- Я наслышан о вас, герр Копферкингель, - сказало Значительное Лицо, - у вас есть опыт, вы можете оказать нам множество услуг, и я надеюсь, что вы, чистокровный немец, не можете равнодушно смотреть на… вы знаете, что такое чистота расы? Боюсь, вы не сможете занять приличествующий вам высокий пост до тех пор, пока в вашей собственной семье… как давно вы женаты, герр Копферкингель? - улыбнулось Значительное Лицо, жестом предложив всем садиться.
- Нашему браку девятнадцать лет, - сказал пан Копферкингель. - Мы познакомились в зоопарке возле леопарда, в павильоне хищников. Там еще есть стеклянный ящик со змеей… мне это всегда казалось странным, однако он стоит там и по сей день, это, очевидно, что-то вроде иллюстрации или декорации… в общем, этакое дополнение…
- Герр Копферкингель, - посерьезнело Значительное Лицо, - все мы вынуждены приносить жертвы на алтарь нашего общего дела и нашей высокой миссии. На будущей неделе я собираюсь переговорить с шефом пражской Службы безопасности и секретарем имперского протектора герром Берманом… Не исключено, что он станет возражать против… Короче, я весьма сожалею, но боюсь, вы недостойны занимать тот пост, который мы намеревались вам предложить… - И Значительное Лицо улыбнулось Эрне и красавицам-блондинкам, в том числе и той, что походила на ангела и на кинозвезду одновременно. Она нежно коснулась плеча пана Копферкингеля, и тот выдохнул:
- Но я же могу развестись, господа!
Беседа закончилась, все поднялись, Вилли, Эрна и Копферкингель подошли к замечательной картине, изображавшей обнаженную женщину, и Вилли, которому лакей как раз протягивал его зеленую шляпу со шнурком вокруг тульи, произнес одобрительно:
- Да, это было бы разумно. Развестись. Ты же можешь жениться вторично. Еще раз, правда? - Он поглядел на Эрну, и та кивнула. - Лакме должна осознать: она не имеет никакого права жить с тобой под одной крышей. Это несовместимо с твоей честью. С честью национал-социалиста. Помнишь, как однажды ваш доктор Беттельхайм, - Вилли покосился на картину, - справлялся о ее здоровье? Ты сам рассказывал мне об этом. Теперь-то ты понимаешь, Карл? Это все плоды вырождения их нации. Вырождение - вот что это такое! Они слабы и неполноценны, Карл, и всех их вскоре ждут тяжкие испытания…
Пан Копферкингель вернулся домой только под утро, когда вся семья уже давно спала. В столовой, где над дверью по-прежнему висел портрет никарагуанского президента, а у окна - табличка на черном шнуре, к нему подошла проснувшаяся кошка… он отогнал ее и взглянул на большую фотографию над тумбочкой, а потом достал из шкафа книжку о Тибете и уселся в кресло под торшером. Вскоре его глаза стали слипаться, и ему почудилось, будто со страницы на него кто-то смотрит. Тогда он погасил свет и отправился в спальню.
12
- Вот мы и на месте, - пан Копферкингель глубоко вздохнул, как бы желая очистить легкие, - вот мы и на месте. - Потом он пригладил волосы, которые шевелил легкий ветерок, указал вверх и сказал:
- Какая высота! Поднявшись туда, мы на целых шестьдесят метров приблизимся к небу. Ничего не поделаешь, - он широко улыбнулся Лакме в темном платье с белым кружевным воротничком, Зине в черном шелковом платье и Мили в кепке, жадно лизавшему эскимо, - ничего не поделаешь. Мы живем в великую эпоху, и наш долг всегда помнить об этом. Экскурсионные полеты отменены, посмотреть на Прагу с борта самолета нам не удастся, поэтому мы просто поднимемся на лифте и увидим город с высоты шестидесяти метров. Лучше так, чем никак. "Впрочем, - добавил он про себя, - можно смотреть на Прагу и снизу, из-под земли".
Они вошли в овальный прохладный вестибюль с множеством металлических колонн и направились к кассе. В окошке виднелись пустая пивная бутылка и пожилая женщина в очках, которая, горько усмехаясь, продавала входные билеты. Пан Копферкингель купил у нее четыре штуки и остановился со всем своим семейством возле лифта.
- Значит, мы поедем вот на этом? - неуверенным голосом поинтересовался Мили, приканчивая эскимо, и Копферкингель внимательно посмотрел на сына.
- Да, мы поедем на лифте, - сказал он, - и я надеюсь, что ты не испугаешься. Ведь это совсем не страшно… Помнишь, как ты боялся у мадам Тюссо и на боксе в молодежном клубе? Там все прошло благополучно, так что бояться тебе нечего. Совершенно нечего.
Приехал лифт, и оттуда вышел пожилой толстяк с белым крахмальным воротничком и красной "бабочкой". Он забрал у Копферкингеля билеты, и все погрузились в лифт. В кабине стоял низенький стульчик, а на стене висело маленькое зеркало.
- Как здесь красиво, - улыбнулся пан Копферкингель, когда дверь закрылась. - Какая хорошенькая уютная клетка! Сюда бы еще решетки и леопарда… - Тут лифт остановился, пожилой толстяк с белым крахмальным воротничком и красной "бабочкой" распахнул дверь, и Копферкингели ступили на застекленную круговую галерею. Ее оконца - и матовые, и цветные - были открыты настежь, поэтому всюду гулял легкий сквознячок. - Мы с вами находимся, - начал пан Копферкингель, - в самой высокой точке нашего любимого города. Может даже показаться, что мы стоим на горе и с ее вершины обозреваем расстилающийся у наших ног мир.
Мили и Зина побежали к окошкам - туда, откуда открывалась панорама Праги: Влтава, Старый город, Национальный театр, Винограды. Пан Копферкингель с Лакме степенно последовали за детьми. Слева от них любовались Малой Страной, Градом и собором Святого Вита красивая розовощекая девушка в черном платье и какой-то молодой человек.
Возбужденный шепот доносился и с противоположной стороны галереи, из-за лифта: очевидно, там тоже были посетители.
- Итак, это Прага, - пан Копферкингель с трудом оторвал глаза от розовощекой девушки в черном платье, - отсюда она как на ладони. Как если бы мы стояли на высокой горе и озирали расстилающийся у наших ног мир. Вон Влтава, Карлов мост, Национальный театр, вон две башни Тынского храма и Староместская ратуша, ну, а та приплюснутая башня - это Пороховые ворота… и еще Национальный музей… Посмотри-ка сюда, Мили, - сказал он сыну, указывая на дымчатое желтоватое стекло в одном из окошек галереи. - Такие же стеклышки есть в наших печах. Это святые окна, потому что через них можно заглянуть в кухню Господа Бога и увидеть, как душа прощается с телом и уносится в космические сферы. Ну, и какова же наша Прага? - Он нагнулся к желтому стеклышку, постоял так несколько мгновений и заключил, выпрямившись: - Да уж, ничего не скажешь, Прага и впрямь красива.
Они передвинулись немного левее, туда, откуда были видны Малая Страна, Град, собор Святого Вита и Дейвицы; розовощекая девушка в черном платье и молодой человек отошли чуть западнее и стали смотреть на городской стадион. Те люди, которые находились напротив, в другой части галереи, тоже прошли вперед, и из-за лифта по-прежнему слышался их свистящий шепот.
- Итак, перед нами собор Святого Вита и Градчаны. Там всегда жили чешские короли и президенты. Посмотри вот в это окошечко, - пан Копферкингель легонько подтолкнул Мили к матовому стеклу, и Мили послушно посмотрел, куда было сказано. - А вон то светлое большое здание с колоннами. - видите, сколько там стоит машин?.. - это Чернинский дворец, бывшее министерство иностранных дел. Сейчас в нем канцелярия имперского протектора. Будь внимательна, дорогая, - Копферкингель обернулся к Лакме, которая понуро стояла рядом с ним. - Ты видишь, как реет над дворцом имперский флаг? Наш флаг? - И он, не дожидаясь ответа, вновь обратился к Мили: - Ну же, погляди в окошечко!
- Там Альпы, - донеслось из-за лифта. - Там Зальцбург.
- Не городи ерунды, - ответил раздраженный мужской голос, - какие там Альпы, какой Зальцбург?! Это не Альпы, это просто утес в Подолье. Это не Зальцбург, это всего лишь Браник! Тут тебе не кино, тут смотровая площадка.
Пан Копферкингель просунул в окошечко руку, помахал ею, сказал: "Снаружи дует приятный свежий ветерок!" - и отыскал глазами башню собора Святого Вита.
- Там Ржип? - спросил Мили, и Копферкингель кивнул.
- Да, там гора Ржип, и на ней, по чешскому преданию, стоял когда-то праотец Чех. Но это только легенда, миф, фантазия. Что-то вроде легенды о Моисее, который родился и умер седьмого марта. - Он улыбнулся Лакме и покосился на ее черные волосы. - А вон там, вдалеке, рейх, - объяснил он.
Потом Копферкингели прошли немного левее. Красивая девушка в черном платье и ее молодой человек тоже продвинулись на несколько метров и стали смотреть на Смихов, Браник и Подолье… а из-за лифта все так же долетали чьи-то возбужденные голоса.
- Это стадион имени Масарика, - сказал Карл Копферкингель, - там сейчас тихо и пусто. Так тихо и пусто бывает и во дворе моего Храма смерти - по утрам, пока туда еще никого не привезли. В прошлом году на стадионе было шумно и весело. - отец семейства ненадолго задумался. - Он больше не носит имя Масарика, недавно его переименовали. Ничего не поделаешь, некоторые фамилии не годятся для нашей эпохи, хотя ты и говоришь, что фамилии не играют никакой роли. - И он опять улыбнулся Лакме. - Ну-ка, ну-ка, - Копферкингель подался вперед и вскинул голову. ему послышалась далекая музыка, и он указал в сторону Страгова, где по одной из улиц медленно ползла черная змейка.
- Похороны, - сказал крематор, - похоронная процессия. Видите, дети? Видишь, небожительница? - обратился он к Лакме. - Присмотрись-ка получше. ну что, увидела? Покойницу везут на Мальвазинки, там тоже есть кладбище. Бедняжка, ей предстоит лечь в землю.
- А я и не знала, - сказала Зина, - что музыка разносится так далеко.
- В городе сейчас тихо и спокойно, - пан Копферкингель снова повертел рукой в открытом окошке, - а этот легкий теплый ветерок дует как раз в нашу сторону. Вот музыка и слышна. Жаль, что его не очень хорошо видно. - Копферкингель убрал руку из окна и приложил к глазам. - Я про гроб. Можно различить только факельщиков и лошадей с плюмажами.
- Но там совсем как в Сплите, - раздался из-за лифта женский голос, - я даже вижу море!
- Уймись же наконец! - прошипел невидимый мужчина. - Ведь ты ни разу не была в Югославии! Никакой это не Сплит, это Глоубетин. Ты не в паноптикуме, ты на смотровой площадке.
Копферкингели опять продвинулись налево, к тому месту, откуда виднелись Подолье и Смихов; красивая девушка в черном платье и молодой человек тоже прошли подальше, туда, откуда открывалась панорама центральной части города. Что же до спорящей парочки, то ее по-прежнему скрывал лифт. Пан Копферкингель заговорил:
- Перед нами Браник, Подолье и Смихов. А вон то здание с трубой - это смиховская пивоварня. Впрочем, я не пью, вы же знаете. А вон Баррандов, - и он указал на далекую вершину. - Там хранятся разные окаменелости. Всякие древности. - Он усмехнулся. - Прямо-таки склеротические древности. Жуки, бабочки, первобытные люди. - он опять усмехнулся и высунул руку в открытое окошко. - Вглядись-ка получше, небожительница, и не бойся. Снаружи такой приятный теплый ветерок, - он помахивал в воздухе рукой с блестевшим на ней обручальным кольцом.
- Я вижу Голгофу, - воскликнул женский голос, - а вон тот зеленый собор с башнями - Иерусалим, ну, а те белые облака - это рай!
- Брось нести чепуху! - вскипел невидимый собеседник. - Какая там Голгофа - ведь это Ржип! Какой там Иерусалим - ведь это пражская психушка! Если ты немедленно не заткнешься, я.
- Ну вот, круг замкнулся, - констатировал пан Копферкингель, когда все его семейство вновь очутилось в том месте, откуда открывался вид на центр Праги, на кусочек Влтавы, на Старый Город, Национальный театр, Винограды. - И нам опять кажется, будто мы стоим на высокой горе и озираем мир, расстилающийся у наших ног. Да-да, именно у наших ног. - Копферкингель улыбнулся и продолжил: - Перед нами Национальный театр и Национальный музей, а вон то огромное белое здание - это министерство соцобеспечения. видел бы его Марен, наш милый министр из столовой. Вон там, за башнями, лежит Староместская площадь. и Розовая улица… а за золочеными куполами, которые так сияют на солнце, - он вытянул руку, и его обручальное кольцо ярко блеснуло, - скрывается. ты не знаешь что? - повернулся он к Лакме. - Неужто не знаешь? Там стоит синагога, самая большая пражская синагога, ты что, и вправду этого не знаешь? - Он перевел взгляд на ее черные волосы. - Разве ты никогда не была там? Ну да ладно, оставим это. а неподалеку - мой Храм смерти. Его отсюда, к сожалению, не видно, потому что он за холмом. Мили, посмотри вот в это стекло, - предложил он мальчику.
- Здесь все качается, - взвизгнула женщина за лифтом. - Ну конечно, ведь мы же на качелях!
- Какие еще качели? - прикрикнул на нее мужской голос. - Здесь все из железа. Ты же не на ярмарке, ты на смотровой площадке!
- Подойдите-ка сюда, - сказал пан Копферкингель, делая шаг влево и опять высовывая руку в окошко.
- Шатается, - сказала невидимая женщина. - Я чувствую. Шатается. Мы можем упасть!
- Вот еще! - оборвал ее мужчина. - Упадет, как же, жди! Сто лет стояла, а как ты пришла - так сразу и упадет! Ну уж нет, не будет у меня этакого счастья! - И вдруг рявкнул: - Здесь все из железа, а не из воска, мы не на боксе, мы на смотровой площадке!
- Ну, а там, - указал Копферкингель, - пробивает себе путь река. Там Глоубетин. И Катержинская улица. хотя ее отсюда не видно. Она, наверное, очень короткая, я на ней ни разу не был. Я знаю только Катержинскую в Праге-два. - И пан Копферкингель сделал шаг влево. - А это опять Градчаны, собор Святого Вита, дворец чешских королей и президентов. а вон то светлое здание с колоннами - это Чернинский дворец, бывшее министерство иностранных дел, теперь там резиденция имперского протектора Чехии и Моравии. Видишь, дорогая, - улыбнулся он Лакме, - над дворцом развевается имперский флаг. посмотри же, не бойся, - он в который уже раз помахал высунутой в окошко рукой, - ветерок такой теплый. То-то птицам раздолье!
- Я не смогу спуститься по лестнице, - громко сказал женский голос, - у меня голова закружится.
- А зачем тебе идти по лестнице? - осведомился мужчина. - Здесь есть лифт.
- Разве? - спросила женщина. - Ерунда какая! Откуда тут лифт, ведь ты не в Нью-Йорке. Ты в рейхе!
- Молчать! - сердито крикнул мужчина и ударил чем-то об пол. - Куда же это, по-твоему, подевался лифт? Или ты только что не ехала на нем? Или ты тащилась сюда пешком?
- Похоронная процессия уже скрылась, - сказал пан Копферкингель, отойдя немного западнее; розовощекая девушка с молодым человеком тоже сделали несколько шагов. - Улица опустела, скорбная вереница приближается к кладбищу. Но гроб несут не в Мальвазинки, а в Бржевнов. Бедная женщина, - добавил он. - Неужели это самоубийство?
- Но откуда ты знаешь, - спросила Зина, - что умерла именно женщина?
- Я это чувствую, - улыбнулся пан Копферкингель, - у меня есть чутье. Да и траурная музыка была женской. - Он помрачнел. - Страдалица, не скоро же она разложится. Только лет через двадцать. В печи бы ей это удалось за семьдесят пять минут.
- Я подверну ногу, а ты разобьешься, - пискнула женщина. - Лестница-то винтовая! Нахлобучь поглубже шляпу, не дай Бог, потеряешь!
- Что ты заладила?! - разъяренно вскричал мужчина и опять стукнул чем-то об пол. - Говорю же тебе - тут есть лифт! - Новый удар. - Ты поедешь на лифте, ты уже ехала на нем и оказалась здесь! И прекрати болтать, - гаркнул он. - А этот твой Иерусалим!..
Лифт со скрипом поднялся наверх, выпустил новых посетителей, и пожилой толстяк с красной "бабочкой" на белом крахмальном воротничке крикнул:
- Лифт вниз не повезет! Пользуйтесь лестницей номер два!
- Слышал? - закричала женщина. - Слышал? Что ж ты языком-то молол, ведь мы пойдем по лестнице! - И из-за поворота выскочила женщина в шляпе с длинным пером и с ниткой бус на шее и помчалась по галерее, преследуемая низеньким толстяком в котелке и с воздетой вверх тростью. Они дважды, сотрясая пол, обогнули галерею, а потом женщина выбежала на лестницу номер два и с грохотом понеслась вниз. Толстяк снял котелок, вздохнул и сказал окружившим его любопытным:
- Сумасшедшая! Она увидела отсюда Иерусалим и еще какой-то рай, кажется, она решила, что здесь небо. Всегда она так. Никуда с ней больше не пойду. - Толстяк вытер платком лоб. - Ее место в психушке.
- Ничего-ничего, - быстро сказал Копферкингель, заметив, что и Мили, и Зина, и даже Лакме собираются о чем-то спросить. - Наверное, у нее закружилась голова. Это случается, когда человек поднимается слишком высоко. К сожалению, здесь еще не небо, иначе бы тут жили одни ангелы. Ей полегчает, - пообещал он, - полегчает, как только она окажется внизу. Внизу… - Копферкингель посмотрел в шестидесятиметровую бездну под ногами. И показал куда-то вдаль: - А вон там Сухдол. - Потом он еще раз взглянул на розовощекую девушку в черном и сказал: - Пожалуй, нам пора, поднебесные вы мои.
Они вышли на лестницу номер два и стали потихоньку спускаться. Первой шла Зина в черном шелковом платье, полученном ею в день рождения, потом Мили, который одной рукой вцепился в перила, а другой придерживал на голове кепку и шел поэтому очень медленно; за ним следовала Лакме в темном шелковом платье с белым кружевным воротничком (она тоже крепко держалась за перила), а замыкал шествие сам Копферкингель.
- Стена, что всегда окружает нас и закрывает горизонты, - улыбнулся крематор черным волосам своей Лакме, - рухнула, когда мы оказались на такой высоте. Мы как бы взошли на вершину горы и увидели у своих ног весь мир. - А потом он сказал: - Смерть прекрасна и необходима, но покойники должны быть кремированы. Мне очень жаль ту женщину, которую только что похоронили. Одна лишь кремация избавляет человека от страха смерти, - он опять улыбнулся в затылок Лакме и посмотрел вниз в бездну: ведь они все еще находились на самом верху лестницы. - Вот это был бы прыжок, - сказал он.
В прохладном вестибюле пожилая женщина в очках как раз подбирала с полу измятое поломанное перо и рассыпавшиеся бусины.