Скоро в руке у меня осталась только косточка, рельефная и волосатая, я нажал на курок, пуля попала коту в голову. "Контрольный", - подумал про себя. Он зверски мяукнул и убежал.
- Макс, не будь идиотом.
- А кем я еще могу быть рядом с такой красотой, - обнял я жену.
- Ты же его без мозгов оставишь, - с укоризной прожевала жена. Освободилась из моих объятий и вышла из кухни.
- Чувствуешь во мне великого охотника? Точно в яблочко, - перезарядил я ружье и стрельнул Фортуне вслед.
- Оставить без мозгов того, кого не хочешь, как это по-мужски, - ответила она из прихожей. - А что это ты притащил?
- Это гитара, давно хотел научиться играть.
- Сначала фотоаппарат, потом клавиши, теперь вот гитара - все это нереализованные в детстве творческие порывы, которые мужчина пытается осуществить на скорую руку. Они же, как и все, требуют времени, внимания. Ты все еще считаешь, что и гитару, и женщину можно приручить за несколько дней?
- Нет, на тебя ушли годы. Потерпи еще чуть-чуть и счастье нам обеспечено.
- Я столько не вынесу.
- Я тебе помогу, если его будет много.
- Чем ты мне сможешь помочь? Своей музыкой?
- Меня тянет к искусству.
- Да не к искусству, а к искусственному. Игрушек тебе не хватило в детстве, - громко разливался ее журчащий голос по коридору.
- К сожалению, классики уже вычерпали всю возможную гармонию из семи нот. Какой металл после Баха, какая психоделика после Моцарта, какой панк-рок после Грига? Сплошные ремиксы. В этом отношении писателям повезло больше, так как язык постоянно изворачивается, плюется, формируется, переводит, облизывает, сосет, цепляет, меняется, как климат, устанавливая погоду или дома, или на службе… или непогоду, - споткнувшись о паузу, задумчиво произнес я и добавил:
- В отличие от музыки, которую можно просто слушать, язык заставляет нас общаться, всех до единого. И чем больше ты знаешь языков, тем легче найти собеседника.
- Разве важно, на каком языке мы будем общаться, на английском, на китайском, на языке любви, секса. Посредством подарков, жестов или битой посуды… На языке взглядов, ласки, грубости… Главное, чтобы для нас обоих этот язык был родным.
- После твоего, для меня, все языки иностранные.
- Вот и напиши об этом.
- Ты предлагаешь мне литературой заняться? Я думал когда-нибудь стать писателем, - начал собирать косточки с пола.
- Нет, тебе не надо, просто рассуждаю. Чем больше хочешь стать кем-то, тем труднее оставаться собой, - отвечала мне жена уже из глубины спальни.
- А что, написать о себе роман или повесть.
- Думаешь, это будет кому-то интересно, кроме меня?
- Я согласен писать для тебя.
- Это разрушит мои мечты.
- Какие мечты?
- Оставаться неписаной красотой. Если серьезно, то многое из того, что мы создаем, уже есть, а то, что пытаемся разрушить, - не существует вовсе.
- Ну, а как же смысл жизни? Если он существует.
- Смысл есть только в том, что завтра нас может не быть.
- Вот и я говорю, что надо как следует наследить, раз уж ты здесь, - нашел я под столом еще одну косточку. - Откуда так краской несет? - выкинул косточки в мусор и направился в прихожую, где оставил пакет с продуктами.
- Новый лак испытываю, нравится? - Фортуна вышла из комнаты и протянула мне свою тонкую, но сильную ладонь, выпустив из нее шипы длинных пальцев с красными клавишами ногтей.
- Вот видишь, и тебя тоже к искусству тянет. Женщинам не хватает красок в жизни. Если они не находят художника, который будет их всю жизнь рисовать, то они начинают рисоваться сами, - поцеловал я ее руку со средневековым изяществом.
- Вы так любезны, - томно засияла она.
- Но запах меня угнетает, - вложил я ей в руку пакет с продуктами.
- Откуда это повелось, приносить даме вместо цветов продукты? - приняла она мои дары.
- Из магазина. А ты чего такая холодная сегодня? - взял я ее за руку.
- Я хотела сегодня приготовить рыбу, открыла морозилку, и вдруг мне показалось, что я и есть та самая рыба, одинокая и холодная. Представляешь, как я достаю сама себя.
- А потом достаешь меня. В этом ты мастер.
- Ты ничего не понял. Любви мне недостает, - забрала Фортуна свою ладонь и направилась на кухню. Я пошел вслед за ней.
- Любви никогда недостает, как бы она уже ни достала. Я имею в виду, почему ты ко мне такая холодная? - пытался найти ее глаза, которые бегали от меня по полкам, раскладывая продукты.
Наконец пакет был исчерпан, она бросила его, обессилевшего, на стул, но он настолько обессилел, что не удержался и слетел вниз, тихо и без последствий, как иная пропащая душа. Судьба его предрешена, через несколько дней мы вновь придадим ему форму, наполнив мусором, и выбросим.
- Счастья какого-то не хватает, то ли тебя мало, то ли меня слишком много, не могу понять. Настроение мрачное, даже от погоды не зависит, - остановила она бесконечный бег своих зрачков, глядя на меня.
- Даже когда солнце? - Я взял с подоконника старую газету, чтобы завернуть туда свои глаза.
- Прежде нужно, чтобы меня любили, а потом уже солнце и прочие светила, - бросилась она в окно всем своим видом, будто собиралась исчезнуть как вид.
- А моей любви тебе недостаточно?
- Да где она? Меня не покидает ощущение, что ты никого не способен любить как следует.
- А как следует?
- Хотя бы как я тебя.
- Давай чаю выпьем… И все пройдет, - скомкал газету и отправил вслед за косточками.
- Думаешь, обычная летняя депрессия? - поставила она на огонь чайник и открыла буфет, чтобы достать чашки.
- Конечно, у меня тоже такое бывает, только по ночам. Лежу рядом с тобой и думаю: зачем живу, зачем лежу, потом обниму тебя, возьму в руки грудь или бедро, и сразу легче становится. Не зря.
- Я понимаю, что женщинам никогда не будет хватать мужчин и наоборот. Даже если у них все схвачено. Может, поэтому у меня возникает такое впечатление, что ты не со мной, со мной только твое тело, знакомое, но уже бесстрастное, вялое и ленивое. Мне все время приходится тебя тормошить на подвиги, - Фортуна вытащила из буфета, помимо чашек, вазу с конфетами и печеньем.
- Женщине мало подвигов, ей нужны преступления.
- Вот именно, а если нет ни тех, ни других?
- Тогда вся надежда на любовь.
- Возможно, любовь и делает людей ограниченными. Сначала они начинают себя ограничивать в друзьях, в общении, во внешнем мире, потом в самом себе. В конце концов - даже в сексе.
- Но ведь оргазмировать все время невозможно. И это может надоесть, - чувствовал я, как кот под столом играется с моей ногой. - И это может войти в привычку.
- Я бы хотела иметь такую.
- Скорее всего, она уже у нас есть. Мы знаем, где скрипнет кровать, как, когда и с кем. Ты знаешь всю мою подноготную, - посмотрел я на свои ногти и заметил под одним какую-то грязь.
- А мне все чаще кажется, что я совсем тебя не знаю, - насыпала заварки и залила она маленький чайник кипятком.
- Нет, это я себя не знаю, а ты меня знаешь прекрасно, я же как на ладони, - попытался я вытащить грязь другим ногтем.
- Никто не знает тебя настолько, насколько ты сам себя не знаешь. Чем больше я с тобой живу, тем больше мне кажется, что я одинокая лесбиянка, - села за стол Фортуна.
Гриль
Я снова зашел на кухню, на столе лежала пачка с печеньем, взял, понюхал, сладкий запах ванилина разбил мне нос: "Ну и дрянь, как это можно есть?" - достал я одну и откусил. Включил телик, на экране бились двое. Один в позе миссионера выравнивал лицо того, что был под ним. Оба устали, судья наклонился, потом встал на колено, чтобы лучше разглядеть степень трудоспособности лежащего снизу. Было видно, что рефери бокс заводит, где-то рядом уже маячил оргазм. "Мясо, так мясо", - достал я из холодильника кусок говядины. Налил на сковороду масла и кинул туда филе. Оно пыталось сопротивляться и фыркало, словно женщина, брошенная на койку нелюбимым, но сильным.
Закончился пятый раунд, пошла реклама, и я променял двух в трусах на одного в черном фраке за роялем. Он был похож на дрессировщика, который дразнил незнакомого хищника: то совал ему руки в пасть и бился головой от боли, то успевал отдернуть, но лицо его выражало страдания ничуть не меньше, чем у тех боксеров. Он играл Рахманинова, мясо шкворчало, однако не попадало в такт музыке, я убавил огонь и прикрыл сковородку крышкой. В дверь позвонили. Это была жена, она вошла спокойная и рассудительная: "Привет".
- Привет, - принял я у нее пакет с чем-то. - Как дела? - помог ей снять пальто.
- Все хорошо, устала, как у тебя?
- Извините, номерков больше нету, но я вас запомню! Вас трудно не запомнить, - поцеловал Фортуну в шею. - Пахнешь хорошо, мужчиной, - оторвал я лицо от ее груди.
- Ты начал замечать, чем я пахну, - соскоблила с себя туфли Фортуна и подошла к зеркалу.
- С кем ты была, признавайся? Я не шучу, - повесил я пальто и встал между ней и ее отражением.
- Ну, хватит, Отелло, - положила она свои руки мне на шею и обняла. - Я страшно голодна.
- Тогда сразу в спальню? - Я тоже почувствовал голод.
- В смысле я хочу есть, запах жареного мяса разбил мне сердце во второй раз, - прошла она в ванную.
- А когда был первый?
Шум бегущей воды унес мой вопрос.
- Что за блюдо ты приготовил? - выключила воду.
- Мясо на двоих, - погасил конфорку.
Через несколько минут, милая и вечерняя, вошла Фортуна. Она сразу засунула нос под крышку и закрыла глаза от радости: "Какое счастье, что я не вегетарианка".
Я достал из холодильника бутылку красного и откупорил.
- А что за праздник сегодня? - приготовила бокалы жена.
- День мяса, - разлил я красную жидкость по формам.
- Заело тебя на этом мясе? Давай что-нибудь поинтереснее.
- День независимости мяса.
- Сегодня, кстати, день рождения одного известного поэта. Знаешь, о ком я? - подняла руку со стеклом Фортуна.
- Догадываюсь. Давай без мертвых как-нибудь, а то мне кажется, что нас уже здесь трое, - коснулись берега наших бокалов.
- Раньше ты любил его стихи, даже цитировал мне.
- Какой бы крепкой ни была любовь, на троих не сообразить, - наполнил я свой рот вином.
- Я, ты и жареная корова, - предложила альтернативу жена и тоже сделала глоток. - Куда сегодня наши гости ходили? - поставила на стол она свой бокал.
- В Кунсткамере были, сказали, что хотят пораньше лечь спать, - вытянул я ноги под стол и откинулся спиной на кухонный уголок, не выпуская из рук вино.
* * *
- Как они тебе показались? - обняла меня Фортуна. - Что-то они холодно стали со мной общаться. Ей-богу, как полуфабрикаты.
- Гости как гости, уже надоели. Может, это из-за того, что я им сказал, что ты спишь с соседом, - утонул я в шелках ее волос.
- Вот идиот. Зачем? Не мог соврать что-нибудь? - положила руку мне на живот жена и улыбнулась.
- Хочу, чтобы быстрее уехали, - разглаживал я ее волосы. Как-то нехорошо они влияют на наш сексуальный климат, - вспомнил я купола Беллы.
- Значит это у нас акклиматизация, а не у них, - грела своей щекой мою грудь Фортуна.
- Ты знаешь, что Белла мышами занимается? - чувствовал я ее горячее дыхание.
- Да, у нее даже с собой есть несколько, - подняла она голову и посмотрела на меня как на кота, который должен их поймать.
- Том, - перевел я радостно стрелки, - тебе Джеррей из Москвы привезли.
Комок шерсти вздрогнул в глубине кресла и подал звук.
- Не рычи, дичь в соседней комнате, и на ней ставят опыты, - вздохнула Фортуна.
- Думаю, ему не понравится. Он же никогда не имел дела с живыми мышами, - погасил я настольную лампу и обнял жену сзади.
За стеной была слышна возня от любовных прелюдий. Трудно спать, когда за стеной кто-то занимается любовью. Это тоже надо уметь переспать.
- Мыши? - поцеловал я жену. - Постучать им?
- Не надо, еще подумают, что мы завидуем. У тебя есть чем ответить? - повернулась ко мне спина.
- Обижаешь, - положил я ее руку себе на член, и он медленно начал твердеть.
- Ого! - воскликнула она.
- Если вы встретили в своей постели мужчину, не пугайтесь, возможно, эта встреча не случайна.
Торт Захер
Я вышел на балкон. Было довольно прохладно, захотелось даже что-нибудь накинуть, например, чьи-нибудь объятия. Но они остались где-то в спальне. Возвращаться не хотелось, к тому же придется будить.
Холодно. Жизнь - как насилие над самим собой, к нему привыкаешь. Кому-то кажется, что оно даже способно приносить удовольствие, но мы не удовлетворены на все сто, даже на семьдесят, и не будем, иначе не были бы людьми. Какой-то мелочи не хватает, огромной мелочи, величиной с серебряную монету в ночном небе. Я бросаю в лицо луне окурок, не попадаю, он остается мерцать в пепелище угасающих точек. Посмотрел на часы: поздно. Поздно смотреть на звезды. Взгляд перебирается на огни менее претенциозные, бытовые. Кто-то еще не спит в домах напротив - луноходы. Гулкие одинокие тени асфальта: кого-то еще по улицам носит - недоноски, по самому дну колодца вымершего двора - подонки. И я слоняюсь одним из них, из угла в угол - слон-уголовник. Таких не берут в зоопарк, буду гнить в одиночной камере космоса.
Закурил еще одну и увидел напротив, в соседнем доме, еще одного лунохода. Он тоже курил. Мне показалось, что он видит меня. Это мне не понравилось, я выбросил окурок вниз и зашел обратно в тепло. Взял кулинарную книгу и открыл, выпал торт Захер. Я записал:
Судьба Прохора была среднестатистична и пятидневна: жена, телевизор, работа. Жизнь. Задолбала. Долбала и жена своей любовью. Она вместе с жизнью стала уже чем-то единым, опостылевшим, родным и необходимым.
Юным Прохора трудно было назвать, ночи его стали беспокойнее и длиннее, гораздо длиннее тех, что в молодости, когда достаточно было закрыть глаза, чтобы скоро увидеть утро. Лицо обветрилось временем и помрачнело от вредных привычек, позвоночник просел, желудок растянулся и выкатился. По ночам не спалось, он выходил на балкон и много курил, кидая окурки в пепельницу неба, где они замирали, тлея мерцающими огоньками. Никого, только он и полное бледности, испитое, с синяками лицо луны. В сумерках души напрашивался лай. Прохор не любил тишину, потому что она особенно явно давала ему ощутить, как что-то упрямо возилось в хворосте его ребер и пыталось выбраться наружу. Сердце шалило. Его стало много, и оно требовало расширения жилища. Он же, будучи человеком неорганизованным, но тщеславным, не знал, как его успокоить, пил. "За хер я ел этот торт после всего, теперь весь в сомнениях: себе оставить или наружу. За хер вообще мне такая жизнь", - думал он, не представляя, как бы ее, жизнь, сделать более осознанной и творческой. Выйдешь на балкон ночью, закуришь, посмотришь на небо. Оно чистое и звездное, только луна затылком. Она равнодушна к вредным привычкам, вот если бы вместо луны было влагалище, одинокое и недосягаемое, как звезда, меньше было бы ревности, скандалов, измен, самоубийств, вышел бы перед сном, вздрочнул и спать.
Отбивные
- Вчера смотрел бокс, - закурил я сигарету и бросил пачку на стол.
- Ну и что? Ты же знаешь, что я не люблю бокс, но еще больше, когда ты куришь на кухне, - достала она себе из той же пачки.
- Бой был забавный, то прыгали, то обнимались, то один сверху, то другой. Я подумал, что это очень похоже на нашу жизнь, если ее сжать до пятнадцати минут этого боя, - дал я ей прикурить.
- Ну, мы, по крайней мере, не деремся, так, легкие пинки в область души, - выпустила Фортуна ненастье дыма.
- Боремся со своим одиночеством.
- Некоторые борются с одиночеством размножением.
- Если ты про боксеров, то я не досмотрел, чем кончилось, иначе бы мясо сгорело, - улыбнулся я, доставая тарелки.
- Нет ничего сексуальнее запаха жареного мяса.
- Есть… Ты, - попытался я положить на тарелку котлету, но она выскользнула на плиту.
- Черт, они нас не любят, - удалось мне ее уложить со второй попытки.
- Кто?
- Котлеты.
- За что им любить нас, когда мы друг друга так сильно. К тому же мы их скоро съедим, а потом из зубов выковыривать будем остатки чьей-то заблудшей души.
Мы начали резать и жевать мясо, запивая красным вином. Все слова куда-то исчезли вдруг, будто у них тоже пришло время обеда.
- Что ты замолчала?
- О чем говорить, когда и так вкусно?
- Если тебе не о чем говорить, значит, ты недостаточно откровенна.
- Ладно, представь, что мы в кафе и только что познакомились.
- Я официант или шеф-повар?
- Вы - как хороший коктейль, - отхлебнула она из стекла. - Сколько не пей, хочется повторить.
- Вы - как немое кино 30-х, непонятное, искреннее, - крутил я в руках вилку. - Разговорить вас трудно.
- Я расхожусь после третьего, - посмотрела она пронзительно и осушила свой бокал.
- А это какой? - наполнил ей снова. Фортуна промолчала.
- Меня не напугать, - достал я сигарету и прикурил.
- Меня не остановить, - сделала она глубокий глоток.
- Вы - как фигура в Эрмитаже, из мрамора, созданная во имя… - губы мои нарисовали ее имя в воздухе. - Шедевр, вас не утащить!
- Вы довольно смелы, - отодвинула она от себя стеклянную пустоту.
- Вы тоже, я хочу быть вашим поводом напиться, - налил еще ей и себе.
- Я наблюдала за вами и выделила из толпы, - повела она изумрудно кругом.
- Вы хищница, - не заметил я, как она расправилась с мясом.
- С некоторых пор жертвой быть легче, но не так интересно, - улыбнулась она жемчужно и широко.
- А вы хищник, у вас было много женщин.
- У вас не было настоящих мужчин.
- Вся надежда на этот вечер, - оторвала она от стола красное и сделала еще глоток.
- Не люблю это слово, оно похоже на проститутку, - я прикончил свой.
- Значит, я не ошиблась.
- Значит, готовы?
- То, что я готова, еще не значит, что съедобна.
- Сейчас попробую, - приблизил я к себе жену и поцеловал в жирные жаркие губы.
- Чем займемся? - спросила она после долгого поцелуя.
- Как чем? Любовью.
- А что, больше нечем?
- Больше не с кем.