- Ты видела, как его надо выкуривать из Интернета? - встал я как по команде вместе с Фортуной.
- Любовью, - принялась Фортуна за сковороду, отскребывая почерневшее тесто.
- Открой окно, - сказала она мне спокойно.
- Хочешь выйти? - начал я открывать его, глядя сквозь стекло во двор. В поле моего зрения забралась муха, она пробежалась по нему и замерла. Глядя туда же, во двор, стала потирать ладошки. Потом неожиданно взлетела и на ходу спарилась с другой мухой. Я пристальней посмотрел во двор: что могло ее так возбудить? Не было там ничего такого.
Отстыковавшись от партнера, муха залетела на кухню, покружилась немного под потолком и села мне на плечо. "Нет, я не того полета, шлюха. Мне для соития нужно пережить длинную цепочку отношений. Человек тоже способен схватывать на лету, но не до такой же степени!"
- Только за тобой, - прервала Фортуна мои раздумья. - В смысле, если ты вдруг уйдешь. У меня навязчивая идея, что ты рано или поздно уйдешь.
- Ты права, я могу запросто бросить, вдохновиться кем-то другим.
- А как же наш ребенок, недвижимость, прочее?
- Дети? Неужели мы уже так далеко зашли? В таком случае никуда я не пойду. От красоты не уходят, от нее можно только бежать. А я не люблю бегать.
- Дело даже не в том, что ты уйдешь, а в том, что уйдешь к другой. Которая уже не сможет тебя так любить, как я. Некоторые вообще не способны любить.
- Ты говоришь о всеобщей любви?
- Да, о всеобщей любви ко мне.
- Быть любимой - самая вредная из привычек.
- Как же ты меня достал, - поставила на стол тарелку с горячими блинами Фортуна.
- Как? - взял я блин и намазал сгущенкой.
- Нежно. Иногда складывается впечатление, это не ты меня любишь, а я тебя, - заварила чай Фортуна и села рядом.
- Это не так важно, главное - определиться, что тебе доставляет больше удовольствия: любить или быть любимым, - свернул я в трубочку блин и откусил.
Горячий шоколад
- Ты обо мне не заботишься, - поправила она волосы.
- Не ухаживаешь, - насыпала сахара в чашку.
- Мне не хватает внимания, - добавила еще одну ложку.
- Не обнимаешь, - размешала небрежно.
- Я уже не говорю о цветах, - вдохнула аромат кофе.
- Разве я не достойна? - нашла в чашке свое отражение.
- Мы все меньше целуемся, - пригубила керамику.
- Может, ты встретил другую? Скажи, я пойму, - откусила пирожное.
- Может, я тебе надоела? - салфеткой вытерла губы.
- Но все они остаются тенями, - скомкала.
- Все твои женщины в сравнении со мною, - положила бумагу в пепельницу.
- Хочешь, давай расстанемся, - толкала она пенку по поверхности кофе.
- Только скажи, - положила ложку на блюдце.
- Я уйду, если хочешь, - отодвинула тарелку с пирожным.
- Пирожные здесь не очень, - достала она сигарету.
- С них тянет на разногласия, - поднес я ей зажигалку.
- А это затягивает, - сделала она томно затяжку.
- Забудь все, что я говорила, - сломав, утопила сигарету в пепельнице.
- Жизнь прекрасна, вот и капризничаю.
- Давай потанцуем! - предложил я Фортуне.
- Здесь?
- Да.
- А можно?
- Только со мной.
- Ты тоже умеешь капризничать.
Я встал и подал ей руку, она тоже поднялась. Мы медленно кружились под тихий джаз. Зрителей было немного, но они нам не мешали.
- Ты меня любишь? - спросила меня Фортуна.
- Нет. А ты?
- И я нет. Что будем делать? - улыбнулась она.
- Ничего не будем, многие так живут, и никто не умер. Умирают как раз от любви.
- Иногда я ловлю себя на мысли, что лучше уж умереть от любви, чем жить от противного.
- Я противный?
- Ты ужасный.
- Ужасный мне нравится больше. Кстати, и ребенок тоже от меня.
- Ну, это же был тривиальный залет.
- В каждом залете есть свой космос, - прижал я ее к себе и поцеловал в шею.
- Это действительно был космос, - закрыла она глаза.
- Ты про поцелуй?
- Я про первый.
- У каждой женщины свой Гагарин.
- Бороздящий ее вселенную. Ах, ты, мой Гагарин. Почему мы все реже летаем?
- Слишком много капризов.
Рагу из овощей
- Ладно, я пошел, - мялся все еще в коридоре.
- Что ты ходишь взад и вперед, неужели больше некуда?
- Ты не видела мои перчатки? - наступил я впопыхах на кота. Тот взвыл, как они обычно делают это в летнюю душную ночь.
- Ты даже уйти не можешь по-человечески, - с ходу нашла перчатки Фортуна и протянула их мне.
- А как это, по-человечески?
- Чтобы не было больно.
Вышел утром без ее поцелуя, будто не позавтракал. Я не заметил, как прошла дорога к метро, и очнулся только внутри. Стоял на ступеньке, обнимаясь с собственным пальто, наблюдая за лицами в профиль: одни едут вверх, другие спускаются, все разбиты на кадры из хроники. Эскалатор будто скручивает кинопленку, часть жизни этих людей проходит на лестнице. Их снова и снова будут зарывать и откапывать. Карабкаясь вверх по лестнице, кардинально они не изменятся, даже если будут изменять ежедневно, даже если сами себе. Они изменятся только в одном случае - если изменят им. И они вдруг сорвутся с нее.
Днем в метро не так много людей, я спокойно зашел в вагон и встал спиной к надписи "не прислоняться". Напротив цвела приятная женщина лет тридцати. Несколько раз мы столкнулись взглядами. В голове моей все еще играло вчерашнее красное. Внутри было тепло и весело. Вдруг захотелось узнать ее имя. Я подошел.
- Вы любили когда-нибудь? - не пришло ничего лучшего на ум.
- У вас все в порядке? - отодвинулась она от меня.
- Да, но вопрос-то простой.
- Конечно, любила, - взялась она крепче за поручень.
- Сильно? - Я улыбнулся искренне.
- Достаточно, - пыталась она отвести глаза.
- Как вы думаете, любовь с первого взгляда существует? - развращал я ее добродетель синим-синим как небо взором.
- Я в метро не знакомлюсь и тем более не влюбляюсь, - поправила она сумочку.
- А что вам мешает? - поддержал я ее за руку, когда поезд качнуло.
- Романтики не хватает, - чувствовала она мою ладонь, а я, казалось, ее учащенный пульс.
- Так считаете?
- Извините, я плохо считаю, - улыбнулась помадой незнакомка.
- Я выйду сейчас, вы ее сразу почувствуете, - диктор объявлял мою остановку.
Двери открылись, и я вышел. Помахал рукой, а она мне из-за стекла ресницами. Тоннель всосал поезд, словно рот макаронину. Незнакомка увезла с собой всю мою романтику.
Фаршированный перец
Я приехал домой раньше обычного. Никого. Только кот выбежал радостно навстречу.
- Сейчас тебя покормлю, - содрал я ботинки и сразу прошел на кухню. Насыпал ему в миску кошачьей радости и потрепал по загривку. Том весело принялся грызть еду. На кухонном столе лежала записка, даже целое письмо:
"Помнишь теплые ночи? В них как в бездонной ванне, мы плавали словно рыбы, лишенные чешуи, чувствительные как поцелуи, плавленые сыры.
Помнишь?
Они были маленькие, дети наши - мурашки, бегали между нами, ветреные, возбужденные, углубляясь в те зоны, которые я бросила контролировать, как только тебе поверила.
А как я смущалась?
Ты первый, кто их растрогал, открыл. Чувствуешь, как я скучаю, я брежу прикосновениями, страх проник подсознательно, выстелился подкожно, вдруг ты больше никогда не придешь, не дотронешься. Страх солнечных жировых прослоек, вдруг ты найдешь меня худой или толстой, бледной и неухоженной? Вяну и сохну, мне нельзя без тебя. Моя влага, мой дождь, вызывающий дрожь на поверхности моря, моя слабость, мое беспокойство. Я - твое фортепиано. Пальцы роскошные, пусть они сыграют подушечками серенаду спокойной ночи, я усну скучающая.
Твоя вторая любимая кожа.
Я тебя люблю.
P.S. Лучше бы это был кто-нибудь другой".
Жутко захотелось увидеть ее и потрогать. Я поставил чайник, взял телефон и позвонил:
- Ты меня растрогала. Я не думал, что у нас все так серьезно. Обещаю тебе вечную любовь.
- Лучше пообещай себя, любви у меня достаточно.
- Когда приедешь?
- Ты соскучился?
- Скука - это мое любимое развлечение.
- Нет, скучный ты мне совсем не нужен.
- Хорошо, я приготовлю на ужин что-нибудь.
- Что это будет?
- Разобранная постель с голым мужчиной.
- Я действительно голодна.
- Я тоже. После твоего письма у меня закипело внутри.
- Я слышу только чайник. Выключи его уже.
- Чай придется пить одному, - снял я чайник с огня.
- Буду часов в шесть. Люблю.
Оливье
- Молчание не перекричать. Тем более твое. Что на этот раз? - разбил я наконец тишину.
- В каждом молчании своя истерика.
- В каждом молчании свое болото, - возразил я.
- Вчера у тебя не было слов, сегодня у меня. Вечером ты забыл их в кафе, наверное, или где ты там шлялся. Люди делятся на три категории: одни говорят правду в глаза, другие врут не моргая, третьи молчат: они берегут зрение. Ты из каких?
- Ну, пьяный пришел, ну и что.
- С запахом приятных женских духов. Рассказывай, кому ты отдал мне причитающиеся слова?
- Никому я ничего не отдавал. Хватит уже.
- Вот и я думаю, что хватит. Достало, - сурово посмотрела на меня Фортуна и добавила: - Нам нельзя быть вместе, это нас погубит.
- И раздельно нельзя - это погубит других.
- Зачем мне другие? Я не хочу быть вагоном, в который входят и выходят. Мне нужен один пассажир, с которым я доеду до конечной, - достала она початую бутылку красного из холодильника и один фужер. Налила до краев.
- Мне выйти?
- Кажется, ты давно уже вышел. Вечером тебя черт знает где носит, ночью пропадаешь в Интернете. Проваливай!
- А не пошла бы ты сама подальше… Как ты говоришь, "до конечной".
- Сам вали, никуда я не пойду. - Голос Фортуны заскрипел и дрогнул, из глаз потянулись серебряные нити.
- Да кому ты нужна?
- Себе! Я очень нужна самой себе. Я даже начинаю скучать сама по себе, выслушивая твои упреки. А ты вот возьми хоть одну из них, из своих виртуальных баб и пошли на х… так же как и меня сейчас, - допила она с горечью вино из большого бокала.
- Да кто они для меня такие, чтобы я их туда посылал. Никто! Я посылаю тебя так далеко, потому что ближе у меня никого нет. - Ее бокал пролетел рядом со мной и размазался о стену. Один из осколков отскочил к моим ногам, я взял его и сразу же порезался, кровь быстро побежала по пальцу, будто опаздывала в метро на последний поезд. Тяжелая красная капля упала на пол, появился кот, понюхал и слизнул, потом другую.
- Вот, и ты теперь будешь пить мою кровь, - на него я тоже не был в обиде. Взял салфетку, зажал ею рану и подошел к жене:
- С одной стороны, я псих, что полюбил тебя, но с другой - буду полным идиотом, если оставлю. Пойдем в комнату, что-то здесь слишком много эмоций, - взял Фортуну за руку и потянул за собой. Она покорно встала. Я обнял ее, чувствуя, как мокнет мое плечо от женских слез. Вальсируя по коридору вдоль стены, наша пара добралась до спальни. Свет включать не было необходимости, положил жену на кровать и лег рядом. Рука моя проникла под платье и быстро нашла там теплую грудь. Я знал, что дырки в отношениях лучше всего заделывать сексом.
- Не надо, - тихо прошептала она. - Ты можешь оставить меня в покое?
- Смотря с кем.
- С собой. Быть собой или с тобой. Этот вопрос давно расколол мою голову на два полушария.
- Я бы хотел побывать на восточном. Надоело все, может, на море махнем?
- Что там делать зимой?
- Вот именно, что ничего.
- С тобой разве можно куда-нибудь поехать? Ты все время куда-то ускользаешь, вот и сейчас уходишь от темы.
- Ну что за бред.
- Совсем не бред. Мне кажется, я тебе надоела. И это бросается в глаза.
- Не начинай. Хватит опять говорить эту ерунду, - начал я стягивать с нее платье.
- Я все время говорю ерунду, - она не сопротивлялась. Я зажал ее губы своими, и, в конце концов, рот ее поддался уговорам и раскрылся.
Кровать поскрипывала всякий раз, когда мы поворачивались, чтобы крепче обнять друг друга. Я чувствовал, как ее пальцы впивались в мою голую спину. Не придавая значения тому, чего же в них было больше - ненависти или любви. Последнее ушло далеко, нас связывало уже что-то другое, нечто большее, чем просто любовь. Подобно этой скрипучей койке, в которой мы укрываемся одной кожей, переживаем одной на двоих слюной, склеенные чудовищной необходимостью.
- Я не могу с тобой так больше, - вновь начала Фортуна.
- Ты знаешь, я тоже.
- Давай поменяем позу.
Оладьи из кабачков
Утро разбило все окна. Птицы гнездятся в ушах. Жирное солнце можно мазать на хлеб вместо сливочного масла. Весна терлась о стекло капелью.
- Я тебя люблю, - прокралось мне в правое ухо.
- Что ты такое говоришь? Тебе что, помолчать не о чем?
Чувство вины, видимо, мы оба его испытывали тем утром, оно как теннисный мячик, прыгает от одного к другому. Сначала внушаешь его человеку, когда тот ошибся, потом испытываешь - за то, что внушал слишком грубо.
- Я тоже тебя люблю, - поцеловал я жену сонными губами.
- Хочешь, сделаю тебе оладьи из кабачков.
- Может, лучше массаж?
- Давай вечером. - Она ловко оставила постель и ушла в ванную. Услышав звуки душа, я откинул одеяло ладонью и стал размешивать ингредиенты своего лица. Наконец сон был сброшен, но вставать не хотелось. Вскоре вернулась жена в длинной белой рубашке и с мокрыми волосами. Она забралась на меня верхом, нагнулась и попыталась поцеловать в губы.
- Неужели ты будешь есть этот суп?
- Я люблю твою щетину, - прикоснулась Фортуна к моей щеке. От нее пахло свежими цитрусами. - Любовь проверяется утренними поцелуями, - подтвердила она свои намерения.
- А что проверяется вечерними?
- Вечерними она усугубляется.
- Может, еще поваляемся? - испытывал я ее чувство долга своими объятиями.
- Нет. Не могу. У меня сегодня семинар, потом заседание кафедры в университете, - выдержала она их ласку.
- Какая тема заседания?
- "Что вы думаете о сексе?".
- И что вы думаете о сексе?
- Я думаю, с этим надо кончать, - подняла она со своей груди мою руку и вернула хозяину.
- Пожалуй, вы правы, кончать без него - удел одиноких.
- Вчера ко мне на работу заезжала Тереза. Она наконец рассталась со своим, ну и, как всякой одинокой женщине, спится ей паршиво. Я попыталась отогнать ее дурные мысли, но где там. Она же не слышит. Рыдает. Сегодня хочу заскочить к ней, так что задержусь, - освободилась она от моей второй руки.
- Думаешь, это окончательно? Они же сходятся по первому зову инстинктов.
- Не знаю. Она была без кольца, без сережек. Хотя я тоже так делаю. Даже удаляю номер из телефона после ссор с тобой.
- Помогает?
- Как ни странно, очень.
- В подарках, видимо, собраны все обиды.
- Подарками они гасятся.
- Ты на что намекаешь?
- Давно их не было. Женщина без подарков вянет.
- Я знаю, что шопинг - лучшее средство от депрессий, но у тебя же все нормально вроде.
- Для профилактики.
- Хорошо, я выберу день. Так ты надолго?
- Как пойдет.
- Нет ничего печальней одиноких женщин.
- Думаешь, мужчины легче переживают одиночество?
- У них хватает ума понять, что если ты одинок, то ты не один - таких много.
- Что бы ты понимал в женском одиночестве. У женщин все иначе: когда им некому высказаться, плач их прячется внутри, скулит, как щенок. Видно, что он потерялся, теплый, преданный, напуган, тыкаясь в углы, он ищет ласки.
- Все ищут ласки, не только одинокие. Купи ей шоколадку. Это помогает.
- Шоколад у нее есть, она завела его сразу, после мужа, собачки и ребенка. Только сладкого в ее жизни от этого не прибавилось.
- Ох уж эти женщины! Вместо того чтобы быть сладкими самим, они почему-то ищут эту сладость на стороне. Они сами себя ни черта не знают и не понимают. Вот что ты про себя и про них знаешь?
- Знаю, что они любят.
- Кого любят?
- Да не кого, а что.
- Вот именно что все эти чувства к предметам любви в один прекрасный момент становятся беспредметными. Они не могут понять, что их счастье не может зависеть от других.
- Значит, мы не можем понять своего счастья?
- Да, выходит, не можете. Если вам кажется, что счастье может зависеть от других, то вам показалось, это не счастье.
- Не счастье или несчастье? Я имею в виду слитно или раздельно? - проснулся в ней филологический инстинкт.
- Да какая разница! Кому-то надо раздельно, чтобы быть счастливым, кому-то вместе - чтобы несчастным.
- Какая жестокая у тебя формула любви.
- Дикая.
- Надеюсь, ты до вечера не одичаешь. Я пошла, - выскочило из кровати ее стройное тело и скрылось за дверью.